где я нахожусь? вздрогнув, я раскрываю глаза, пару секунд не различая мира вокруг, смешавшегося в безумной пляске неоновых вспышек света. действительность мерцает, сменяясь плотной завесой сплетенных между собой блестящих тел и кромешной темнотой, в которой тонет еще один бокал горького алкоголя, обволокшего горло мерзким ожогом. не чувствую никакого вкуса. силуэты рук похожи на плотную стену деревьев в сумрачной чаще — острые ветви протыкают небо над собой, и в их просветах неразличимо ничего, кроме неизвестного мрака. я заблудилась. пытаюсь сфокусироваться хоть на чем-то, но уже через пару секунд понимаю, насколько это бессмысленно сейчас. дергающиеся в такт беспорядочной музыке тела обступают меня со всех сторон, и я ничего не вижу. два ярких образа сливаются в один, пульсирующий и неразличимый, смешивающийся с пучками разноцветного света и черной размытой рамой вокруг. все это происходит по-настоящему, или у меня лишь двоится в глазах после долгих и нескончаемых суток, заполненных дешевым ядом. какое сейчас время на часах? у меня нет часов. взглянув на пустую руку, я ухмыляюсь неизвестно чему. неважно. все это отвратительно, но уже неважно, где я, какой сейчас день и село ли солнце за окном. чувствую, что мое тело срослось с этим миром, замусоленного пылью из перламутрового порошка и безликими людьми. музыка больно бьет по ушам. где-то вблизи от уха плывут неразличимые слова, монотонным потоком, лишенным эмоций. в лицо ударяет чужое дыхание, горячее и удушливое, и я отстраняюсь, хмуря брови то ли от отвращения, то ли пытаясь привести себя в подобие зыбких чувств. слышу голос, но я не хочу прислушиваться. запрокидываю голову назад, проводя прохладными ладонями по лицу и направляя свой невидящий взгляд в потолок. где-то между мерцающих огней и кромешной темноты спрятался бог, наблюдающий сейчас за мной. кто-то жестко хватает меня за ладони, возвращая в реальность, и я опускаю голову к источнику шума. мой взгляд сталкивается с чужими серыми глазами. парень без лица рассматривает меня, пряча в мутных пятнах пространства свою улыбку. я помню его — весь вечер сопровождает меня на каждом шагу, но я не знаю его имени. мне оно безразлично, как и любой факт из его жизни, которая случайным образом сегодня пересеклась с моей.

          — все нормально? — его рука скользит вниз, обвивается вокруг моей талии в заботливом стремлении удержать меня в равновесии. какой он милый. я смотрю по сторонам, но мой взгляд не в состоянии сфокусироваться на чем-либо. люди и их руки сливаются, дергаются в такт оглушающим басам, заполонившим зал и будто готовым разорвать плывущие стены вокруг на куски. мерцание света сменяется на неоновый розоватый туман. на моих губах расплывается готовая на все улыбка, и я нелепо киваю, понимая, что не смогу перекричать музыку. парень говорит что-то еще, приближается ко мне, опуская уже обе ладони еще ниже вдоль моего тела. где-то глубоко внутри дергается в предсмертной агонии слабое чувство самосохранения и окончательно разлагается в волнах эйфории. его взгляд стелется по моему лицу, задерживается на глазах, пытаясь разыскать на их дне ответы на свои неизвестные вопросы. пытается высчитать, как увести меня отсюда. я знаю, что он не подходит мне и что я, в свою очередь, совершенно точно не подхожу ему. его родители явно не одобрят таких знакомств у своего мальчика. улыбаясь собственным мыслям, я требовательно тяну его за плечи к своему лицу, приближаясь сама и прикасаюсь губами к его уху. — я знаю, что ты хочешь меня трахнуть. — он встряхивает головой, не ожидая таких слов или же попросту отыгрывая удивление ради приличия. забыл, что всякое приличие уже давно покинуло это место, как и человеческие чувства. я улыбаюсь ему, посылая вновь безвольный взгляд к потолку из-под прикрытых век. сердце больно бьет по ребрам изнутри. кажется, оно вот-вот встанет прямо сейчас. как же хорошо. выдержав паузу, я подношу ладонь к его лицу, вынуждая вновь склониться ко мне. — но я тебе не дам. — прежде чем последнее слово срывается с моих высушенных губ, я начинаю смеяться, прикрывая рот подрагивающей от ломки ладонью. что он о себе возомнил? даже не пытаюсь вслушиваться в ответные слова парня, чье лицо через несколько секунд растворяется в дергающихся руках и розовом алкогольном тумане.

          — а потом я сказала ему, что он не посмеет поступить со мной как с мамой. и он слетел с катушек. он ее ненавидит. — не в силах удерживать голову на весу, я бесконтрольно опускаю ее на руку Майка и закрываю глаза. глухой зеленоватый свет, падающий с потолка, придавливает веки сверху, отправляя мое состояние в свободное плавание по разноцветным пьяным волнам. воспалённый разум подкидывает моему невидящему взору события минувшего прошлого, из-за которого я и оказалась сегодня здесь — лицо отца, покрытое розовыми пятнами от сдерживаемого изо всех сил гнева, его слова, острой обидой воткнувшиеся в мое сознание. обиднее всего было то, конечно же, что его слова о моей распутности и жизни, которую я собственноручно спускаю в унитаз, были абсолютно правдивы. истина меня никогда не задевает, но в этот раз все было по-другому — я уколола его болевую точку, и в мою сторону полетели запреты и попытки контролировать свободу. а с этого триггерюсь уже я. обещание запереть дома до конца моих дней подпалили злость, которая кусачим насекомым впилась в кожу, запуская яд в кровь. возможно, я погорячилась, но уже поздно чему-либо придавать значение. отец сходит с ума, и с каждой минутой мое возвращение домой обрастает красками какого-нибудь жуткого насилия, которое случится со мной. ну, или он и вправду запрет меня и отберет все игрушки. я открываю глаза, опуская взгляд на журнальный стол, на котором покоилась россыпь белых таблеток, светящихся ярким неоновым светом. — почему он ее ненавидит? — даже не пытаюсь вслушиваться в его вопрос, тяжело отрывая голову от его руки и садясь прямо на краю кожаного ветхого дивана. мой взгляд исступлённо сверлит маленькую белесую точку на матовой поверхности столика. должно быть, со стороны я выгляжу задумавшейся и по-настоящему загруженной этим сложным вопросом, но на самом деле в моем мутном разуме не проносится ни единой мысли. сейчас мой мозг по своей консистенции напоминал мне безвкусный смузи. я протягиваю руку к граненному бокалу, заполненному на половину янтарной жидкостью и разом вливаю в себя все остатки, в упрямом стремлении не трезветь. вновь ныряю с головой в алкоголь. — не делай вид, что тебе не похуй, Майк. — со стеклянным звонким ударом ставлю бокал обратно, раскрывая губы и втягивая воздух в парализованные на половину легкие. еще немного, и предел будет достигнут. я улыбаюсь, будто вспоминая о чем-то, и падаю назад, снова опрокидывая свою голову на плечо парня. — думаешь, я пришла к тебе поныть? это отмазка, чтобы продолжать пить. я здесь сегодня только потому, что мне было нечем заняться. — мне все равно, что я имею ввиду — его блядский клуб или его самого, дрочащего в своем кабинете на протяжении всего вечера. он всегда считал себя выше всех остальных, будто возможность позволить себе двух шлюх вместо одной сделала его частью элитарного общества.

          — окей, похуй. — я вспомнила, за что любила Майка — за его честность, граничащую с грубостью. сейчас я находилась в том состоянии, когда до разума могли долетать лишь самые простые и короткие высказывания. — мне просто нравится смотреть на тебя пьяную. — на моем лице появляется довольная улыбка. порой меня саму удивляет то, как мало мне нужно. а может, я просто боюсь заглянуть в собственное сердце и увидеть там дыру, сквозь которую видно лишь мрак и которую нужно периодически затыкать беспорядочными ночами. иногда мне хотелось начать чувствовать что-либо. пустить в душу кого-то, чтобы он заполонил собой этот маленький закуток, именуемый внутренним миром. но вот я обращаюсь к своим любимым игрушкам, и эти странные желания исчезают сами собой. алкоголь и кислота неплохо стирают грани, которые пытаются меня опутать и заставить жить правильно. жизнь возвращается на привычный круг хаоса, в котором я соединяюсь со случайными знакомыми, чтобы вскоре выкинуть их обратно в мир, с незнакомыми именами и незнакомыми лицами. — почему ты издеваешься надо мной пьяной? я что, твоя мать? — смех Майка долетает до меня искаженно, будто надо мной находилась толща воды, плотной завесой отрезавшей меня от реальности. — тебе явно хватит на сегодня. — ощутив, что надо мной вновь пытаются свершить акт контролирования, я недовольно надуваю губы, отворачивая голову от лица Майка. ушла бы, но мое тело совершенно не слушается меня, бестелесной массой раскинутой на старом диване. — а тебе надо заткнуться на сегодня. — взгляд вновь упирается в таблетки, так искусственно рассыпанные по столу. почему я вообще здесь? не спрашивая, не против ли Майк, я тянусь вялой и бледной рукой вперед, минуя как минимум несколько вселенных через одно это движение, сломленное слабостью и наркотическим опьянением. и прежде чем лекарство опускается в мой рот, запитое виски из бокала Майка, я отвечаю на собственный вопрос — в целом, уже все равно.

          мир внутри меня переворачивается и разбивается. кто-то сует зажженную сигарету мне в рот, и я глубоко затягиваю в свои легкие ядовитый дым. не сразу осознаю, что мои ноги идут по плывущему и зыбкому полу. впереди силуэт человека — тянет меня за собой, крепко обхватив ладонь. не помню, что было до этого, но прекрасно осознаю, что будет сейчас. у размытой реальности вокруг нет никакой структуры, напоминаю самой себе сумасшедшую, и эта мысль заставляет меня рассмеяться беззвучным смехом. но я помню имя этого человека. я иду за Майком, как надрессированное и послушное животное, а мимо меня проплывают лица людей, измеряющих свой мир, как и я, в деньгах и в удовольствии, достижимом самыми простыми способами. под моими ногами гремит и вибрирует музыка, лишающая меня и без того слабого равновесия. в какой-то момент оказываюсь в тусклой комнате, и за мной с глухим хлопком закрывается дверь. я докуриваю, вдавливая окурок в дверной косяк и выпуская его из пальцев. здесь тесно. это первое, о чем я думаю, прежде чем Майк проворачивает дверной замок и оборачивается ко мне. сделай уже, что хотел. он делает шаг навстречу, и в следующую секунду я оказываюсь прижатой к стене. мир погружается в темноту, как и все мои мысли, пропитанные пластмассовым дурманом. мне становится душно под натиском чужих рук, блуждающих по моему телу с опьяненной грубостью. его губы оказываются в непозволительной близости от моих, но у меня уже не остается сил оттолкнуть его от себя, и чужой язык деловито проникает в мой рот. я не чувствую никакого вкуса, даже бесконечной тошноты, но это не пугает меня. я уже давно изучила свой омут, в котором никак не могу утонуть. мужские пальцы жестко смыкаются на моих волосах, и я бреду навстречу своей боли, сквозь пелену чудовищного и желаемого забытья.

Я не спорю, было множество моментов и намеков, выбрасываемых мне судьбой, на то, что нужно с ним порвать. Давно чувствовала, что он может выкинуть что-то глупое и откровенное дебильное, но такого я как-то даже не ожидала. Моих родителей в нем ничего не смущало, и они считали и считают, наверняка, до сих пор, что Дима приятный и миловидный парень, с настоящим, по их мнению, мужским хобби. Мне кажется от чего-то, что они позвонят мне и скажут, что я сделала ошибку. Но я их понимаю, ведь они с ним были знакомы только через видео с его ютуб-канала. Теперь у них появится еще больше видеоматериала про него, а заодно и про меня. У них и всех остальных. Не хочу сейчас думать о любви, но я верила в ценность этих отношений, что мы, как минимум, относимся друг к другу с уважением. Глядя сейчас в эти кадры на ярком прямоугольнике экрана, я чувствую себя унизительно и понимаю, что никто никому ничего не значит. Но ведь он мне не враг. Дима всегда знал о том, что меня задевает сильнее всего, и если изредка, в минуты наших оголтелых споров, мог использовать свои слова как оружие, все же он не переступал невидимую черту. Он уговаривал меня предать огласке наши отношения, каким-то красивым образом, но я даже не думала об этом, потому что мой ответ всегда был один — нет. И как бы твердо я не стояла на своей позиции, он продолжал свои попытки изменить мое мнение. Мы ругались, спорили, разбегались и встречались вновь, чтобы продолжить ебучую дискуссию. Иногда мне хотелось расстаться с ним, просто чтобы этот нескончаемый спор закончился. Мне просто не хотелось превращать свою жизнь в шоу, которого хотел Дима. Ему было недостаточно того, что он получал от меня самой, такой, какая я есть. Проблема была в том, что он никак не хотел учитывать мой опыт прошлых отношений, разделенных с публикой. В конце концов, они разбились из-за кучи проблем, спровоцированных излишним вниманием людей. Мне не хотелось, чтобы моя жизнь вновь превращалась в постоянное соответствие всему происходящему, когда можно быть счастливыми лишь будучи не самими собой. Именно поэтому я стояла на сокрытии наших отношений. Кому же теперь можно верить, когда ближайший человек может предать?

Что вообще теперь делать? В голове мысли скручиваются в спирали постоянных вопросов к самой себе и предположений о завтрашнем дне. Сейчас все захотят со мной связаться, получить комментарий из первых уст, как говорится, и эта нервотрепка заберет себе все мои дни на ближайший месяц, пока скандал погромче не отвлечет на себя удары чужих взглядов. Но я даже не знаю, что ответить Диме на его сюрприз. На беззвучном экране все еще мелькают наши улыбающиеся лица и мой взгляд, светящийся разноцветными пикселями от счастья, и я блокирую телефон, растерянно сжимая его в ладони. Блять, за что? Не в силах смотреть до конца, я встаю с кресла, решительно настраиваясь на то, чтобы вернуться в Москву и устроить разбор полетов. А затем все объяснять родным, друзьям, коллегам, подписчикам, без конца повторяя, как шарманку, одни и те же слова о том, что же случилось. Версия Димы, стоит сказать, была куда более выгодной и красивой, по меньшей мере, вышибла из меня все мозги в эту минуту. Молодец. Поставил уродливую точку. Думать тяжелее с каждой секундой, паника накрывает, выступая слезами на глазах. Соленые капли катятся по лицу, и я вытираю их неловким движением, хмыкнув носом. Алишер все еще смотрит на меня с тихим удивлением, и я реально надеюсь, что меня сейчас не видит никто кроме него. На пальцы осыпаются стразы с век, но я уже не могу контролировать собственные слезы. Я отступаю назад, теряясь и моментально закрываясь, ощущая, как телефон горит в моей руке. И тогда Алишер поднимается вслед за мной, подходя ближе и пытаясь успокоить. Его утешающий тон, звучащий будто из-под воды, дает мне понять, что он уже обо всем знает, из-за чего слезы начинают идти сильнее, скатываясь по щекам солеными осколками. Я неуклюже вытираю нос, опуская взгляд вниз и глядя куда-то сквозь стоящего напротив парня. — Я просто не ожидала такого. — Хочу сказать что-то еще, но мой голос обрывается, когда его ладонь накрывает мою руку, в которой был зажат телефон. Проходит еще одна секунда, во время которой я лишь успеваю поднять к его лицу свой сбитый с толку взгляд.
Что ты...
Мои пальцы непроизвольно разжимаются, и уже через миг мой телефон летит за борт, принесенный в жертву местному посейдону.
Делаешь.
Я вздрагиваю, провожая ошеломленным взглядом свой девайс, в котором была заключена моя нынешняя жизнь. Все происходит так быстро, что я не успеваю сказать и слова, пару секунд глядя на черную рябь воды, в которой безвозвратно исчез источник моего личного стресса. Я туплю один миг, не понимая, что только что произошло и как эта идея вообще пришла в голову Алишера.
— Какого черта? — В моем голосе нет и ноты наезда, лишь откровенный ахуй, будто мне до сих пор не верится, что он выбросил мой чертов телефон в воду. Я поворачиваюсь к его лицу, как раз в тот момент, когда с губ парня срывается смех. Его что, рассмешило выражение моего лица? В любом случае его реакция сбивает меня с толка до конца, и я перестаю плакать, ощущая, как старые слезы застыли воском на моих щеках. — Алишер, блять. — Констатация факта. Мне хочется вспыхнуть, сказать что-то намного грубее, понимая лишь в подсознании, что я злюсь на Диму и на его поступок, но я замираю где-то между разрозненных эмоций. Я просто не в состоянии теперь ни плакать, ни тем более смеяться, оценив по достоинству это внезапное, как выстрел, действие со стороны Алишера. Кажется, он меня понимает, и улыбка стирается с его лица так же рванно, как и появилась до этого. Но не дает мне времени прийти в себя, делая шаг вперед и оказываясь слишком близко. Непозволительно. Я отступаю назад, вновь удивленно заглядывая в его глаза, пропуская ноющий удар в сердце. Уже даже не задаюсь вопросом, что он собирается делать, потому что, как показывает практика, это бесполезно. Иногда он вызывал в людях эмоции, похожие на страх, но, как ни странно, это был тот страх, который тебя завораживал и который ты вне всякой логики хотел получить. Сейчас я испытала то же самое, пусть даже не смогла сполна прочесть это в себе. Инстинктивно выставляю ладонь вперед, ударяясь спиной о борт яхты, но вынужденно опускаю ее вниз, когда та встречается с его телом, оказавшимся так близко от меня. Мне сложно вслушиваться в его слова, особенно когда его руки заключают меня в импровизированную ловушку, но все же он не прикасается ко мне, уважая границы между нами, и я грустно и растерянно заглядываю в его лицо. До этой секунды внутри меня не было никаких сомнений в том, чтобы отправиться домой, но теперь в голове возникает огромный знак вопроса — мне и правда никуда не нужно бежать? Он склоняется ближе, пытаясь вновь успокоить, но в этот раз я ощущаю, как по моей коже проносится стая холодных мурашек. Во время нашего общения порой я думала о том, что мы должны завести стоп-слово. Каким бы внезапным и неожиданным чуваком его не считали, мне всегда казалось, что в его голове присутствует некий план на любое свое действие. Но иногда я поступалась своим мнением о нем, как и теперь, сжимаясь, когда его серьезный взгляд опускается на мое лицо. Я пытаюсь что-то сказать, но он заставляет меня замолкнуть, переводя глаза на небо. Я непонимающе следую за ним взглядом, и в этот момент ночь озаряет вспышка света. Глухой хлопок, за ним еще один, и разноцветные взрывы заполоняют собой небо.

Я неуверенно смотрю наверх, следя за мерцающими вспышками, прогнавшими ночь в небе на это время. Их яркие световые брызги отражаются в воде, и на моем растерянном лице вздрагивает улыбка. Я перевожу взгляд на Алишера, замечая, что он смотрит на меня. Наверное, я ужасно глупо выгляжу, с этими размазанными блестками, с застывшими слезами на щеках и с выражением полнейшего охуения. Я слежу, как на его лице сверкают оранжевые блики от взрывающегося фейерверка, когда он склоняет голову вбок, будто в этот момент обращался к ребенку. — Получается так. — Только теперь замечаю, что пальцы рук, сведенных за спиной, сплетены в замок, напряженно сдавливая друг друга. Паника медленно и бесповоротно сводится на нет, но невеселые мысли в голове все же не позволяют мне выдохнуть со спокойствием. За спиной раздается всплеск, но я даже не реагирую на это. Неприкрытый взгляд Алишера, смотрящий впритык в мое лицо, пробуждает внутри волнение. Мои губы размыкаются, выпуская на волю бесшумный выдох, который ни на каплю не унимает дрожащие нервы. Что он хочет сделать? Я даже забываю о том, что на яхте находится куча других людей, которые могут увидеть нас в любой момент и неверно истолковать происходящее. Никогда. Он никогда не пытался меня обмануть, говоря все прямо и необдуманно, чем и захватывал все мое расположение к нему, как к человеку.

Его предложение остаться заставляет мой разум воспротивиться. Все внутри активно сопротивляется этой мысли, говоря мне, что я так пущу все на самотек. Все то, что сейчас происходило за тысячи километров отсюда. Так далеко, будто существовало где-то за пределами реальности, в каком-то сне. Или же сейчас все похоже больше на грезы, чем на действительность. Вспыхивающее в огнях небо дополнительно ломало восприятие, которое добивал Алишер своим непривычным поведением. Я давно привыкла к его шутливым подкатам, к тому, что он не церемонился с моим личным пространством, но сейчас все было по-другому. Оно того не стоит. Но ведь там осталась и вся моя привычная жизнь. Я вижу его уверенный взгляд, и мне так хочется поверить ему. В глубине души я знаю, что он прав. Я тяжело выдыхаю, опуская взгляд вниз, пытаясь думать головой сейчас. — Я не знаю, что мне теперь делать. — Горло вновь сковывает удушливыми эмоциями. Не хочу ничего решать, не хочу брать на себя ответственность, не хочу разбираться с проблемами, свалившимися так резко на мою голову. Просто ебучий случай. Еще и телефон на дне наверняка сейчас разрывается от звонков родных и медийных стервятников. Наверное, все же, плохо, что Алишер его утопил. Мои глаза закрываются от подступающей волны слез, и я сдаюсь, утыкаясь лицом в грудь парня и обвивая руками его тело. Все, я хочу его в хорошем смысле этого слова. Конечно, помню о том, что такие близкие контакты могут расцениться случайными зрителями как нечто странное, но уже все равно. Как и на то, что впервые плачу при Алишере, учитывая все обстоятельства — я доверяю ему в этот момент, пусть мне сложно согласиться на его предложение остаться. Я искренне благодарна ему за эту поддержку, которая удерживает меня пока что от того, чтобы я потерялась. Поворачиваю голову, прижимаясь мокрой щекой к его руке и наблюдая, как медленно меркнет небо после залпов фейерверка и нас вновь окутывает прохладная ночь. Объятия растягиваются на непозволительно долгое время, но я ощущаю почти физически, как в мое тело начинают поступать моральные силы. Я закрываю глаза, вновь шмыгнув носом. — Я просто не понимаю его, почему он это сделал. Для меня это было самым важным. — Пару минут назад мне хотелось вернуться домой как можно скорее, чтобы задать этот вопрос прямо Диме в лицо. Но сейчас я медленно осознаю, что не хочу его видеть. Как и показывать всем вокруг свои переживания, чем он, наверняка, займется с самого утра. И я бы проверяла его сообщения и сторис как безумная, каждые пять минут, если бы Алишер, конечно, не избавился от моего телефона. Я крепче обнимаю его, только теперь улавливая, почему он так сделал. Может быть, он прав. — Ты ведь знаешь о том, что ты мой друг? — Не раскрывая объятий, я поднимаю голову, утыкаясь подбородком в его грудь и заглядывая в лицо. Как никогда я теперь могла оценить дружбу между нами.

Мне не важно, что сейчас на меня могут смотреть девочки из глубин танцпола, заинтересованно и хищно, смакуя в своих маленьких головах новые поводы для неудобных вопросов мне и для сплетен за моей спиной. Я привыкла к такому виду дружбы, нахожу это даже удобным. Они никогда меня не предадут, ведь предают лишь тех, кого любят, а за подлости и попытки посягнуть на мое душевное спокойствие они навсегда попадают в мой личный черный лист. Пусть смотрят. Пусть спрашивают, с каких пор меня потянуло на восток. Я люблю внимание к своей персоне, пусть и постоянно лгу, чтобы держать перед ними лицо — улыбающееся, легкомысленное, любящее интриги и эмоциональные качели. В лице Нейта в данную секунду я видела неплохую возможность развлечься, вот только билет на этот аттракцион, по всей видимости, получить не так-то просто. И этот факт добавлял к моему желанию еще несколько делений азартной уверенности, что я добьюсь своего. Правда, сама я не думала о том, что же именно мне от него нужно, а теперь, когда алкоголь заполнил собой все внутреннее пространство рассудка, думать об этом и вовсе не хотелось. Мысли имеют свойство портить настроение. В любом случае, трахаться с ним не входило в мои планы. Пока что.

          Мои пальцы смыкаются на тонкой коже его запястья, и мне даже кажется, что его лицо трогает улыбка, та самая, с которой я уже была знакома на сотнях лиц других людей. За секунду мир будто переворачивается верх дном, и неведомым образом я уже оказываюсь повернутой лицом к толпе. Какого хуя? Этот прекрасный вопрос проносится в голове разноцветным потоком, заставляя меня потерять баланс на собственных каблуках и почувствовать неприятную невесомость где-то в коленях, но я все же удерживаюсь на своих двоих. Ругательства не успевают покинуть моего рта, так как мое короткое замешательство прерывает голос Нейтана около моего уха. Не совсем понимая, что происходит, я начинаю делать то, чего он от меня ждет, отправляя туманный взгляд в ту сторону, куда он указывает, как послушная и обколотая при этом наркотой собака. Это действие с его стороны абсолютно сбивает меня с толку, в особенности когда я понимаю, что он удерживает мою руку за спиной. Так со мной еще не делали. Когда до моего сознания доходит, что он меня отшивает, злость обжигает мои нервы, как удар тока. Как раз в этот момент из зала на меня падает липкий взгляд какого-то парня, на которого мне заботливо указывает мой корейский друг. В его последней фразе я замечаю тень некого злого довольства, что из сложившейся ситуации он выходит победителем. Должно быть, где-то в своих отдаленных мыслях он смеется — отказал мне, и при этом еще успел отпустить намек на то, что мне не стоит труда вплестись в интрижки с любыми парнями в этом зале. С любыми, кроме него. Что-то подсказывало мне, что он охуел, и висок прорезает, будто пуля, острая мысль — я не хочу его видеть больше никогда в своей жизни. — Отпусти меня. — Эти два слова вырываются из моих парализованных легких раздраженным, но тихим шипением. Выдергиваю руку, встряхивая плечами, но Нейтан уже сам выпускает меня из своего обжигающе холодного захвата. — Идиот. — Последнее звучит еще тише, моментально растворяясь в гуле голосов и бьющейся под потолком музыке, и я разворачиваюсь к нему, набирая побольше воздуха в легкие, чтобы высказать прямо в лицо все то, что я о нем думаю. Но вижу лишь его спину, исчезающую в толпе, и горькая ярость начинает расплавляться прямо внутри, сворачивая кровь в комки яда. От возмущения мне даже хочется топнуть ногой, как маленькому ребенку, которому отказались покупать понравившуюся игрушку в магазине. Вы только посмотрите на этого китайского болванчика, он что, ощутил себя бессмертным? Или он не знает, кто я? Так грубо со мной еще никогда не поступали, по крайней мере, мы были недостаточно знакомы друг с другом для того, чтобы приступать к захватам. Пока я бессмысленно продолжаю смотреть в толпу перед собой, боковым зрением, как справа от моего плеча материализуется тот самый придурок, предоставленный мне азиатским агентством по знакомству. Что-то говорит с пьяным акцентом, но я даже не слушаю его. — Отвали. — Не взглянув на него, я шагаю вперед, полная решимости задать пару вопросов Нейтану и прояснить, почему он такой говнюк.

          Мимо проплывает лицо Руби, и с язвительной улыбкой она спрашивает меня, что со мной, но я игнорирую ее, накапливая внутри гнев, как ульту. Не замечаю даже, как меня толкают со всех сторон — недовольство окружает меня защитным пузырем. Найти Нейта у барной стойки не составляет труда — черная недвижимая фигура на фоне дергающихся силуэтов. Боже, кажется, у меня появился претендент на самого квадратного квадрата из всех людей, что я встречала на своем пути. И это учитывая то, что порой мне приходилось общаться с партнерами своего отца. Он будто издевается надо мной — многозначительно и так по-философски отказал мне выпить вместе и тут же пошел в бар за выпивкой. Кажется, он наглый. Такой же наглый, как я, и это меня бесит. И что же мне с ним делать? Мысли о том, чтобы попросить управляющего его уволить, медленно и неотвратимо остывали в моей голове. Все же, мне пока интересно, как можно пробить его защиту или как вывести его на какую-нибудь реакцию, которая меня позабавит. — Ты ведь сказал, что не пьешь на работе. — Его плечи вздрагивают, и в следующий миг музыка прерывается коротким стеклянным ударом. Я громко вздыхаю, прикрывая рот ладонью и отступая на два небольших шага назад, не желая порезаться. Он испугался меня? От этой мысли мои губы расплываются в улыбке, и я поднимаю взгляд от разбитого стакана к лицу Нейтана, как раз в тот момент, когда он оборачивается ко мне. — Тебе сложно удержаться от того, чтобы что-то разбить, когда ты видишь меня? Стакан, лицо того парня... — Из-за стойки появляется Брендон, технично и наскоро сметая осколки в совок, но не смотря на быстроту его действий, я прохожу к стойке, больше не в силах ощущать толчки танцующих людей со всех сторон. Под моим каблуком хрустит стекло, и я забираюсь на стул, позволяя Брендону закончить сметать осколки. Нейтан извиняется перед ним за свою неуклюжесть, не глядя в мои глаза, и я ловлю рисованное умиление от этого, даже не думая о том, что виноватой по сути была я. — Мне показалось, или мы не договорили. — Вопрос озвучивается как факт, с которым спорить не стоит. Уже знаю, что Нейтан не любит прикосновения, поэтому, чтобы занять собственные руки, я поправляю волосы, опуская ладони на оголившиеся колени. Все это забавно, только если он вновь не сбежит. Ну посмотри на меня, я устала смотреть на твой ебанный профиль. Раздражение берет верх, и следующий вопрос я задаю быстрее, чем успеваю подумать. — Ты что, гей? — На последнем слове с моих губ вместе с выдохом срывается короткий смешок. Не то, чтобы я была против, но это бы многое объяснило. К тому же, для того, чтобы создать свою k-pop группу, ему это будет необходимо. Ладно, все эти мысли были лишь шутками, которые мне чертовски хотелось высказать ему в лицо, и даже если я не увижу его улыбку, я стану свидетелем того, как он вновь сведет свои брови и что-то промолчит мне в ответ. Или вновь растворится в толпе, бегая от меня по всему клубу, даже когда я уйду отсюда. Но уходить мне совершенно не хотелось, точно не в ближайшее время. Здесь внезапно стало в сотню раз веселее, чем обычно.

Красный свет заливает мои глаза и уши, и я перестаю видеть и слышать что-либо, кроме тревожных ударов собственного сердца. Становится страшно. Хочется, чтобы все закончилось, и эта тошнотворная пляска огней закончилась. Они проникают в мой разум, вытесняя собой все остальные мысли, чувства и воспоминания. Внезапно я понимаю, что не могу вспомнить собственного имени. Не могу вспомнить имени отца и его лицо, и страх начинает сковывать мое горло, вызывая приступ удушья. Что происходит? Мир переворачивается снова и снова, превращаясь в одно неразличимое и пульсирующее пятно, источающее пугающую опасность. Все это по-настоящему, или только кажется мне, после стольких ночей, заполненных дешевым ядом? Отвратительное ощущение сковывает мое тело, перемалывает, превращая в плотный и беспорядочный комок, отрезая от этой части мира. Замусоленного пылью мира, в котором смешались размытые силуэты людей, пришедших сюда, чтобы забыть о прожитом дне. Только не подходите ко мне. Где-то вблизи от уха проплывают неразличимые слова монотонным потоком, лишенным эмоций. В лицо прилетает едкое облако сигаретного дыма, и я поворачиваю голову в сторону источника шума. Мне нужно домой. Ощущаю чужое прикосновение рук к своим запястьям, и мое тело поднимается ввысь, с трудом удерживаясь на дрожащих ногах. Лицо сводит в болезненной судороге, и, зажмурившись, я прижимаю пальцы к векам, надавливая на них, в бессильной попытке привести саму себя в чувство. Бесполезный шум, смешанный с музыкой и голосом поблизости, въедается в мой слух, заглушая весь остальной мир. Проходит минута, и зыбкая дурманящая тишина обволакивает мое тело вместе с прохладным уличным воздухом. Чужие пальцы с силой сдавливают мое плечо, и я иду вперед, как послушное животное, лишенное воли. Продрогший сигаретами запах проникает в мои легкие, и где-то за пределами моего восприятия слышится хлопок двери. Впереди все темнеет, обрамляясь в черную раму, и действительность перестает существовать.

          Внезапная боль разрезает меня пополам, и я вздрагиваю, ощущая, что не могу пошевелиться. Руки и ноги скованы жесткой удушающей хваткой, и по инстинкту я начинаю вырываться. Паника накрывает меня одной неизбежной волной. Не могу вдохнуть. Воздух с трудом проникает в горящие легкие, кровь невыносимыми ударами стучит меж висков, превращая все происходящее в разорванную фотопленку. Кажется, что каждый случайный вдох приближает меня только ближе к смерти. Ощущаю, как слезы стекают по щекам. Белые стены смыкаются вокруг меня, слепящий свет режет глаза даже сквозь сомкнутые веки. Все меркнет и вновь вспыхивает в приступе боли и страха. Ни единой мысли в голове. Или же, наоборот, их слишком много, и их бешенный поток мешает мне сфокусироваться хоть на чем-то. Чувствую, как боль проникает под мою кожу, как она кипит внутри моих вен и заставляет сгорать изнутри. Хочу закричать, но из перекрытого горла вырываются только сдавленные, отвратительные звуки. Свет вновь начинает меркнуть, и меня накрывает пелена мрака.

          Я умерла? Эта мысль просачивается в мою голову прежде, чем я просыпаюсь. Не понимаю, что происходит, и какое-то время я не раскрываю глаза, чувствуя, что яркий свет ламп только и ждет этого мига, чтобы разрезать сетчатку моих глаз одним ударом. До слуха сквозь плотное пространство долетают размеренные звуки пульсоксиметра. Понимание того, что я в больнице, одновременно успокаивает меня и вызывает внутри саднящую тревогу. Что случилось? Наконец, я открываю глаза, осторожно обводя туманным и растерянным взглядом стены незнакомой палаты. Не чувствую собственного тела, только тягостную боль в горле. По крайней мере, могу дышать. Разведав обстановку, я заставляю себя пошевелить руками, только теперь замечая воткнутую в запястье иглу. Взгляд скользит вверх, по прозрачной тонкой трубке, присоединенной к игле, останавливаясь на прозрачном пакете, висящим над головой. Слабость и страх, разлитые по телу, вытесняют из моих легких дрожащий выдох, и я обеспокоенно начинаю смотреть по сторонам, в нелепой попытке увидеть в пустой палате знакомые лица. Сквозь зашторенные окна мелькают темные силуэты, и я с трудом заставляю себя не окликнуть кого-нибудь из персонала. Могу лишь догадываться о том, какое сейчас время суток и какой день за окном. Я пытаюсь вспомнить о том, что произошло, но в голове лишь неприятный туман и шум далекой, уже давно стихшей музыки. Перед глазами мелькают беспорядочные картинки, больше похожие на вспышки света, и я смыкаю губы, кусая их и ощущая, как к краям век подступают слезы от бессилия.

          Тишину разрывает шум раскрывшейся двери, и я бросаю растерянный взгляд туда, в надежде увидеть лицо отца. Передо мной предстает незнакомый доктор, изо всех сил пытающийся изобразить на своем лице отеческую улыбку, что вызывает во мне раздражение. На эту улыбку, на его тихий голос, но больше всего на то, что я в таком ничтожном положении и он видит меня такой. Вмиг взяв себя в руки, я приподнимаюсь на постели, упираясь спиной в подушку. Действительность искажается на несколько секунд, но я не подаю и вида, что мое самочувствие может быть слабым. Проигнорировав слова приветствия, я спрашиваю этого доктора, где мой отец и что со мной произошло. По мере того, как он вещает мне о моих злоключениях, я неотрывно смотрю на его лицо, на густые брови, покрытые сединой, на пигментные пятна на шее, всем своим видом давая знать, что со мной не случилось ничего ужасного. Но в это же время все мои внутренности начинает сводить судорогой от подступающего волнения. Сложно осознавать, что с тобой произошла передозировка, о которой ты ничего не помнил. Будто это могло произойти с кем-то другим, с кем угодно, но не со мной. Какая-то, блять, ошибка. Тело, словно перемолотое через мясорубку, подсказывало мне, что это случилось на самом деле и из-за двери сейчас не покажутся улыбающиеся лица вперемешку с цветами, поздравляющие с тем, что меня разыграли. Кажется, я даже смеюсь над словами доктора, но этот смех выходит хриплым и севшим. Перебив его охуительный рассказ, я спрашиваю, знает ли об этом отец, и после положительного кивка головы мужчины, меня окатывает холодная волна паники. Взгляд начинает метаться по больничной кровати, по тумбе рядом, затем по столу у стены в поисках телефона. Черт, он, наверное, сходит там с ума. Доктор начинает с сожалением вещать мне что-то о том, что я должна соблюдать постельный режим и наблюдаться несколько дней в больнице, на что я весьма оправданно переспрашиваю его, желая звучать жестко, но вместо этого мой голос звучит сипло и тихо. Голова начинает немыслимо кружиться, из-за чего я начинаю раздражаться еще сильнее, опуская ее обратно на подушку.

          Спустя время и спустя все невнятные объяснения доктора, почему я прямо сейчас не могу отправиться домой, мне все-таки принесли телефон, и я тут же начала вызванивать отцу. Никакие увещевания не заставили его дрогнуть и позволить мне уйти из гребанной больницы, и после очередного его отказа, я с раздражением выключила звонок, уронив голову на подушку и борясь с острым желанием запустить телефон в стену. Наш семейный лечащий врач никак не мог метнуться в эту больницу по причине того, что находился сейчас на другом краю страны, и меня настигает стойкое и неприятное ощущение, что весь мир сговорился против меня. Как назло рядом маячит медсестра, приставленная ко мне, по всей видимости, следить, чтобы я никуда не сбежала. По ее серьезному и безучастному лицу я понимаю, что она сама не горит желанием находиться со мной в одном помещении, и злость начинает медленно играть на моих нервах знакомую свистопляску. Что, не нравится ухаживать за передознутыми? Эта мысль впивается острым крючком за мое ноющее горло — мне все еще сложно поверить, что это случилось со мной. Все ведь было под контролем, я не виновата в этом. Я отвожу взгляд в сторону, мечтая исчезнуть. Хуже всего было ощущение собственной ничтожности, которое отравляло мой организм подобно этому самому токсическому веществу. Я вспоминаю о вечере, и нервная дрожь начинает стелиться по моим рукам, то ли от раздражения, то ли от подступающего страха. Неизвестность зияла за мной черной дырой, пытающейся засосать в себя мою привычную жизнь. — Золотце, тебе нужно потреблять больше жидкости. — Мой взгляд бросается к ее лицу, будто пытаясь ударить по нему как можно больнее. — Как ты меня назвала? — Сквозь головную боль, вызывающую рябь в глазах, я выплевываю этот вопрос осипшим голосом, возмущенно уставившись на нее и на протянутый граненный стакан. Черт, мне и правда хотелось пить. Мои собственные губы ассоциируются у меня с высушенной пустыней, но я все равно выставляю перед собой ладонь в знаке немого отказа. Минутой ранее я отказалась от завтрака, довольно доступно и жестко, и теперь несчастный поднос с остывшей едой покоился на тумбе, раздражая меня своим запахом и вызывая внутри дурноту. Но она продолжает пихать мне свой уход, будто я больная. Если они решили, что для меня будет лучше оставаться в этой зачуханной больнице, ожидая неизвестно чего, то я им устрою настоящую пытку. Я могу принять решение хотя бы о том, когда есть? — Если ты думаешь, что можешь разговаривать со мной подобным образом, то я спешу тебя, нахрен, огорчить. — Я пытаюсь сесть на постели, но ничего не выходит — слишком тяжело. Хотя и без этого мои грубые слова подействовали на медсестру должным образом, и она с опущенным взглядом отступила назад. Если я слаба, это не значит, что со мной нужно обращаться как с ребенком. Кстати об этом... — Не смей обращаться со мной как с ребенком. — Я не беспокоюсь о сказанных вслух словах ни на секунду, ощущая давящее сверху, болезненное бремя перенесенных событий и вины. С пепельной тяжестью я продолжаю смотреть на нее, когда она, сдавшись шагает в направлении двери. — Правильно, уходи из моей палаты, и забери с собой этот сраный под... — Я резко умолкаю, и хриплое эхо моих слов разбивается о стены палаты, когда в дверях появляется до боли знакомое лицо. Хочется зажмурить глаза, побить себя по щекам и понять, что он всего лишь кажется мне, и эта галлюцинация сейчас даже имела под собой достойные причины. Что он здесь делает? От неожиданности я не нахожу, что сказать, лишь растерянно полураскрыв рот и продолжая рассматривать лицо Нейтана, застывшее в дверях. Да, это он. Между нами повисает тишина, которую никто из нас не решается нарушить, хотя, скорее всего, Нейтан намеренно не говорит ничего. Его прямой и осуждающий взгляд заставляет меня сжаться внутри и вновь ощутить бессилие, растекающееся вдоль всего тела. Медленно он проходит внутрь палаты, огибая ее по полукругу, и взглядом я слежу за его лицом, которое больше походило на маску — ни единого движения мимикой, даже случайного, которое подсказало бы мне, о чем он сейчас думает. Мне становится стыдно. За свой вид, за свое лицо, за свое состояние и слабость. Мне не хочется, чтобы он видел меня такой, внезапно мне представляется ужасным, что он видит меня такой болезненной и слабой. Чувствую себя унизительно. Он опускается перед моей постелью, не прекращая своей пытки молчанием, и я чуть приподнимаюсь на подушке, желая отгородиться от него и этого его обвинительного взгляда. Но не смотря на свое состояние, на душащее ощущение надломленности момента и собственной ничтожности в нем, я была рада его видеть. Я притягиваю край покрывала ближе к груди, считая постыдным собственный вид, хотя его уже ничто не могло спасти. Его вопрос застает меня врасплох, и какое-то время я молчу, хмуря брови, хотя мне всегда было есть, что сказать, в любой ситуации. Но только не теперь. Я удивленно вскидываю брови, пытаясь понять, правильно ли расцениваю его смелое заявление о том, что он останется здесь. Зачем... зачем ему это? Напоминание об отце вдавливает еще один гвоздь в кровоточащее внутри ощущение неизвестности, мне хочется грубо ответить. Вот только я, внезапно осознав все случившееся под новым взглядом — под его взглядом — опускаю глаза, виновато потупив взор. Внутри просыпается боль, о которой я успела забыть, отвлекшись на собственное негодование, в голове мелькают кадры реанимации, постепенно возвращающиеся к моей памяти. Непроизвольно думаю о том, как кошмарно было бы, если бы Нейтан застал меня в этот момент. Мне хочется, чтобы он ушел. Его взгляд, пронизывающий пространство перед собой и мое лицо, будто рентген, потусторонним образом вынуждает меня взглянуть на саму себя под новым углом, под истинным, и мне не нравилось увиденное. Пересилив приступ боли, я поднимаю взгляд к его лицу, будто осунувшемуся за эту ночь. Темные круги под глазами и тени, залегшие под скулами, дают мне знать о том, что он был здесь на протяжении всего времени, и этот факт заставляет что-то дрогнуть внутри меня.

          — Почему ты тут? Разве ты не остался на работе? — Мне становится стыдно за собственный голос, и я изображаю кашель, стараясь придать собственному голосу человеческие звуки. Из моего вопроса исчезли все былые ноты гонора и попытки как-либо его задеть — кажется, я устала делать вид. По крайней мере, сейчас. Я долго рассматриваю его лицо, но уже не так требовательно, как прежде. Мысленно я подмечаю, что оно будто изменилось — успело постареть за последние часы. — Ты все время был здесь? — Деликатно пытаюсь вызнать, видел ли он меня в том самом состоянии. Я улыбаюсь, как делала всегда, примеряя на себя роль миловидной девушки — еще одна глупая привычка — но улыбка выходит скомканной и слабой. Сейчас точно не то место и не те обстоятельства. Желание показаться Нейтану абсолютно здоровой и беззаботной, будто пережитое совершенно меня не задело, свербело где-то в подсознании. Мне не хотелось, чтобы он беспокоился обо мне и знал о том, как мне страшно. Может, в этом разговоре я пытаюсь скрыть это для самой же себя. Ответа я не знала, как и того, что на самом деле произошло, пока я была вне зоны доступа для реальности. Звучит странно, но я боялась знать эти подробности, которые, по всей видимости, были уродливыми. Кто-то желал мне зла, но это не было какой-то громкой и обескураживающей новостью. Особенной важностью теперь для меня было поскорее оказаться наедине с самой собой и, если что, найти эти подробности на собственном теле самостоятельно. Я горько поджимаю губы от своих невеселых, мягко говоря, мыслях, сцепляя пальцы дрожащих рук в замок. — Мне можно поздравить тебя с повышением, раз папа решил приставить тебя ко мне. — Мне хватает сил, чтобы добавить своему голосу непринужденности и бесшумно выдохнуть дрожащий ком воздуха из легких. — Жаль это ненадолго, я выйду отсюда, как только он приедет. — Я делаю глубокий вдох, пытаясь унять подступающую волну слез к и без того скованному горлу, и увожу взгляд в сторону. Смотрю на белые стены, на окна, за которыми перестали ходить силуэты, и вместо них там был лишь один приглушенный свет. На что угодно, но только не на Нейтана, продолжающего устало, но твердо на меня смотреть. Я, блять, не заплачу перед ним. Вместе с этой мыслью легкие внутри напряженно сдавливаются в приступе удушья от прилива странных эмоций. Он что-то говорит, заполняя тишину своим тихим голосом и вытесняя ее из пространства без остатка. Не знала, что он обладает такой способностью. Мне казалось, что подобный трюк подвластен лишь моему отцу. В отсутствии оглушающей музыки и бесконечного шума я внезапно замечаю, что у Нейтана красивый голос. В промежутке между его слов я замираю, бросая короткий и неожиданно тревожный взгляд на его лицо. — Что там произошло? Ты ведь все знаешь. — Склонив голову вбок, я смотрю на него потерянно, чего не позволяю себе в отношении людей. Особенно тех, кто мне нравился. Что бы он не сказал теперь, мне захотелось узнать об этом из его уст и, если что, разделить с ним свою некрасивую тайну.

Самой себе в эту минуту я напоминаю промокшую спичку, которую пытаюсь безрезультатно поджечь. Впервые я чувствую себя настолько слабой, и мне отвратительно от собственного состояния, от этой позы ребенка, в которой я замерла на краю постели, пахнущей дешевым стиральным порошком. И, конечно, от того, что Нейтан видел меня такой. Не знаю почему, но мне было не плевать на его мнение, и в отсутствии каких-либо других идей, я пытаюсь уколоть его побольнее собственными словами. Уж лучше пусть злится на меня и считает неблагодарной сукой, чем будет меня жалеть. Как странно. С другими людьми я не брезговала давить на жалость и манипулировать собственными слезами, даже с отцом, с которым я не позволяла себе быть такой, какой я была на самом деле. Возможно, мне было просто страшно однажды заглянуть в его глаза, если бы он узнал, чем занимается его дочь долгими разноцветными ночами. Он так любит меня. Было бы жестоко рассказать ему о правде, но теперь, кажется, мне уже негде спрятаться. Но с Нейтаном все происходит иначе — его сострадание вывело бы меня из себя, будто акт жалости с его стороны был каким-то особенным видом издевательства. Он искусно парирует все мои словесные атаки, вызывая внутри странную смесь недовольства и острого интереса. Я не вижу его лица, но готова поспорить на свою задницу, что ни один мускул не дрогнул на его серьезном лице, будто он кончил академию по курсу сарказма. Вздрогнув, когда палату оглушает звонкий удар тарелки, соприкоснувшейся с поверхностью стола, я сжимаю край тонкого одеяла, притягивая его к самому лицу. По коже проносится неприятный и странный холод, когда я почти ощущаю, как твердый взгляд Нейтана впивается в мою спину, но я не оборачиваюсь к нему, ощущая, что отвратительные слезы все еще не высохли на моем лице. Вместо этого я вновь защищаюсь. — Ты можешь решить сам, или воспринимаешь только приказы? — Что-то неприятно колется внутри, будто я проглотила комок жесткой шерсти, но я не воспринимаю это как ощущение вины за собственные слова. Просто я ненавижу, когда за мной не остается последнее слово — моя гордость не потерпит, если кто-то останется довольным собой после перепалки со мной. Он огибает мою постель резкими и шумными шагами, попадая в мое поле зрения, и я провожаю его взглядом, к собственному тихому удивлению так и не дождавшись, чтобы он обернулся. Как же этот парень не похож на других. И как же это бесит.
          Вздохнув, я сажусь на постели, еще какое-то время вслушиваясь в уходящие все дальше шаги. И вот я остаюсь одна в полумраке палаты, где, наконец, никто не видит моего лица. В груди тут же начинает ворочаться болезненная тревога, разгоняя по венам вместе с кровью частицы подступающей паники. Тело начинает невольно трясти, которое я никак не могу взять под контроль. В мысли врываются события прошедшей ночи, в которые мне так сложно поверить до сих пор. Ничего не помню, но действительность без сожаления говорит мне о том, что все это не какая-то ошибка, не шутка чувака, сидящего на небесах. Горло нещадно саднит после всех манипуляций реаниматологов и острого комка, вставшего поперек него. Сквозь потяжелевшее дыхание, я опускаю взгляд вниз, стягивая с плеч края больничной рясы и внимательно вглядываюсь в отметины чужих пальцев на своей коже. Минуту назад на меня смотрел Нейтан, и я не могла позволить ему увидеть мою слабость, прокравшуюся на свободу. С края век начинают падать крупные капли слез, и я ломанными и резкими движениями почти с остервенением смахиваю их с щек. Стараясь не думать ни о чем, в особенности о том, что этой ночью я прошлась по самому краю лезвия ножа, я опускаю взгляд ниже, прикасаясь свободной от пут капельницы рукой к внутреннему бедру. Стыд смешивается со злостью, кажется, что именно сейчас в эту комнату заглянет кто-то непрошенный, но я пытаюсь понять по собственным рванным ощущениям, что именно произошло между тем, как меня накачали, и моим вызволением из этого пиздеца. Ничего не понятно. Я сжимаю челюсти до неприятного скрежета между зубов, и сокрушенно бросаю это занятие, натягивая обратно на плечи свою робу. В попытке справиться с нарастающей паникой, прижимаю руки к груди, ощущая, как игла вновь болезненно заелозила внутри вены. Все хорошо. Нужно просто пока не думать ни о чем. Успокаивая саму себя, я внезапно осознаю лютое желание, чтобы Нейтан вернулся. Обмениваясь колкостями с ним, по крайней мере, меня не сжирали эмоции, которых я прежде не чувствовала. Яркие и токсичные картинки пережитой ночи сами собой вспыхивают перед глазами, сменяя друг друга в тошнотворном калейдоскопе и не позволяя мне уцепиться хотя бы за одну из них. Прижав ладони к голове, я провожу пальцами по волосам, убирая их назад и вдыхая в легкие зыбкую иллюзию хладнокровия. Несколько глубоких выдохов. Нельзя предстать перед Нейтаном в подобном жалком виде, хотя казалось бы, куда еще жальче. Больничные стены давят со всех сторон, совершенно не способствуя внутреннему успокоению, и я заставляю себя перекинуться на мысль о том, что мне нужно в первую очередь выбраться из этой дыры, в которой я сижу как пленник. Отец дал ясно знать о том, что я никуда не выберусь отсюда, пока он не окажется в городе. Уже научен опытом моих побегов в ночь, поэтому страхуется, не смотря на то, что сейчас я едва ли могу заставить себя подняться на ноги. Даже охранника представил ко мне, с которым, по всей видимости, договориться не получится. Блять, угораздило же меня пересечься именно с этим беспристрастным куном.
          Нейтан резко появляется в дверях как гребанный волшебник, и я поднимаю свой потерянный мокрый взгляд к его лицу. Спохватившись, что, должно быть, смотрю на него каким-то полущенячьим взглядом, я хмурю брови, напуская на себя возмущение от подобного внезапного появления. Резко падаю обратно на подушку, опуская руки вдоль тела и с трудом опуская напряженные плечи. Он что, стоял прямо за дверью? Одна короткая и откровенная мысль пролетает в голове на скорости звука и вновь теряется в пустоте растерянного разума — если бы я знала, что он рядом, я бы попросила его меня обнять. Какая глупость. Если он ведет себя в жизни так же холодно и отстраненно, то, должно быть, давно даже не прикасался к девушкам. А ведь мы сейчас не на работе, и эта серьезность, которая показалась мне вчера напускной, вполне искренняя. — Как же быстро они прошли. — Игнорируя очередной мой выпад, полный нескрываемого сожаления, он бросает на постель шоколадный батончик, и мой взгляд цепляется за название, в следующий же миг вызывая внутреннюю насмешку. — Не понимаю, как можно их ненавидеть. С тобой явно что-то не так. — Стоило бы поблагодарить, но... Этот жест с его стороны тронул мое сердце, правда, но сейчас, кажется, я могу расплакаться от любого проявления доброжелательности в мою сторону, а такой роскоши я себе позволить не могу. Как и ему. Поэтому стараясь выглядеть как можно более непринужденно, я беру в ладонь шоколад и кладу на тумбу рядом. Наглости мне не занимать, признаю, поэтому я научилась так естественно пользоваться ею, когда нужно скрыть непрошенные эмоции. Резкое движение с его стороны заставляет меня вздрогнуть, и я теряю несколько баллов от своей уверенности, бросив внимательный взгляд в его лицо. Опустив глаза ниже, я предельно зорко наблюдаю за движениями его рук, перекрывающими капельницу, которая так кстати окончилась именно сейчас, когда он оказался рядом. Мне хочется иронично попросить его не беспокоиться настолько о моем благополучии, но отчего-то язвительный комментарий замирает на кончике острого языка. Очень не похоже на меня, но едва ли я осознаю эту занимательную мысль, когда Нейтан спустя пару секунд просит меня замереть. Я замолкаю — в кои-то веки — и послушно стараюсь не двигаться, замечая, что от повисшего немого напряжения моя рука невольно начинает подергиваться. — Что ты... — Его прохладная ладонь накрывает мое запястье, и я непонимающе смотрю в его лицо, беззвучно удивляясь той мягкости, которая внезапно проснулась внутри него, в первый раз за все то короткое время, которое мы знакомы. Украдкой я разглядываю его лицо, нахмуренные от сосредоточенности брови — впервые я могу так близко рассмотреть его во всех деталях, которые теперь не ускользают от меня из-за пьяной эйфории. Возможно, я слишком пристально смотрю на него, но кольнувшая боль в запястье, когда он вынимает из-под кожи стальную иглу, заставляет меня сжаться и опустить взгляд. У него красивые руки. — Спасибо. — Непривычное слово вызывает внутри странное ощущение сближения с этим парнем, но его тон, полный безразличия, провоцирует активное сопротивление, смывающее это незнакомое чувство, как робкие следы на песке. Зажав место укола другой ладонью, я, наконец, спокойно прижимаю к груди освободившуюся руку, ощущая, как на сгибе локтя неприятно саднит болью ноющие мышцы. — Было бы еще лучше выбраться из этой помойки. — Я бросаю эти слова тихо, вкладывая в них все свое внутреннее возмущение, но Нейтан, как обычно, пропускает мимо ушей мои намеки. Чертов анимешник. Падает в кресло, не смотря на меня, как будто специально, и только теперь я замечаю бесконечную усталость, проявившуюся на его бледном лице. Чтобы не чувствовать вины, я опускаю взгляд вниз, аккуратно убирая кусок марли и осторожно похлопывая ею по коже, дуя на место укола. — К сожалению, я все еще тебя вижу. — Демонстративно не отрываясь от своего незатейливого занятия, пусть меня и дико подталкивает к тому, чтобы взглянуть в его лицо и заметить, как раздраженно и забавно нахмурятся его брови, я слабо улыбаюсь, понимая, что последнее слово осталось за мной.
          Проходит буквально несколько минут, и неспокойное дыхание Нейтана сглаживается и утихает. Оторвавшись от подушки, я какое-то время внимательно наблюдаю за ним, зная, что люди обычно ощущают на себе пристальные взгляды, когда не спят. Но ровно вздымающаяся грудь, обтянутая черной тканью футболки, возвещает меня о том, что Нейтан провалился в глубокий сон мгновенно. Для личного убеждения, я осторожно шуршу упаковкой от сникерса, следя за реакцией его лица, но на нем не вздрагивает ни единый мускул, и я смело отбрасываю в сторону край одеяла. Все это, конечно, супер, но я не собиралась здесь оставаться ни под каким условием, послушно смиряясь с реальностью, которая меня, если честно, раздражала. Я не овца, которая будет покорно слушать приказы и выполнять их. Бесшумно сев на постели, я опускаю босые ноги на прохладный пол, оборачиваясь и вновь бросая взгляд на спящего Нейтана. Почему-то мне кажется, что он будет не совсем доволен, когда обнаружит, что меня нет. В моей голове ясно представляется картина, как он закатывает глаза и тяжело вздыхает, будто обнаружив, что в автомате вновь закончились любимые сладости. Это забавно — он такой нелюдимый и закрытый, а мой мозг бесконтрольно пытается очеловечить его образ в своем воображении. Видимо, меня до сих пор не отпустило. Встав на ноги и какое-то время вслушиваясь в собственные ощущения, я на цыпочках прокрадываюсь к небольшому белому шкафу. Голова все еще кружится, мутная тошнота подкатывается к горлу, а тело знобит то ли от прохлады в палате, то ли от остатков паники, накрывшей меня ранее, но я упрямо раскрываю створки, заглядывая внутрь. Взгляд тут же цепляется за сумочку, которая сопровождала меня на протяжении вечера. Я сама удивляюсь тому, что не потеряла ее во время своего опасного приключения, но вот моей одежды не наблюдается. Блять. Закрываю глаза, подавляя внутри острое желание выругаться вслух. Блять! Я прогибаюсь чуть назад, выглядывая из-за двери и вновь убеждаясь в том, что Нейтан спит. Вернув свой взор в пустой шкаф, я прикусываю губу, пытаясь выдумать способы, как мне выбраться отсюда незамеченной. В туманной голове ни одной идеи. Если я покажусь в подобном виде у регистратуры, меня тут же остановят и препроводят обратно в палату, в лапы моего любимого робота. Злость накрывает меня от мысли, что я все-таки останусь здесь, все-таки смирюсь со своим положением и этим постельным бельем, воняющим стиральным порошком. Как же меня бесит, когда что-то идет не так, как хотелось бы мне. Нужно хоть как-то успокоить нервы, а еще этот липкий страх, который пока что утих внутри, но не исчез вовсе. Я бы чувствовала себя намного безопаснее дома, но меня, по всей видимости, никто слушать не хочет. Взяв в руки сумочку, я медленно и без шума закрываю шкаф, направляясь к двери со стучащим внутри упрямым стремлением все равно не прогибаться под обстоятельства, навязанными мне другими. Не удержите, блять, как бы не хотели. Открыв дверь, я оборачиваюсь назад, бросая долгий взгляд на лицо Нейтана, не подозревающего о том, что у него происходит под носом. Наверное, я попрошу отца не увольнять его после того, как вновь обнаружится, что я пропала. Мне бы хотелось видеть его чаще, и работа в клубе была отличным поводом пересекаться с ним, делая вид, что происходит это случайно. А, может быть, и не попрошу.
          Выскользнув за дверь и прикрыв ее за собой с предельной осторожностью, я смотрю по сторонам, убеждаясь, что в отделении тишина. В конце коридора горит свет от люминесцентных ламп, и поэтому я направляюсь в другую сторону, боясь пересечься с дежурными медсестрами, стараясь двигаться как можно менее шумно и как можно более быстрее. К собственному облегчению, я подхожу к дверям, ведущим на аварийную лестницу, и обнаруживаю их незапертыми — чего еще можно было бы ожидать от общественной клиники. В груди начинает беспорядочно биться сердце, переходя на неровный и тяжелый ритм, но я стараюсь игнорировать его, особенно когда начинаю босыми ногами подниматься по бетонным ступеням. Раз мне нельзя спуститься вниз и выбраться отсюда, то мне не остается ничего, как последовать наверх. По крайней мере, я смогу остаться одна и не ловить на себе чужих взглядов, которыми заполнятся коридоры отделения с наступлением девяти утра. В ребра стучится сердце, спотыкающееся на ускоренном пульсе, и когда я достигаю верхнего этажа, мне начинает казаться, что оно сейчас вырвется наружу. Толкаю дверь, обтянутую красно-белой приклеенной лентой, и холодный рассветный воздух ударяется в мое лицо. Ветер подхватывает края нелепого голубого халата, и я неловко придерживаю их, накрывая оголившиеся ноги. Захлопнув за собой дверь, я аккуратно прохожу по крыше больницы, ощущая, как бетонные крошки неприятно впиваются в кожу стоп. Вокруг то тут, то там торчат башенки труб, из которых тонкими струями вырываются клубы пара, растворяющиеся мгновенно в пространстве. Взгляд цепляется за розовое небо, по которому чьей-то небрежной рукой разлились желтые и оранжевые краски. Сколько раз я просыпалась ранним утром в самых разных частях этого города, но сейчас я не могу вспомнить, когда в последний раз видела такой красивый рассвет. Не желая предаваться грустным размышлениям, чтобы случайно вновь не вспомнить о том, что со мной случилось, и еще раз не словить панику, я сажусь на выступ крыши, доставая из сумки пачку сигарет и зажигалку. Я бы предпочла дождаться отца прямо здесь, на этой крыше. Тишину, приглушаемую лишь шумом колес далеких машин, разрезает щелчок, и мои легкие наполняются спасительным ядовитым дымом. Где-то внутри клокочет тревога, и, стараясь не думать ни о чем, я холодно и долго наблюдаю за небом, выдыхая в пространство горькие клубки белесого тумана. В воображении вновь появляется Нейтан, его удручающе серьезный взгляд и смешные брови, которые он хмурит намного чаще, чем улыбается, и постепенно мои напряженные и нервные мысли начинают сбавлять свой ход.

[html]<center><div class="anketa"><anketa1>

тиффани янг // tiffany young

</anketa1><anketa2>

lily-rose depp

</anketa2><anketa3>

19.06.2001, 21

</anketa3><anketa4>

чикаго

</anketa4><anketa5>

студентка

</anketa5><anketa6>

гетеро

</anketa6><anketa8><img src="

https://i.ibb.co/306BXFP/image.gif

"> </anketa8><anketa10>

well i can't envision that for a minute <br>
when i'm down on my knees, you're how i pray

</anketa10><anketa9>
<!------
абзац - <br>
жирный текст - <b>текст</b>
наклонный текст - <i>текст</i>
подчеркнутый текст - <u>текст</u>
зачеркнутый текст - <s>текст</s>
---->

кажется, в этом мире нет никого, к кому бы я могла по-настоящему привязаться как человек. конечно, кроме моего дорогого папочки, но он не в счет. все-таки, он мой родной отец, и с самого раннего детства он окружал меня заботой и кормил с ложечки собственноручно по выходным. кажется, так говорят британцы? родилась с золотой ложкой во рту. во всяком случае, звучит очень по-британски. дорогая мелли. именно так называл и до сих пор называет меня папа, неодобрительно хмуря брови, когда кто-либо пробовал называть меня так же. я уверена, что в какой-то мере он считает меня своей собственностью, но я и не против - любой хороший родитель в душе страдает небольшой порцией тирании. главный его плюс в том, что он любит меня больше, чем кого бы то ни было в этом мире. единственная дочь, появившаяся на этот свет каким-то чудом, когда все врачи твердили ему, что здоровье не позволит ему завести детей. он таскал мою маму на руках, правда, не очень долго. властный социопат - она бросила ему эти слова в лицо и хлопнула за собой дверью, не попрощавшись со мной, пока я училась красить ногти в своей спальне. я подошла к отцу и сказала ему, что нам и вдвоем будет жить весело. кстати, с матерью я общаюсь до сих пор - улетаю к ней в париж, когда спорю с папой и хочется поплакаться. я не люблю этот город, но его название звучит весьма имиджево для моего инстаграма.
в школе я училась неважно, но когда тебя привозит на уроки в тонированном бмв личная охрана, у учителей отпадает желание каким-либо образом тебя трогать. я не знала, по какой именно причине они не делали мне замечаний и не оставляли на дополнительные занятия - все дело в деньгах моего отца или же в его деятельности, не совсем законной, но наладившей наше благосостояние до конца жизни. ставлю свою задницу на то, что ответ где-то между этих двух вариантов, но, боюсь, он мне попросту неинтересен. я никогда не задумывалась о том, как отношусь к его работе, но я точно знала, что его почти все боятся. моя мама в том же числе, удравшая за океан, даже не попытавшись побороться за опеку надо мной. конечно, я выбрала бы остаться с папой, но все равно было немного обидно. кажется, папа заметил это, и, стремясь защитить мою ранимую подростковую психику, он перестал меня ограничивать хоть в чем-то. единственным его условием было не бросать учебу, но в университет я поступила тоже не без его помощи. для меня все это лишь условности, потому что я давно выбрала для себя стезю, в которой преуспею, и она совсем не связана с бизнесом папы. кажется, его бесит это. одна мысль о том, что его дело перейдет не мне, а моему будущему мужу, повергает его в отрицание реальности и нервное потребление виски. поэтому он ничего не знает о моей личной жизни, и я не стремлюсь рассказывать ему подробности того, как прошли мои выходные. для него я до сих невинный ребенок, которого окружает жестокий и опасный мир, и он даже представить себе не может, что большую часть опасности для мира представляю я. по крайней мере того мира, который существует по ночам, пульсирующий в такт громкой музыке и разноцветным неоновым огням.
я как будто постоянно двигаюсь перед объективом фотокамеры. мой мир - смазанная картинка, в которой не различимы какие-либо контуры или границы. в моей жизни нет какой-то основы и твердой почвы, помимо денег отца. я не хочу думать о том, что будет со мной, если он внезапно исчезнет. я не привыкла к одиночеству, рядом со мной всегда есть стайка людей, которые преследуют свои розовые цели. я могу их понять - я бы сама с собой дружила. по сути, мне все равно, что они думают обо мне на самом деле. я знаю, что им плевать на то, какой вредной сукой я могу быть, как и мне плевать на то, что происходит в их жизнях и как болеет их мать. я знаю, что первая половина из этих людей врет мне, а другая половина недоговаривает, скрывая за лестью свою личину. я и не против этого, меняя своих лучших друзей как перчатки - аксессуары нужно обновлять раз в сезон, тем более если они предают тебя или начинают высасывать деньги профессиональнее шлюх.
честно говоря, я считаю себя сильным человеком, потому что у меня есть своя свобода и воля. у меня всегда и на все есть свое мнение, даже если о нем никто не спрашивает, но я привыкла к тому, что люди всегда считаются с ним. оно ведь имеет право быть, верно? я бросаю свою точку зрения прямо в лица людям, не боясь осуждения. мне не страшно быть непонятой или отвергнутой, хотя со мной еще никогда не случалось подобного. и не думаю, что это случится когда-либо. предпочитаю не замечать осуждающих и злых взглядов, благо, они теряются в множестве завистливых глаз вокруг, обращенных на меня. вообще, думаю, я все-таки нравлюсь людям. в конце концов, я не всегда веду себя как тварь. да, со мной сложновато, когда я злюсь и начинаю психовать, но разве это не свойственно всем людям? зато я искренняя. не стесняюсь своих чувств, хоть и держу их под контролем, показывая людям ровно столько, сколько я считаю им можно увидеть. в любом случае, встретившись со мной однажды, они уже не забудут обо мне. и с другой стороны, редко, кто способен задержаться в моей памяти - все одинаково стараются произвести на меня хорошее впечатление, одинаково танцуют и одинаково красят блестками веки. я научилась не верить чужим словам, но это не мешает тому, что мне нравится их слушать. к кому я могу привязаться как человек? я верю только себе.

</anketa9>
</div>
</center>[/html]