Sainte Marie, Mere de Dieu, priez pour nous, pauvres pecheurs, maintenant et a l'heure de notre mort.
Amen.

Просто пиши. Пиши, о чем угодно. Совершенно неважно, не думай о том, что это пост. Просто рассуждай. Итак, тема для поста - смерть. Вернее, не сама смерть, а предвестие смерти. О чем бы ты хотела рассказать перед тем, как душа покинет твое тело раз и навсегда. Что бы ты хотела оставить после себя. С кем бы ты хотела попрощаться. Кого бы ты хотела увидеть в последний раз.
Думаю, многие бы хотели завершить свои дела, прежде чем уйти. Но весь смысл в том, что это непозволительная роскошь. Мы не знаем, когда умрем. Мы лишь знаем о том, что это когда-нибудь со всеми случится. Сегодня ли, завтра, через десять лет, через несколько километров, сейчас. Все мы рано или поздно покинем этот мир, отдавшись в объятия смерти.
Оставим ли мы после себя наследие? Оставим ли после себя воспоминания? Оставим ли хотя бы записку, чтобы успокоить своих родных и близких? Все это становится неважно, когда оказываешься со смерть лицом к лицу так близко, что чувствуешь ее леденящее дыхание на своей коже.
Что ты почувствуешь за секунду до смерти? Озарятся ли твои глаза в понимании смысла жизни? Прошепчут ли твои губы последнее слово?
Кто ты? Я не знаю. Я не знаю ничего, ни одного ответа. Никогда я не задумывалась о смерти так серьезно, хоть к таким размышлениям и подталкивает моя деятельность. Мой разум чист, как и чисты мои мысли о последней секунде. Возможно, все дело в моем возрасте. Когда ты молод, в тебе все еще теплятся надежды на то, что все еще впереди. И ты не видишь конца, кажется, что он где-то далеко за горизонтом, навстречу к которому ты идешь так не спеша. Когда ты молод, ты не понимаешь, что конец может настигнуть тебя в любую секунду и что находится он не впереди, не на бесконечно длинном расстоянии от тебя. Он следует за тобой сзади по пятам, стараюсь настигнуть в самый неожиданный момент.
Мы не знаем, когда настанет эта последняя секунда.
Роберт, ты веришь в смерть?
Тревожный звонок нарушил тяжелую тишину, повисшую в воздухе. Мой кабинет похож на музей, в котором ежедневно представляют редкие и необычные экспонаты. Люблю ли я свою работу? После стольких лет, проведенных за одним и тем же дубовым столом, выписывая одни и те же рецепты и произнося одни и те же шаблонные слова, мне начало казаться, что именно здесь и есть мое место. Я привыкла к своей работе, привыкла каждый день видеть новых пациентов. Я привыкла ставить чужие проблемы выше своих. О собственных невзгодах и разочарованиях даже со временем забываешь, когда все твои мысли заняты другими людьми и другими жизнями.
Мой кабинет похож на музей своей безжизненностью. До омерзения правильный и уютный, чтобы пациенты чувствовали себя более, чем спокойно. Чтобы в объятиях моих слов они чувствовали себя лучше, чем дома. Мягкое кресло, для клиента, не для меня, ибо сама я сижу на жёстком стуле. Только так я могу постоянно оставаться сосредоточенной. На стенах висят картины с идеальной жизнью. Счастливые родители с счастливыми детьми, застывшие улыбки на счастливых лицах. Все так правильно и все так ненавистного мне. Идеальная жизнь, которой у меня никогда не будет. И эти картины - единственное, что есть правильного в моём существовании.
Но они до сих пор висят на этих стенах, ведь пациентам должно быть так приятно на них смотреть.
Мои руки дрогнули, когда на экране высветилось имя Роберта Ньюманна. В воздухе давно повисла тишина, но внутри меня снова и снова будто разбивались стекла. Человек, чьё появление на пороге моего кабинета когда-то, рассекло мою жизнь на две части. На до и после. Наши встречи проходили по заданному распорядку, но каждую неделю я с трепетом ожидала их. Закрывая за ним дверь, я мысленно начинала отсчитывать время до нашей следующей встречи.
Но мой голос оставался таким же ровным, а взгляд холодным. Анализируя его, его воспоминания и эмоции, я переставала замечать, что он буквально поселился в моей голове. Слишком долго я оставалась наедине с собственными мыслями, слишком долго я засыпала и просыпалась одна в пустой квартире, чтобы понять простой факт - в моей груди останется дыра, если Роберт Ньюманн решит пропустить сеанс.
Мне не нужен был час, я была готова выброситься на холодную улицу в сию же секунду.
С самого утра в моём кабинете не побывало ни души. Никому не понадобилось сегодня в очередной раз пожаловаться на свою мать или отца. Никто не пришёл рассказать о том, что его жена стала холодна и бездушна. Никто не пришёл просить таблетки от бессонницы или от нервов. Будто бы в один день у всех жителей этого серого города исчезли все проблемы. А может, кто-то из них решил покончить со всем разом, сделав шаг с крыши? Свой последний шаг.
Стрелка часов ползет слишком медленно.
Мой путь не имел смысла. Я не стала выдающимся и известный психотерапевтом. Мой вклад в историю мира ничтожен. Стены моей квартиры не увешаны фотографиями моих детей. Пусты, как и моя жизнь. Безжизненны, как картины в моём кабинете. Глухи к моим криками и мольбам. Я никогда не задумывалась о смерти, но часто думаю о том, как бы я была счастлива проснуться в раннее воскресное утро от смеха детей. Я могу представить их, могу представить их лица, нечётко и сказано, но я слышу их голоса. А потом я открываю глаза, не видя ничего, кроме пустых стен.
Никто мне не говорил, насколько трудно засыпать одной.

And I guess I never told you. I'm so happy that you're mine.
You were always on my mind, you were always on my mind.
.  .  .

Сердце заколотилось громко и часто. Я чувствую, как оно готово сломать мои ребра изнутри и вырваться из груди, как из костяной клетки. Я с трудом удерживаю небольшой букет в своих руках, сводимых мелкой дрожью. Дыхание, сопроводимое судорожными вздохами, становится тяжелым. Стук сердца глухими ударами отдается в висках, вызывая неприятную и ноющую головную боль. Я слышу эти удары. Они заглушают все мои мысли, заглушают все мои попытки успокоиться. Кажется, что все это просто невозможно уместить в собственной голове, в собственной груди. Слишком мало воздуха. Кажется еще чуть-чуть, и меня разорвет на осколки. Я наполню собой эту небольшую комнату, в которой нахожусь. На меня из зеркала полными волнения глазами смотрит женщина. Она словно приросла к тому месту, где стоит, и от каменной статуи ее отличают лишь дрожащие губы. Я не могу оторвать взгляда от зеркала, не могу пошевелиться. В меня словно ударила молния, превратив мой позвоночник в натянутую металлическую струну. Мое тело оцепенело. На лбу проступили маленькие и блестящие крапинки пота. Как же тут душно. Здесь просто невозможно душно. Не смотря на то, что окно было открыто, весеннее солнце нещадно пекло, превращая этот день в сплошное мучение. Мне казалось, что даже воздух вокруг меня дрожит и плывет от этой жары. Я продолжаю смотреть на женщину в зеркале, и вокруг начинает смыкаться темнота. Мне нужно выбраться отсюда. Мне нужно сейчас же выбраться из этого помещения. Куда угодно, как можно дальше.
Я люблю тебя, Роберт Ньюманн. Такими были мои слова, когда он предложил мне пожениться. Я готова повторять это снова и снова, каждую минуту, каждое мгновение, которое нахожусь вместе с ним. До самого конца жизни. Люблю тебя, люблю. И не устану любить, как бы тяжело и невыносимо не было бы нам в будущем. Ро-берт. Роберт. Роберт. Я помешалась на этом имени, и ничто не сможет излечить меня от вечного сумасшествия. Такого сладкого, такого необходимого мне. Надо мной не властны другие чувства. Надо мной не властен разум, когда я вижу его. Вокруг исчезает все под взором его зелено-голубых глаз. Я таю снова и снова, когда он произносит моё имя. Он прикасается к моей шее, к моим бедрам, и я просто не в состоянии вынести этого. Мое божество. Моя личная религия. Я не думала ни секунды, когда говорила свое заветное "да", я была тысячу раз согласна. Для меня все было ясным как день уже давно. Я не могу точно сказать, в какой именно момент я поняла, что хочу расколоть свою жизнь надвое и отдать одну половину Роберту. Я не знаю, с какого времени я перестала представлять свою жизнь без него. Но когда впервые его губы коснулись моих, внутри меня все затрепетало, словно птица, вырвавшаяся из клетки на волю после годов заточения. Только с Робертом я чувствую себя счастливо, только просыпаясь по утрам рядом с ним я нахожу в себе силы для нового дня. Я нежно люблю тебя, Роберт Ньюманн. Не смотря ни на что, я люблю тебя больше жизни. Солнце, вокруг которого выстроен весь мой мир, вся моя вселенная. Никогда я не была так уверена, как в Роберте и в своей любви к нему. Я сказала, что люблю его, когда он предложил пожениться. Я дала согласие своим поцелуем.
Чем ближе становился день свадьбы, тем будто бы быстрее становилось время. Казалось, что кто-то сверху играет днями, как с резинкой, растягивая и сжимая их, как заблагорассудится, превращая торжественное ожидание в легкий приступ паники. Мне казалось, что все это еще так далёко от меня, и я могла еще сидеть вечерами на диване вместе с Робертом, сложив ноги на его колени, и болтать с ним о всякой ерунде, совершенно не беспокоясь о предстоящей семейной жизни. Нет, конечно, я была счастлива, я жила ожиданием этого заветного дня. Я хотела переступить эту границу, разделяющую жизнь на две части. На до и после. На одиночество и семью. На существование внутри серых стен кабинета и на жизнь, посвященную чувствам лишь к одному человеку. К человеку, которого я так долго ждала. Роберт был необходим мне как воздух, и после встречи с ним я, наконец, смогла сделать этот спасительный вздох. Мои легкие наполнились живительным воздухом, а жизнь - смыслом. Я была бы готова отказаться от всего, если бы на другой чаше весов стоял Роберт. Я знала, что он единственный человек во всем этом мире, с кем я хочу познать все эти радости семейной жизни. И мне оставалось лишь благодарить небеса за то, что мне так повезло однажды, и наши с ним судьбы пересеклись. Даже мысли не возникало, что это может быть ошибкой. Ведь иногда чувства могут быть настолько чистыми и прозрачными, и все начинает казаться таким простым и правильным, что иного развития событий даже не представляется в мыслях.

I'm yours alone and I'm in love to stay
As we go through the years day by day
Сегодня идеальный день, чтобы отдать свое сердце Роберту Ньюманну. Это странно, но сегодня я была спокойна, как никогда, ведь я была уверена. Уверена в Роберте, в своем выборе, а самое главное была уверена, что весь мой жизненный путь вел меня именно к этому дню. Моё счастье было невозможно разрушить. Я была готова разделить жизнь вместе с Робертом, день за днём, пока кто-то из нас не сделает свой последний выдох. Я принадлежала только ему, и я была влюблена в это чувство собственной надобности.
Я была совершенно спокойна, ведь все происходило так, как и должно было быть. Единственной важной вещью для меня было выйти сегодня замуж за Роберта, и все остальное меня даже не волновало. Я меняю свою жизнь на жизнь рядом с Робертом Ньюманном. Сегодня мы свяжемся друг с другом невидимыми нитями, и более простой и понятной вещи для меня просто не существовало.
В небольшой комнате при церкви гулял лёгкий сквозняк, заставляя разлетаться в стороны занавески, наталкивающие на мысли о корабельных парусах. Из старенького радио доносился мягкий голос Джонни Мэтиса, растягивающего слова в очередной песне о вечной любви. Его голос действовал успокаивающе, и вокруг все казалось таким лёгким и непринужденным, будто бы мы с Робертом решили просто неспешной походкой прогуляться до алтаря и обратно. Никогда еще я так сильно не была уверена, что поступаю правильно. Я постоянно бросаю взгляд на часы, будто бы боясь опоздать. Будто бы задержись я хоть на секунду, Роберт женится на другой и навсегда уйдет из моей жизни. Сама мысль потерять его делала мне больно. Мне не терпелось уже выйти из комнаты и сделать эти последние шаги к алтарю под фамилией Купер. Ожидание было слишком мучительным. Мне хотелось поскорее увидеть Роберта, увидеть прямо сейчас и прикоснуться к нему, чтобы еще раз убедиться, что все это не сладкий сон. Самый счастливый день в моей жизни, но почти весь этот день я провела без него. Я была не в силах ждать еще больше, не выдержу ни секунды, если не увижу его сейчас же. Я снова и снова мысленно напоминаю себе, что ждать осталось совсем недолго, что не стоит сходить с ума и что все хорошо. Нужно отвлечься, чтобы скрасить томительное ожидание, но мысли вновь и вновь возвращались к одному и тому же человеку. К человеку, который находился от меня в нескольких метрах, за одной единственной стеной. Я делаю глубокий вздох и улыбаюсь самой себе в зеркале. Нужно успокоиться и немного потерпеть. Совсем немного, чтобы на всю жизнь стать счастливой. Не высокая цена, да?
Кто-то стучится в дверь и говорит, что осталось десять минут. Я даже не повела головой на стук, продолжая неотрывно смотреть в зеркало. Десять минут до начала церемонии. Десять минут до того, как моя жизнь навсегда изменится. Теперь я не буду одна, ни на один день не останусь. Даже если Роберта не будет рядом, обязательства, которые мы наложим друг на друга через десять чертовых минут, не дадут мне почувствовать себя в одиночестве. Я свяжу себя и свое существование вместе с одним человеком, я поделю свой мир с мужчиной своей жизни, с лучшим, что у меня есть. Через десять минут.
Сердце заколотилось громко и часто. Я чувствую, как оно готово сломать мои ребра изнутри и вырваться из груди, как из костяной клетки. Я с трудом удерживаю небольшой букет в своих руках, сводимых мелкой дрожью. Дыхание, сопроводимое судорожными вздохами, становится тяжелым. Стук сердца глухими ударами отдается в висках, вызывая неприятную и ноющую головную боль. Почему я так волнуюсь? Почему мои колени трясутся, и мне кажется, сделай я хоть шаг, я просто сломаюсь надвое? Ведь все хорошо. Все хорошо. Да? Там, за стеной, меня ждут. И я жду, ведь я готова ко всему. Мало того, я хочу переступить эту черту, чтобы оказаться в руках Роберта. Ведь я люблю его. Почему же мне так трудно дышать, и единственное, чего я хочу сейчас, так это выбраться из этой комнаты, из этой церкви наружу и бежать? Почему мне страшно? Я пытаюсь успокоить себя, пытаюсь унять эту дрожь. Мне кажется, что я готова потерять сознание, но я все равно не сдвигаюсь с места, я не отрываю взгляда от зеркала, хотя уже давно смотрю куда-то сквозь него, в глубину своего сознания. Я пытаюсь найти в себе силу и смелость. Вернуться к здравому смыслу и унять эту глупую панику, появившуюся так внезапно и непонятно. Даже самый простой страх в минуты стресса может довести человека до истерики. Я чувствую, насколько близка к нервному срыву, я цепляюсь за тонкие ниточки в отчаянной попытке не провалиться в пропасть. Ты любишь его. И он любит тебя. Пожалуйста, успокойся. Я кладу букет на столик и подхожу к окну, распахивая его настежь. Сегодня дует восточный ветер.

...нам сказали то, что мы одни на этой земле,
и мы смотpим в небеса, но небо нас не слышит,
небо нам не внемлет.
----------------------------------------
Я открываю глаза, рывком садясь на постели, срывая с себя одеяло. Очередная ночь, очередной мучительный сон. Мокрыми от пота ладонями закрываю лицо, пытаясь прийти в чувство. Пытаясь удержаться в реальности, чтобы не уснуть вновь. Только не спи, не сейчас, иначе снова провалишься в эту пропасть, упадешь и не сможешь подняться. Страх удушает меня в своих объятиях, снова засасывает мое сознание в пучину вечных кошмаров. Из ночи в ночь, изо дня в день. Непонятный страх преследует меня, лишая здорового сна. Я мотаю головой, не желая больше засыпать сегодня ночью. Я знаю, он вернется, он снова вторгнется в мой сон, заставит бежать, спотыкаться, обдирая ладони и колени в кровь. Страх, заставляющий чувствовать меня загнанным в угол животным. От него невозможно сбежать, невозможно вылечиться как от кашля. И мне приходится снова делать это, снова идти ему навстречу, как только я закрываю глаза в собственной постели. Я проигрываю каждую ночь, и эти неудачи выматывают больше всего мой расшатанный разум. Страх опутывает своими веревками мое тело, делая пробуждение с каждым разом все тяжелее и мучительнее. Я не успеваю понять, проснулась ли я, или этот больной сон еще не закончился. Я не успеваю понять ничего, но первая же мысль, как молния разрезает на две части темное небо, яркой вспышкой озаряет мое сознание. Роберт. Он здесь, он рядом, он всегда рядом со мной, что бы не было. Где бы он не пропадал, где бы не проводил свои затянутые сигаретным дымом вечера. С кем бы не проводил, он всегда возвращается домой. Не было в этом мире другого человека, которому я могла доверять так же велико, как Роберту. Именно в эти моменты, когда моя вера ускользала от меня, когда я теряла последние силы, а мои надежды, словно песок, сыпались сквозь мои пальцы. Именно тогда, когда туман уверенности в завтрашнем дне рассеивался, так неизбежно и стремительно, я ощущала любовь Роберта всей своей душой. Я ощущала ее почти физически, она укрывала меня пеленой спокойствия. Здесь и сейчас, когда я сидела рядом с ним, когда он был в неведении. В кромешной тишине я слышу его умиротворенное дыхание. Сердце разрывается на части, умоляя мой разум послушаться его. Прикоснись к нему, возьми его за руку. Опусти голову на холодную подушку и прижмись к нему всем телом, чтобы этот непонятный и дикий страх отпустил тебя из своего плена. Закрой глаза и отдайся этому чувству, лишь на мгновение. Ведь ничто в этом мире не вечно. Я отрываю дрожащие ладони от лица, смотря перед собой во тьму нашей с ним спальни. Я вижу очертания на противоположной стене, а может мне все это кажется? Из-за бессонницы, растянувшейся в последние месяцы, в последние годы, я уже не уверена, чему можно, а чему нельзя верить. Я опускаю ноги на пол, мои ступни обжигает ледяной холод. А может этого ничего нет? Может это все сон, все тот же кошмар, и если я поверну голову, я не увижу за собой Роберта? Я перестаю верить собственным ощущениям, или эта холодная ночь на меня так влияет? Я дергаю за ручку выдвижного ящика у прикроватного столика и достаю оттуда оранжевый пузырек, внутри которого осталась одна единственная таблетка. Есть ли смысл идти к доктору и выписывать новое успокоительное, если я знаю, что мне это не помогает? Я понимаю это, но все равно каждый раз выхожу из своего дома, запахивая пальто от ветра, сажусь в машину и направляюсь к тому самому белому зданию, в котором бываю чаще, чем в школе собственного сына. Я все еще поддерживаю эту иллюзию, все еще надеюсь на спасительную таблетку, которая излечит меня от всех болезней. Излечит меня от этой судьбы, от этого состояния вечной неуверенности. Я все еще не понимаю, что живу в кошмаре, выстроенном собственными руками. Глотаю таблетку, в надежде, что небеса пошлют мне сон, поднимаюсь с постели, ни на секунду даже не тревожась, что разбужу Роберта, и ухожу в другую комнату. И снова мое сердце сковывает льдом. И снова я обрекаю себя на страдания. И снова я обрекаю его на страдания.
Я открываю глаза, рывком садясь на постели, срывая с себя одеяло. Тишину разрушает мое сбитое дыхание. Волосы прилипают к лицу, заставляя меня паниковать еще больше. Заставляя думать, что кошмар еще не закончился и я все еще зажата в тисках между сном и явью. Сердце дико стучит, готовое разорваться на части, готовое покинуть мое измученное тело, оставив меня во сне навсегда. К моим глазам подступают слезы. И я, словно напуганный ребенок, начинаю шепотом говорить сама с собой. Когда это закончится? Почему это не проходит? Почему, почему, черт возьми? Я хватаюсь за голову, легко раскачиваясь назад и вперед. Мне кажется, я не выдержу этого больше. Я стала слишком слабой, ничтожной, меня осталось слишком мало в этой реальности. Я чувствую, как с каждым днем исчезаю, рассеиваюсь по воздуху, словно пепел. Я теряла остатки былой стойкости, которая раньше спасала меня в тяжелейших для моей психики ситуациях. Это было моей единственной защитой, которой теперь я была лишена. Я стояла на поле боя без моего меча и щита. Я опускаю взгляд, поворачивая голову влево. Роберт. Теперь рядом никого не было. Лишь пустое пространство, которое теперь пугало меня как никогда раньше. Он ведь и раньше уезжал, почему же мне так плохо без него? Я не чувствую отныне себя в безопасности, просыпаясь в пустой постели. Я опускаю голову на его подушку, хватаясь дрожащей рукой за ее край. Закрываю глаза, пытаясь представить его рядом, пытаясь услышать его дыхание сквозь тысячи километров, но его лицо ускользает от меня, и мне вновь становится страшно. Почему тебя нет именно тогда, когда ты мне так нужен? Я шепчу, не понимая, нахожусь ли я еще в этом мире или уже провалилась в знакомый удушливый сон.
За окном забрезжил рассвет, а мои глаза так и не сомкнулись ни на секунду. В голове уже пульсирует эта неприятная ноющая боль после бессонной ночи. Сажусь на постели, опускаю ноги на пол. Чувствую себя полностью разбитой. Когда в последний раз я чувствовала себя хоть немного иначе? Я знаю ответ, но не могу самой себе признаться. Двадцать семь дней назад, в то самое утро, когда Роберт был еще рядом со мной, а я еще не знала, насколько мучительными будут следующие дни и ночи. Я закрываю лицо руками, стараясь привести себя в чувство. Я не могла вспомнить одно простое слово, которое невидимой вуалью полностью окутало меня, закрывая от меня весь свет, весь настоящий мир. Я не могла вспомнить его, хотя оно вертелось на языке, но как бы я не пыталась, оно ускользало от меня, не давалось осесть в моем сознании. Словно во мне было знание чего-то важного, чего я никак не могла постичь для самой себя. Совсем рядом, совсем близко, это слово можно было ощутить кожей, но оно было все так же далеко, на другом конце света. Недостижимо. Так же, как и Роберт. Этим словом была тоска. Я чувствовала ее, чувствовала ее тяжелый осадок в своих легких, из-за которого было трудно сделать хоть один вздох, не ощутив при этом боли. Я скучала по тому, чьи мечты я разбила вдребезги. Мне был необходим тот, кого я продержала все эти года в плену его собственных чувств, не давая шанса увидеть хоть единый просвет среди черных туч, сгущающихся над нами. Именно поэтому я не позволяю себе вспоминать. Держу чувства взаперти, потому что не понимаю, как я смогу получить прощения от того, кому причинила столько боли. Я не могу простить себя за все эти ошибки в прошлом, ведь их было так много. Эти ошибки обрекли слишком много жизней на страдания, чтобы когда-нибудь быть прощенными и забытыми. И снова я уговариваю себя в том, что все это лишь из-за бессонницы. Ты слишком устала. Тебе он не нужен. Поверь, сегодня, когда он вернется, ты пожалеешь об этих мыслях.
Выходя из дома, пристегивая Леннарта к детскому сиденью, двигаясь по серой заледенелой дороге, я и не могла подумать, что через несколько мгновений мой мир пошатнется и чуть не рухнет, рассыпавшись в прах. Сжимая руль скованными от уличного холода пальцами, поглядывая в зеркало заднего вида, я не могла представить, что через минуту от сильнейшего волнения я буду едва справляться с управлением машины, чтобы не врезаться в какой-нибудь столб. Я не подозревала, что слова моего пятилетнего сына смогут когда-нибудь подвергнуть меня такому ужасному смятению, что я не смогу произнести и слова. Он говорит, что занятия в школе теперь будет вести новый учитель. Он говорит, что миссис Кларк заболела, поэтому ее заменит на время другой дядя. Я слушаю сына вполуха, внимательно следя за скользкой дорогой, погруженная в собственные мысли, и изредка соглашаюсь с ним, кивая головой. Я думаю о том, что сегодня была последняя ночь, проведенная без сна. Роберта не было слишком долго в этот раз для меня. Хотя раньше он уезжал и на большие сроки, никогда я не ждала сильнее его возвращения, чем сегодня. Мне было спокойнее рядом с ним. Намного легче было ощущать его близость ко мне, когда он находился на другом континенте. Может, сегодня нам удастся побыть обыкновенной семьей. Может, он подойдет сзади, возьмет меня за плечи и неловко прикоснется губами к моей щеке, как он обычно делает, когда возвращается из долгих поездок и когда я... Леннарт говорит, что нового учителя зовут мистер Шарп. Его голос пробивается ко мне сквозь туман раздумий, окутывающий меня все это время, пробивается нагло, не церемонясь, словно незваный гость. Забивает своим молоточком первый гвоздь в мою черепную коробку. Мне все еще сложно осознать, что только что сказал мой сын, я до последнего не верю, не хочу верить, но мое сердце уже чувствует эту колючую боль, просыпающуюся внутри меня. Я смотрю вперед себя, но я не различаю дороги. Все вокруг превратилось в одно серое пятно. Я не замечаю, что пальцы начали белеть от того, с какой силой я сжала руль. Я слышу звон разбитого стекла. Неужели мой разум наконец раскололся на части? Я не могу посмотреть на Леннарта, не могу пошевелиться, не могу сделать хоть что-то, чтобы пережить эту новость. Пытаюсь убедить себя, что это может быть вовсе не он, но отчего-то я была целиком и полностью уверена, что это Томас Шарп. Тот самый человек, чувства к которому в юности я не смогла вынести без последствий. Последствий, которые привели меня к тому, что я совершила страшную ошибку. За которую Роберт меня никогда не простит, до самого конца жизни. Моей или своей. Я поворачиваю голову к Леннарту, пытаясь улыбнуться, но ничего не выходит. Я говорю ему, что если учитель будет плохо себя вести с ним, то пусть он мне сразу же расскажет об этом.
Я высадила Леннарта у его школы, пытаясь разглядеть в окнах здания знакомое до боли лицо. Я хотела увидеть его, чтобы убедиться, что это на самом деле он. Но в то же время мое сердце стучало от страха, готовое остановиться в ту секунду, когда же я все-таки увижу его. Ведь тогда я убежусь, что это на самом деле он. Машу рукой сыну, дрожащими уголками рта пытаясь изобразить улыбку. Никогда еще я не волновалась за него так, как сейчас. Ведь если бы не Том Шарп, Леннарт бы никогда не появился на свет.
Я кружила по городу, не зная, куда деть себя. Куда деть все те мысли, разрывающие мою голову изнутри. Перед глазами играли сцены из прошлого, и этот чертов фильм я не могла остановить ни на секунду. Ссоры с Томасом, снова и снова, как заевшая кинопленка, бесконечно прокручивающаяся в катушке. Роберт, протягивающий мне кольцо, его глаза в тот момент, когда я наконец говорю да, отразившееся в них великое счастье. И вновь Роберт, и вновь его предложение. Воспоминания терзали меня на протяжении тех часов, пока я ждала, когда закончатся занятия Леннарта. Казалось, время растянулось в вечность, и почему-то эта вечность принимала очертания моего прошлого.
Каждый шаг давался с невыносимым трудом. В голове все смешалось в какой-то комок, я не могла разобрать собственных мыслей. Стою перед дверью, как подбитая собака, боясь заглянуть внутрь. Но эту болезненную процедуру было необходимо сделать, мне необходимо было увидеть его, понять, что Том Шарп существует на самом деле. Человек, незримо существовавший все это время где-то внутри меня, склонившийся надо мной, закрывший собственной тенью нашу с Робертом жизнь на двоих. Этот человек теперь был здесь, так близко от моего сына, самого лучшего, что я еще могу удержать в собственных руках. Я захожу в кабинет, не закрывая за собой двери. Ничто не должно мешать мне, если я захочу немедленно уйти. Этот момент, когда мы встретились глазами, его рот приоткрылся, застывший в немом вопросе. Мы узнали друг друга в ту же секунду, но разум противился, не желая принимать горькую действительность. Томас, в которого я была так болезненно влюблена когда-то очень давно, в моей прошлой жизни, теперь, спустя столько лет, спустя столько страданий, теперь я не чувствовала к нему... ничего. Он не вызвал во мне никаких эмоций, ни злости за прошлые обиды, ни волнения от встречи. Я не испытала никаких чувств, которые несколько минут назад ожидала испытать. Мой голос нарушил звонкое молчание, воцарившееся в секунды нашей встречи. Мы говорили о Леннарте, о сегодняшних занятиях, о том, что им предстояло пройти в ближайшее время. Но ни единым словом в разговоре мы не дали понять, что знакомы друг с другом. Я испытала разочарование от этой встречи. И выходя из класса, спеша к машине, в которой меня ждал мой сын, я спрашивала себя, смогу ли я когда-нибудь испытывать какие-то чувства к мужчинам, или я разучилась это делать после свадьбы с Робертом.
Я ставлю последний двадцать седьмой крест в календаре и откладываю маркер в сторону. День прошел с какой-то меланхоличной скоростью, будто забыв, что вечером должен уступить свое место темноте. Я не сразу слышу телефонный звонок, мысли в голове звучат слишком громко. Беру трубку и слышу женский голос на том конце. Высокий, немного жеманный, такие голоса хочется немедленно прекратить, держа под водой их обладателя. Я говорю, что Роберта нет дома и что я ничем не могу помочь ее проблеме. Я обрываю ее последующие фразы, говоря, чтобы она никогда больше не звонила в наш дом, и вешаю трубку. В ушах стоит странный шум, похожий на помехи. Я все еще помнила о всех его изменах, хотя можно ли назвать это изменой по отношению к женщине, так безразлично относящейся к твоему существованию? Но теперь каждый раз, каждый повод, который он мне давал, был для меня как личное оскорбление. Я чувствую, как темнота вновь начинает смыкаться надо мной, но теперь не страх вызывал это состояние. Злость приливала к моим берегам, медленно, но неостановимо, заливая собой все пространство. Леннарт о чем-то просит меня, но я даже не слышу его. В моей голове все еще разговаривает та женщина из телефонной трубки, но теперь к ней присоединился второй голос, мужской. Роберт говорит с ней так, как не заговорит со мной больше никогда. В моем воображении я уже вижу их вместе, и больше всего раздражало то, что я ничего не могу сделать с этим, не смогу их остановить. Я давно потеряла право что-то требовать от Роберта. Я устало улыбаюсь своему сыну и спрашиваю его, сделал ли он свое домашнее задание. Отправляю его наверх в его комнату, думая о том, как скоро он начнет понимать неискренность моей улыбки.
На кухне я не включаю свет, желая сохранить мрак, чтобы спрятать в нем саму себя. Действую на автомате, будто давно заучила дорогу. Руки открывают бутылку вина, заполняют бокал. Они делают все сами, так как мой разум находился в каком-то спящем режиме. Замечаю дрожь в пальцах. Не думаю, не запоминаю. Меня словно нет здесь. Чувствую себя призраком женщины, которой уже давно нет в живых. Смотрю на руки, за которые когда-то меня хватал Роберт. Когда-то очень давно, когда был здесь, со мной. Сможет ли он еще когда-нибудь ко мне прикоснуться? Или все чувства иссякли во мне настолько, что мое тело тоже начало исчезать? Я допиваю второй бокал, когда в доме открывается входная дверь. Я ждала его возвращения так долго, но теперь во мне не было сил сдвинуться с места. Не хотела смотреть на него, не хотела заметить это разочарование в его взгляде, когда он увидит меня. Но сбежать мне было некуда. В этом большом доме было невозможно спрятаться от чувства его вечного присутствия. Будто он может читать мои мысли. Мне не избежать его прикосновений, того, как он возьмет меня за плечи, дотронется губами моей щеки, мгновенно отстранясь. Это стало нашим ритуалом. Но мое ожидание разрушает резкий звук захлопнувшегося кабинета.
Что-то не так, и я сразу чувствую это. Он даже не захотел увидеть меня после стольких дней разлуки. Неужели это все? Чувство потери чего-то очень важного разъедает меня изнутри. Во мне начинает просыпаться паника, отчаянье от понимания собственной беспомощности и никчемности. Я теряю все, что даже не успела приобрести сполна. Выхожу в коридор, еле волоча ноги. Замечаю букет, брошенный в кресле, еще один наш маленький ритуал, напоминающий нам самим иногда, что мы семья. Роберт никогда не забывал обо мне, но сегодня во мне нет этой былой уверенности. Он был дома, но я даже не чувствовала этого. Его не было со мной. От раздумий отрывает голос горничной, прощающейся со мной. Ее день подходит к концу, один из многих одинаковых дней, которые она проводит в нашем доме. Догадывается ли она о том, что творится в нашей семье? Как мучаем мы друг друга лишь тем, что не делаем ничего. Взаимно уничтожаем нашу семью на расстоянии. Мы отлично умели создавать иллюзию счастливого брака, так старательно создавали, что сами начали верить в это, как в несокрушимую истину. Вся наша с ним жизнь была выстроена на аксиоме его любви. И стоит этой одной единственной аксиоме измениться, как начнут рушиться все стены, превращая наш брак в прах. Я поднимаюсь в комнату Леннарта, проходя по лестнице мимо всех фотографий, развешанных на стене. Тот самый песок, который мы бросаем в глаза всем гостям. Фальшивые картинки, изображающие идеальную жизнь, о которой мечтают другие. Сколько стоит вытерпеть, чтобы уметь улыбаться так радостно, когда твоя душа растерзана в лохмотья?
Укладываю Леннарта спать, хоть он и противится. Я замечаю в его глазах усталость, но отнюдь не физическую. Усталость от того, что родители постоянно отправляют его куда-то, подальше от себя. Он не выпускает из рук своего нового друга, которого ему привез папа. Я пытаюсь уговорить его убрать игрушку, занявшую большую половину его кровати, но твердость, с которой он ответил мне, убеждает меня отступить. Я сажусь на пол, положив голову на край его постели. Леннарт берет меня за руку, сжимая ее, чтобы я вновь не оставила его. Сегодня я не уйду от него, пока он не уснет. Спокойствие моего сына, его уверенность в родительской любви мне дороже, чем мой собственный сон. Проходит время, прежде чем его рука отпускает меня, а его закрытые глаза начинают немного подрагивать, рассматривая страну сновидений, в которую он отправился. Я целую его в лоб и выхожу из комнаты, осторожно закрывая за собой дверь.
Еще одна встреча ожидала меня сегодня. Еще одна закрытая дверь стояла передо мной. Не видеть его было невыносимо. Но еще невыносимей было от осознания того факта, что я ему не нужна. В моей голове снова зазвучал женский голос, и гнев ударил меня по лицу молниеносно. Я захожу в кабинет, заполненный теплым светом огня, танцующего в камине. Вижу сначала его спину, вижу его сгорбленного над огнем. Внезапно я поняла, что не могу вспомнить четко его лица. Оно превратилось в расплывчатое пятно, ускользающее от меня, как прошлой ночью.
- Что ты делаешь? - Роберт вздрагивает, а огонь на секунду ярко вспыхивает, уничтожая бумагу. Поворачивается ко мне, и я вновь вижу его лицо. И все, что было забыто, вновь разгорается во мне, заполняя собой всю ту черную пустоту в моей груди. Черты его лица печатью ложатся на мое сердце. Смотрю в его глаза, но не замечаю ничего, что успокоило бы бурю в моей голове. Его взгляд, полный иступленной грусти, которую я поселила в нем за все последние года нашей совместной жизни, теперь в нем сверкал огонь, а на его лицо легла тень какой-то тревоги. Я застыла на месте, не смея приблизиться к нему больше ни на шаг. Все слова, которые я хотела сказать ему, застряли в горле. Его вопрос захлестнул меня, как волна, потопив в водах волнения. - Что? Почему ты спрашиваешь меня об этом? - мне не хотелось верить, что все происходило на самом деле и первые слова, которые Роберт сказал мне после стольких дней расставания, были словами о Томасе Шарпе. Мне хотелось уйти, хлопнуть дверью, лишь бы выбраться из-под взора его глаз. Вернуться в постель, к своим собственным кошмарам, лишь бы не видеть этот дурной сон в реальности. Перемена во взгляде Роберта насторожила меня, заставила вспомнить о тех днях, когда он смотрел так же, когда его голос становился таким же холодным, таким же непроницаемым, когда на следующее утро я находила новые синяки на своих руках. Я не могла понять, почему это происходит сейчас, здесь, в какой момент небеса сошлись над нами. - Да что с тобой, Роберт? - я смотрю на него непонимающим взглядом, отступаю на шаг, когда он выпрямляется и встает передо мной. Мечты от этой встречи разбиваются о скалы непонимания, и вновь я чувствую разочарование. Ожидания не оправдались, мне не хотелось броситься ему навстречу, как я желала этого последние дни. Мое лицо потемнело, а женский голосок в моей голове начал смеяться, из-за чего хотелось разрушить в сию же минуту кабинет Роберта. Превратить его в щепки, в клочья, в пепел. Разорвать все то, что было между нами. - Как ты можешь поступать так со мной? Всю жизнь принадлежала тебе, как какая-то вещь, терпела всех этих женщин. А теперь ты смеешь спрашивать меня о Томе? Спустя столько лет, Роберт, тебе еще не надоело? - я чувствую, что меня начинает заносить. Но я не замолкаю, выговаривая ему все то, что накопилось во мне за этот день. Я знаю, что пожалею о своих словах, но они вырываются из моего рта раньше, чем я успеваю подумать о них. Обвиняю его снова и снова. Злость бушует во мне, которую я копила в себе, и теперь ядом отравляла меня. Я не могу остановиться, меня трясет от этого гнева, от этой истерики, подступающей к моему горлу. Я подхожу к Роберту все ближе и ближе, напирая на него своими оскорблениями, даже не слушая его слов мне в ответ. - Я не люблю Тома Шарпа. Поговори о своих подозрениях со своей шлюхой, которая посмела позвонить сегодня в наш дом. - я стою так близко к Роберту, но даже мысли не возникает прикоснуться к нему. Мы снова вместе. Мы снова на разных планетах.

Мы так похожи...
Смотрим друг другу в глаза и мороз по коже.
Он не сможет простить меня. Не скоро. Я вижу это в его взгляде, который он каждый раз отводит, не в силах выносить моего вида. Я сама себя не выношу. Все мои мысли сейчас лишь об одном: как найти самый легкий способ избавить себя от собственного существования. Как поскорее стереть себя с лица земли, чтобы ни секунды больше не терпеть эту боль. Тяжелое сердце. Кажется, что в груди лежит камень, придавивший меня к кровати. Каждый день словно последний, сейчас я в том состоянии, когда могу в любой момент взять со стола нож и вонзить его себе в живот. Я могла бы выйти в окно, но высота недостаточна для того, чтобы отправить меня на тот свет к моей Элен. Я могу сделать сейчас с собой все, что угодно, найди я силы для этого последнего шага. Может, это пройдет, и я забуду, что когда-то у меня была дочь. То есть, у нас была дочь. Может, когда-нибудь эта боль исчезнет, развеется, как прах над океанскими водами. Когда-то эта невыносимая тяжесть меж моих ребер должна пропасть, я смогу вдохнуть полной грудью впервые за столько месяцев, смогу жить дальше. То есть, мы сможем жить дальше. Как и прежде, и каждый наш новый день будет как первый. И он не будет вздрагивать от моих прикосновений, не будет отталкивать меня от себя, как это произошло сегодня утром. Иногда мне кажется, что я хочу уйти. Сбежать из этого дома, броситься по дороге навстречу движущимся машинам. Мне может не повезти, и я смогу добраться живой до родительского дома. Но я не знаю, что делать дальше. Всю жизнь я была зависимой от кого-то, и теперь, оставшись одна, я не знаю, как жить дальше.
Лишив нас единственного, что удерживало нас вместе и приносило счастье от нашего с Робертом брака, тогда, тринадцать лет назад, я невольно изменила все то, что было между нами. Словно открыла Роберту глаза на того монстра, что столько времени издевалось над его чувствами. На долгие года между нами разверзлась пропасть, и никто не пытался перепрыгнуть ее, чтобы попасть к другому на ту сторону. Я была слишком занята собственными страданиями. Роберт был слишком занят тем, чтобы отвлечься от этих самих страданий. Мы молча ненавидели друг друга, сидя в разных комнатах и упершись взглядами в пустые стены вокруг. Тогда все изменилось, когда мы лишились самого ценного, что имели. Провалились под землю, пролетев сквозь года вместе, ни разу не взявшись за руки. Я не видела в Роберте ни нашего прошлого, где он был моим самым близким другом, ни настоящего, где он должен был быть моей любовью. Он был моим мужем, от нежных прикосновений которого я вздрагивала каждый раз, когда он незаметно подходил ко мне. Мы оставались в темноте, не видя друг друга, и вся реальность превращалась для нас лишь в звуки наших собственных голосов. И в мире для нас в эти моменты существовали лишь слух и осязание. Тусклый свет раннего утра просачивался сквозь шторы, а я находила на своих запястьях и груди следы от грубых прикосновений Роберта. Мы ругались снова и снова, иногда из-за сущих мелочей, но именно эти мелочи становились причинами катастрофы. Иногда я срывалась, не силах сдержать нахлынувших эмоций, и говорила ему о том, что он, наверное, никогда бы не услышал от другой женщины. От женщины, которая бы любила его, которая не убила бы его собственную дочь. Я называла его монстром, а думала про себя. Я говорила, что совершила ошибку, думая о том, что ошибку совершил он, когда женился на мне. Не закрывала рот, когда он просил меня об этом, распаляясь все больше и больше, пока пощечина вмиг не отрезвляла меня. Спор продолжался, но теперь было слышно лишь Роберта, ведь после первого удара я словно каменела, не ощущая больше ничего, кроме жгучего жара на собственной щеке. Со временем наши споры становились реже, а голос Роберта становился громче лишь для того, чтобы пробудить во мне хоть какие-то эмоции, кроме ледяного и бессмертного ничего.
Но сейчас я чувствую, что за долгое время впервые потеряла контроль над собой. Меня трясло, тело физически не могло справиться с эмоциями, так долго хранимыми внутри меня. Я смотрю на мужа, но вспоминаю не наш вымученный брак. Его глаза становятся светлее и наивнее, такими, в которых еще не залегли тени прошлого, но от этого не становится легче. Еще в университете я пыталась вылечить его болезнь, изолировав от самой себя, но еще никогда Роберт не был таким упорным, как тогда. Но теперь я чувствую, как его терпению приходит конец. Его слова эхом отдаются в моих ушах, оседая в моем сознании. Я начинаю тихо мотать головой из стороны в сторону, не в силах произнести слово "нет". Столько лет мы мучили друг друга, но теперь самое страшное страдание обрушится на нашего сына. Леннарт столько времени провел, слушая за дверями нашу приглушенную ругань, наивно надеясь, что папа с мамой быстро помирятся. Он не знал, что его родители ведут спор с самого его рождения. Я выходила из комнаты, не оглядываясь, и брала сына на руки, улыбаясь ему и спрашивая, почему он до сих пор не спит. Страдания породили в нас самые радостные улыбки. Я никогда не думала, что потеряю Роберта. Мне было страшно допустить мысль о том, что и Леннарта я могу потерять.
- Роберт, не нужно, - едва узнаю свой тихий и умоляющий голос. Огонь в камине по-тихоньку начинал гаснуть, и в комнате становилось все темней. Но сломленный бессонницей и эмоциями разум шептал мне, что я теряю последние нити, связывающие меня с реальностью и Робертом. Казалось, что я теряю сознание. - Леннарту необязательно переживать все это, пожалуйста, - я беру его за руку, крепко сжимаю ее, будто смогу удержать мужчину, если он захочет уйти. В глазах стоит мольба, впервые мне было не стыдно за эти эмоции перед Робертом. Я не могла поверить, что мой муж действительно хочет сделать это, хочет уйти, забрать с собой нашего сына, оставить меня наедине с самой собой в этом огромном холодном доме, который станет моим собственным склепом. Остаться в одиночестве... Разве я не об этом мечтала? Кто-то назовет это свободой. От обязательств, от несчастного брака, от мужа, существование в одном доме с которым мне казалось столь невыносимым. Но теперь одиночество стояло передо мной, нависало надо мной, как разрушительная волна. Цунами, уничтожившее столько сердец, теперь оно надвигалось на мой город. Несокрушимо. Теперь свобода для меня казалась пропастью. Теперь в невыносимости собственного существования я винила лишь себя. - Роберт, посмотри на меня, - но он начинает уходить. Пытаюсь удержать его за руку, хватаюсь за его запястье, но он уходит, уходит. Мои пальцы скользят по его коже, и, наконец, Роберт вырывает свою руку из моих и скрывается за дверью. Огонь почти погас. Я стою во мраке, слушая стук собственного сердца и редкий треск веток в камине, думая о том, что моей дочери могло исполниться уже тринадцать лет.

Запись в дневнике.
Апрель, 2015 год.
Сегодня я ходила в клинику, и там мне посоветовали записывать в дневник, сколько таблеток я пью в день. Сказали, что с последнего моего визита не прошло и двух недель. Будто бы мне это поможет. Будто бы я могу довести себя до передозировки. Умереть от бессонницы или уснуть насмерть? Чаще всего таблетки все равно не помогают, но я продолжаю травить себя в надежде, что небеса сжалятся надо мной. Днем я существую благодаря антидепрессантам, дезипрамин или имипрамин. Или то, что украдкой мне протянет врач в своем кабинете, чаще всего я даже не смотрю на название. Но полноценного сна не наступает, снотворное доводит меня до какого-то состояния транса, я зависаю где-то между небом и землей, между сном и явью. А позже просыпаюсь в руках Роберта, в собственной постели. Даже сейчас я пишу эти слова и не помню, что писала в предыдущем предложении. Но такое происходит не всегда, лишь в самых крайних случаях, когда я не могу сомкнуть глаз больше трех дней. У меня нет сил сопротивляться. Буду делать лишь то, что говорят, мои собственные действия не вызывают во мне уверенности. Два грамма бромизовала и метаквалона.

Таблетки сыпятся из-под пальцев, разлетаясь по журнальному столу в разные стороны, некоторые падают на пол. Вновь складываю их друг на друга, строя башенку. Никогда не получалось собрать больше шести таблеток. Башня снова рушится, разбрасывая свои кирпичики по полу. Даже не пытаюсь их собрать, мысли все равно находились в другой комнате. Они находились за дверью, там, где Роберт и Леннарт собирались куда-то, я слышала шорох надеваемой верхней одежды. Даже приглушенный, голос Леннарта оставался звонким и радостным. В голове пронеслась абсурдная мысль, что Роберт решил забрать и увезти его от меня прямо сейчас. Дергаюсь, чтобы подняться с кресла, но тут же бессильно откидываюсь обратно на спинку. Мне все еще не верилось в прожитый вечер. Казалось, что я могу заплакать в любой момент, слезы обжигали уголки глаз, а из-за комка обиды в горле было сложно дышать. Но почему-то этого момента, стирающего границу между спокойствием и истерикой, не наступало. Слезы так и оставались стоять в глазах, а горе сковывало ребра. Быть может, я все еще не верила, что Роберт сделает этот последний шаг к нашему разрыву. А может сознание подсказывало мне, что я одна повинна в этой катастрофе, постигшей нашу семью. Лучше бы мы никогда с тобой не встречались. Лучше бы ты не становился линией жизни на моей ладони, ведь теперь мне приходится наблюдать, как эта линия становится все тоньше и тоньше, готовая раствориться на моей коже. Роберт завладел моей волей и мыслями, но теперь мне не хотелось сопротивляться ему. Но сейчас он не боялся меня потерять, не боялся отпустить мою руку. Теперь он мог сделать со мной что угодно. Встаю с кресла, роняя пузырек метаквалона на ковер, на котором бесшумно разлетаются белые таблетки. Теперь он мог сделать со мной что угодно.
Накидываю пальто, пытаясь застегнуть дрожащими пальцами пуговицы, но бросаю это бесполезное занятие. Открываю дверь, и первое, что ощущаю, это освежающий зимний холод, спасительный, будто после обжигающего жара и бреда. Некоторое время наблюдаю за своей семьей, и в душе мягко оседает тепло от понимания того, что все хорошо. Не хотелось думать, что это самообман. Что это всего лишь видимость счастливой семьи. Для соседей, для наших друзей, знакомых, для кого угодно, но только не для нас. Для нас это никогда не станет реальностью, слишком много страданий нам пришлось пережить, слишком много ситуаций было, через которые нам пришлось переступить. Улыбка, секунду назад появившаяся на моем лице, исчезает. Хочу уйти, вернуться в эту удушающую атмосферу дома, но снежок, так метко брошенный прямо в меня, нагло отрывает от мрачных мыслей. Слышу радостный смех Леннарта, он подбегает ко мне и начинает тянуть вниз по ступеням, нет времени ждать, когда его папа с мамой в очередной раз окажутся вместе с ним. Встречаюсь взглядом с Робертом, но не успеваю ничего сказать, как оказываюсь брошенной в сугроб. Снег забивается под воротник, под брюки, обжигая кожу холодом. Растерянно смотрю на Роберта, пытаясь понять, о чем он думает, но голубые глаза остаются непроницаемыми: я не заслужила ответа. Но в их отражении я вижу всю заключенную любовь к Леннарту, когда он подбегает к нам, и для меня больше ничего не остается важным. С губ срывается смех, такой незнакомый мне, я успела забыть, как он звучит. Не думая ни о чем, подползаю к ним и ложусь рядом. Над нами клубится пар, выдыхаемый нашими легкими, тут же растворяясь в воздухе. Зачерпываю в ладонь снег и бросаю его в Роберта, мелкие кристаллики оседают на его и моем лице. - Это за то, что ты не посмотрел на меня.

----------------------------------------
Почему? Где же ты был, когда мне было страшно? Почему ты допустил это? Я падаю в темную пропасть уже столько лет, но никак не могу достигнуть его дна. Не могу разбиться о каменные скалы, словно морская волна. Меня выбросило на берег, и теперь я задыхаюсь от спасительного воздуха. Я умираю, но никак не могу дождаться смерти. Мне было страшно. Где же ты был, Господи?
В темноте спальня превратилась лишь в свои призрачные очертания. Исчезли все детали, заключающие в себе нашу с Говардом жизнь. Лица исчезли с плененных теперь во мраке ночи семейных фотографий. Мебель превратилась в один сплошной черный силуэт. Кромешная тьма, не нарушаемая ни толикой света. Я лежала одна в огромной постели, и это чувство для меня уже давно стало привычным. В кровати, предназначенной для двоих, редкие ночи оказывались двое. Мне казалось, что я могу утонуть в ней, уснуть и не проснуться, но иногда от этих мыслей спасал Говард. Иногда, в те благостные моменты, когда наше существование не омрачено очередными ссорами или моим безразличием. И в темноте я могла увидеть его лицо, его глаза, наполненные светом от осознания того, что его жена еще не превратилась в мрамор. В священной тишине звук его голоса убаюкивал мои болезненные мысли, успокаивал ту бурю, бушующую в моей голове, но не способную отразиться во взоре пустых глаз. И я могла в эти моменты взять его за руку без того щемящего чувства безысходности, преследующего меня изо дня в день. Эти мгновения, когда Говард не требовал от меня чего-то взамен, когда в его руках я ощущала себя в полнейшей безопасности от прошлого, дарили мне свободу и заставляли сердце замирать от короткого мига счастья. Он был здесь, он был рядом со мной в этот редкий момент, но осознание истинной ситуации, сомкнувшей небеса над нашими головами, появлялось резко, словно трещина на, казалось бы, идеально ровной поверхности. Все надежды ускользали от меня, оставляя после себя лишь призраков воспоминаний. Мой голос становился тише, взгляд тускнее, а душа захлопывалась, словно крышка шкатулки, исполнившей свою короткую мелодию. Выбираясь из объятий Говарда, я вновь отворачивалась от него, не в силах снова на него посмотреть. Слабость сковывает меня в своих тисках вновь, продолжая взращивать во мне тот черный лес из собственных страхов. И я снова начинаю тот многолетний разговор с самой собой.
В темноте я слышу лишь собственное дыхание. Мысли разрывают черепную коробку, превращают в лохмотья грудь, где где-то внутри почему-то все еще стучит сердце. Я вспоминаю прожитые года, в которых был заключен лишь Говард, первый и единственный мой мужчина на всю жизнь. Но был ли он моим? На этот вопрос мне так невыносимо сложно дать однозначный ответ. Я вспоминаю свой самый эгоистичный и подлый поступок, который только могла совершить с Говардом. Тот день, когда я сказала ему да. Слишком молода, чтобы думать о ком-то, кроме себя. Моя страшная ошибка, за которую платить мне приходится всю жизнь. Я до сих пор думаю, была ли смерть дочери для меня наказанием, ниспосланным мне свыше. Мое наказание, которое я несу уже несколько лет, не делясь им ни с кем. Я не могла сделать ни шага, не испытывая при этом ужасного страха совершить еще одну ошибку. Но только я одна виновата во всем, что происходит сейчас с нами. Я сама себя довела до этого состояния, что теперь ничто не может вызвать во мне ни интереса, ни любви. После смерти дочери я не обратилась за помощью, потому что я не достойна ее. Я не делюсь страданиями с самым близким мне человеком, потому что одна я виновата во всем. Закрылась от всего мира в тесной клетке собственных внутренних переживаний. Выстроила вокруг себя все свои ошибки, не подпуская никого к своему горю, заключила себя в смертельный круг, настолько сжатый, что даже теперь, желая выбраться из него, снова и снова натыкаюсь на копья собственных убеждений и страхов, нанося себе раны. Я сама надела себе эту веревку на шею, готовая нажать на рычаг, чтобы выбить из-под ног последнюю почву, разделяющую жизнь от смерти. Маргарет Бекфорд исчезла с лица земли, оставив после себя одну лишь оболочку, бесконечно пустую, как черная дыра. Иногда мне казалось, что во мне не осталось ничего, чтобы делало меня похожей на реального человека. Осталась тень, дымка, готовая рассеяться от любого дуновения ветра со стороны. Мне казалось, Говард никогда не сможет наполнить мой мир счастьем. Словно я ничего не слышу, ничего не вижу, разбитая на осколки. Теперь я не понимала, чего хочу от этой жизни и зачем я нужна миру. Я иду по самому краю, но Говард был той тонкой нитью, обвязанной вокруг моей руки, не дающей свалиться в пропасть. Он поддерживал во мне жизнь, не получая от этого бремени ничего взамен. Его не было рядом, и я ощущала ту чудовищную потребность в нем, в его нежных прикосновениях, в его голосе, развевающим темноту вокруг меня. Из-за этой потребности я никогда не смогу отпустить его.
В темноте своих мыслей я не услышала, как отворилась дверь и в комнату вошел Говард, и только его слова разбудили меня, рассеяв дым раздумий. Его тихий голос едва нарушал тишину, и я поняла, как отчаянно Говард пытается сохранить то немногое, что осталось между нами. В нем еще находились силы поддерживать эту иллюзию, но теперь что-то совсем другое происходило с нами в эту минуту. Будто исчез этот груз прожитых лет, проведенных вместе, и в мире существовала эта одна единственная минута, в которой мы предстали друг к другу в своем естественном виде. Тот самый миг, когда мы забывали о нашем прошлом. - И вот я стала на год старше, - не выражающим ничего голосом произнесла я, скорее самой себе, чем своему мужу. Посмотрев на него, когда он оставил свой теплый поцелуй на моем лбу, на его лицо, во мраке казавшимся идеально высеченным из камня, в его глаза, в которых в этот редкий миг отражалось счастье, я почувствовала, что мое доверие к этому человеку останется безграничным. - Все в порядке, - на лице появилась улыбка. Слабая, но не безжизненная, как обычно. Я подняла руку, легко прикоснувшись к его лбу, провела ладонью по его щеке, ощущая подушечками пальцев его гладкую сухую кожу. Глядя в наполненные непонятной святостью глаза Говарда, я чувствовала, как мысли отступают в сторону. Казалось, что в Ковент-Гардене мы были очень давно и та неприятная встреча произошла много лет назад. Воспоминания об этом были словно закутаны в туман, и ничего сейчас не было для меня более важного, чем рука мужа на моей шее. Он был рядом, совсем близко, и мне хотелось раствориться в этом моменте. Раствориться в Говарде, чтобы всегда быть вместе с ним. Полностью обнаженная, под взором его глаз, я была готова покорно следовать за его голосом, куда бы он не позвал, что бы не просил сделать. Его прикосновения заставляли мое тело вздрагивать от судорожного возбуждения. Закрыв глаза, я почувствовала, как он склонился надо мной. Будто по инстинкту я слабо упираюсь рукой в его грудь, но все равно тянусь к его губам, до безумия желая почувствовать их вкус в этот момент. Мгновение спустя, показавшимся мне таким невыносимо коротким, оторвавшись от меня, Говард спешно покинул комнату, словно боясь увлечься в танце с огнем и обжечься.
Поднимаюсь с постели, в темноте нахожу халат и быстро накидываю его. Остановившись перед зеркалом, я поднесла руку к лицу, медленно прикоснувшись к своим губам, которые все еще горели после поцелуя. В зеркале отражался лишь мой черный силуэт. Не было видно ни глаз, ни лица, лишь контур, ровно очерченный по мне. Было что-то особенное в этом мгновении. В голову начали закрадываться воспоминания, но совсем не о последних годах, терзавших мой разум все это время. Перед глазами начал вырисовываться тот день из далекого прошлого. Нашего с Говардом, когда мы были школьниками, еще не подозревавшими, какое будущее нас ждет. Мы идем по набережной, вместе смеясь над его очередной шуткой, совершенно не замечая парней, идущих впереди нас. Из-за крика чаек я совершенно не могу различить слов Говарда, а может память стерла их из моих воспоминаний. Я улыбаюсь своему будущему мужу, заглядывая в его большие глаза, но он отводит свой взгляд, будто внезапно задумавшись о чем-то. Крик чаек становится невыносимо громким, этот день в моей памяти соткан из этого крика. Вдруг Говард замечает что-то в стороне и хватает меня за руку. Кто-то из парней, идущих впереди, схватил одну из чаек и, облив ее пивом из банки, поджег крылья. Огонь моментально поглотил птицу, и парень отпустил ее. Она взвилась в воздух и полетела над набережной, над деревянными лодками, над водой. И кричала. Говард прижал меня к себе, начав что-то говорить тем смеющимся парням. Я закрыла глаза, уткнувшись лбом в его пальто. Больше я ничего не помнила из того дня, лишь крик чайки, так похожий на человеческий, который вскоре умолк. Я смотрю в свое отражение в зеркале, в котором не могу различить собственного лица. Завязав халат на поясе, выхожу из комнаты и спускаюсь по лестнице, где внизу уже ждал Говард с бутылкой вина. Наш небольшой ритуал, который в этот раз мне хотелось нарушить. Каждый год Говард пытался придать торжественности этому пустому празднику, превратить нас хоть на день в обычную семью, сохраняя остатки уютной атмосферы в этом холодном доме. - Ты правда хочешь есть?, - я забираю из его рук бутылку, наливая вино в бокал. Отпив из него наполовину, смотрю в лицо Говарда, пытаясь прочесть по нему, о чем он думает. Я улыбаюсь ему, закладывая в эту улыбку все тепло, всю искренность, что еще сохранились во мне. Те чувства, которые я все еще умею различать в собственной голове. Мне хотелось подарить ему хотя бы в этот вечер уверенность того, что у нас все хорошо. Мне хотелось, чтобы он думал, что я счастлива. Хотя бы сегодня.

Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, но у меня вышло иначе. Мне всегда казалось, что все эти истории с последним мгновением, мысленным сканированием жизни звучат довольно наивно – никто не может знать, что его ждет за следующим поворотом, а когда душа медленно покидает твое тело, ты уже не можешь думать ни о чем кроме страха. Ты медленно втягиваешь воздух, различая только запах ее духов, а после – ничего. Никогда не знаешь заранее. Не пробуждаетесь с дурным предчувствием. Не видишь теней в ясный полдень. Забываешь сказать родителям, что любишь их, или, как было со мной, вообще забываешь с ними попрощаться. Мгновение смерти не похоже ни на что. Я не видел ни белого света, ни своего тела с высоты птичьего полета. Все то, во что я верил, оказалось только историей, красивой сказкой, придуманной теми, кто отказывается верить в пустоту на той стороне. Но там нет ничего. Только звенящая пустота и холод.

— Сам не знаю, почему решил написать тебе. Возможно, мы обсудим это позже, когда я перестану вести себя как полный идиот.
  Стоя в самом центре широкой лестницы, я перечитал сообщение несколько раз, всматриваясь в буквы, будто видел их впервые в своей жизни. Слишком сложно подобрать слова, если Мэгги Купер видит тебя насквозь. Удалить. — Заеду через час. Буду ждать у главного вдоха в больницу. – Так лучше. Сухие факты без лишних эмоций и повода залезть ко мне в голову. Ей стоило только раз появиться в моей жизни, как все изменилось. Привычные планы, цели на будущее – всё улетучилось под пристальным взглядом серых глаз с зелёным отливом. Со временем я привык к ней, к её манере выстраивать общение по своей собственной схеме, и в конце концов стал послушным пациентом для упрямого психотерапевта с копной ярко-рыжих волос. К моему удивлению галлюцинации становились все реже, а потом и вовсе исчезли, растворились как сон по утру, оставив лишь тень воспоминаний. Теперь, затевая очередной спор, я вдруг замолкал, всматривался в серьёзное лицо Мэгги Купер и вдруг понимал, как изменился. А может быть, это с ней я чувствовал себя другим.
  Непогода с самого утра. Ледяной ветер пронизывает насквозь, сдувает толстый слой снега с обледенелых дорог и тротуаров. Прорываясь сквозь снежную пелену, я постукивал указательным пальцем по стеклянному циферблату наручных часов – они остановились еще утром, не подавая никаких признаков жизни. В ряду худших дней моей жизни этот, вероятно, не занял бы первое место, но в тройку призеров попал бы наверняка. Первую половину дня я сдерживал раздражение, жестко контролируя себя, пока кровь не запульсировала в голове от нарастающего раздражения. Даже во время тряской езды по городским пробкам от медицинского центра до больницы я не позволил себе потерять самообладание. Заставлял себя оставаться спокойным, несмотря на переполнявшие расстройство и гнев, и теперь я чувствовал себя так, словно не мог ослабить собственные мысленные барьеры. Просто хотел остаться один, перемотать последние несколько дней на тот момент, когда заявил Мэгги о том, что не хочу ее вмешательства в свою жизнь. Но это уже случилось – думать о конфиденциальности слишком поздно. Остановившись у главного входа, я приглушил мотор и уставился невидящими от усталости глазами на магистраль в ожидании появления Мэгги Купер на другой стороне дороги. Чикаго – символом процветания, город, вещающий всему миру, подобно новой сияющей звезде, о новой жизни. Когда-то из окон своего кабинета я видел лондонский мост с сотней разноцветных огней и мелькающим хаусом из автомобилей, затем вашингтонские небоскрёбы, а теперь унылую магистраль Дес-Плейнс. Вот куда попадают преуспевающие доктора, когда идут на поводу у своих эмоций, а не здравого смысла, отчаянно вопящего в черепной коробке между долями мозга. Здесь больше возможностей – уверял я себя,  – управлять своей жизнью из этого города куда проще, чем из маленькой уютной Европы. Но ненадёжные утешения ничто в сравнении с отвратительным видом из окна, открывающим «самый центр» этого Богом забытого штата. На рабочем столе идеальный порядок: папка с документами, на которых стоит моя размашистая подпись, рядом с ней пустая чашка кофе, утренний выпуск  местной еженедельной газетёнки и часы, на которых, подрагивая, перемещается часовая стрелка. На краю – кипа бумаг и медицинских карт, требующая моего внимания, и если бы я был куда более непосредственен, то непременно взвалил бы свои дела на плечи подчинённых. По вечерам встречи в кабинете Мэгги Купер, которую я никогда не называл доктором, как того требовал этикет. Разговоры о моих мыслях, воспоминания и истории, которые первыми придут в голову. Со временем появляется иллюзия дружбы, ты уже забываешь, что женщина напротив – всего лишь врач, который должен помочь тебе, а не стать частью твоей жизни. Это особое условие в лечении, непозволительная роскошь для обоих. Теперь мне казалось, что мисс Купер знает обо мне куда больше, чем я сам.
  Ожидание затягивается, и раздражение растёт. Сейчас она придёт, откроет дверь машины с серьёзным выражением лица, повторит ещё раз, что нужно контролировать свои эмоции и не давать выход гневу. Я ничего не отвечу, убедив себя в том, что она знает лучше, но внутри себя по-прежнему подвергну сомнению истинность её слов. Всё будет так же, как было вчера и два дня назад, и три – всегда. Мы будто смотрим один и то же фильм снова и снова, по кругу до бесконечности. Порой ссоримся по пустякам, порой и вовсе не разговариваем, но, тем не менее, я едва ли могу представить свой день, если в нём не будет её. Я принадлежу к тем людям, которые верят, что жизнь состоит из повторяющихся циклов – колеса в колесах, одни цепляются за другие, какие-то вращаются сами по себе, но каждое из них совершает некое постоянное, присущее ему движение. Мне нравится этот абстрактный образ, сравнивающий нашу жизнь с работой какого-то хитроумного механизма. Может быть, потому, что настоящая жизнь, очень близкая и дорогая каждому, кажется нам такой беспорядочной и странной. Насколько я понимаю, все эти колеса заканчивают свои циклы вращения строго одновременно, и когда это происходит, мы переживаем время окончания своих дел. Мисс Купер даже ввела в обиход специальный термин для описания этого феномена – она называет его французским словом cloture, которое как раз и означает «окончание». Сейчас мне сорок лет, и, оглядываясь назад на последние годы своей жизни, я замечаю все признаки cloture – окончания.
  Заглянув в дверной карман, я отыскал в нём пачку сигарет. Конечно, мисс Купер настаивает на избавлении от этой привычки, которая, по её мнению, действует на мозг как наркотик. Терпеливые цилиндрические странники, чья миссия – ждать, терпеливо ждать подходящего момента, чтобы наставить меня на путь, ведущий к раку легких. Кажется, наконец-то их время пришло. Выглянув в окно, я, наконец, закурил, вдохнув густой клуб табачного дыма. Сигареты оказались отнюдь не отвратительными, как рассказывают те, кто успешно пытается бросить старую привычку. Но рано или поздно ты снова сунешь что-нибудь в свой рот: выпивку, сигареты, может быть, дуло пистолета, если приходишь к выводу, что сил больше нет. Я даже не услышал, как к машине приблизились знакомые шаги, и дверь с глухим металлическим скрежетом открылась. Едва успев потушить сигарету и смахнув дым в сторону, я попытался улыбнуться. Бесполезно.

снег. и мы беседуем вдвоём,
как нам одолеть большую зиму?

  Возможно, непроглядный туман был причиной того, что частный самолет отправлялся в рейс на два часа позже. Стюардесса строго и коротко предложила мне занять любое место. Я стал было прикидывать, какое из пятидесяти свободных кресел самое удобное, но вскоре вынужден  был отказаться от этой затеи, и не столько по соображениям здравого смысла, сколько от усталости в конце трудного дня. Пока самолет не вырулил на взлетную полосу, я с тревогой ожидал, что кто-нибудь придет и объявит: «Рейс отменяется». Мысль о том, что нужно будет снова проделать путь от аэропорта до города, а потом провести бессонную ночь в служебном автомобиле, держала меня в напряжении до тех пор, пока стюардесса наконец не объявила о том, что можно пристегнуть ремни. И вот мы летим - как мне кажется, достаточно высоко, чтобы не обращать внимания на земные ветры и туманы. Можно было бы уставиться в иллюминатор, наблюдая за звездным небом, но зачем? Мой покой не нарушают ни толчки, ни лишние звуки. Через час, а может и меньше, я буду на месте. Из пилотской кабины вдруг вышел какой-то человек и стал убеждать меня, что скверная погода не может продержаться долго: на данный момент видимость в аэропорту прибытия нулевая, но командир уверен, что к тому времени, когда мы будем заходить на посадку, приземление станет возможным. Эти заверения казались несколько странными: лететь совсем недалеко, может ли за такое короткое время измениться погода? Хотя в нашей жизни возможно абсолютно все. Что если самолет рухнет в следующую секунду? Погибнут члены экипажа, но главное - погибну я. Нет... Мне не может так повезти.
  Между тем прошло полчаса. Потеряв  терпение, позволяю себе подойти к кабине и пытаюсь разглядеть световое табло. И ничего не вижу. Но хрипение в микрофоне наводит на мысль, что сейчас объявят о приземлении. Неужели снова стюардесса продемонстрирует свои невероятные познания в языках? В самом деле, сначала она произносит по-итальянски: «Аэропорт назначения закрыт по метеоусловиям, командир корабля приносит извинения за неудобства, причиненные пассажирам, но самолет вынужден приземлиться на запасном аэродроме». Где? Стюардесса этого не сообщает, повторяя на французском и английском информацию, которая мне уже известна. Слава Богу, что самолет не вернется в Рим. Это поставило бы меня в трудное положение. Тогда никакой поезд вовремя не доставил бы меня в Лондон, где уже завтра утром меня ждут. Это заседание нельзя ни перенести, ни тем более отменить. Речь идет об испытании, из которого мне предстоит выйти либо победителем, либо приговоренным к смерти... Разве в этом и не состоит вся моя чертова жизнь? Стюардесса снова появляется, чтобы с тщательностью хирурга пристегнуть меня к креслу ремнем, бесполезность которого, конечно же, ей хорошо известна. Сама она молча садится в соседнее кресло. Откинув голову на спинки, не перекинувшись и словом, ожидаем завершения этого утомительного, полета, хотя на мгновение мой взгляд задерживается на ее губах. Самолет садится мягко, разворачивается, бежит по дорожке, как мне кажется, дольше обычного и наконец замирает. Стюардесса все так же молча освобождает меня от ремней, берет мое пальто, помогает надеть его, подает длинный шарф и жестом приглашает к выходу.
  Туман такой густой, что я даже в лучах прожекторов с трудом замечаю конец металлического трапа. Как удалось пилоту так точно попасть на полосу в эту непроглядную темень? А если он такой профессионал, что помешало ему доставить меня до места назначения? Мое настроение, еще недавно близкое к радостному, резко меняется: необходимость еще несколько часов провести в дороге удручает. Ищу глазами секретаря, чтобы пожаловаться хоть ему. Напрасные надежды: он уже исчез в салоне автомобиля.
  Узкоплечий человек в темном кителе, с сердитым лицом, в напрасной надежде защититься от холода и сырости делает мне знак следовать за ним. Наш переход в темноте, кажется, длится целую вечность. Я уже готов повернуть обратно, когда наконец впереди появляется тусклый свет, и мы оказываемся перед автомобилем, готовым доставить меня домой. Я сажусь на заднее сидение, подальше от водителя, который наверняка захочет узнать, как прошла поездка в Рим. Я не в состоянии разговаривать с ним, достаю из кармана маленький леденец, завернутый в шуршащую блестящую обертку - маленький подарок Леннарта. Он верит, что волшебные конфеты помогут мне не скучать по нему так сильно. По одной каждый день, и эта последняя. Я кручу в руках маленький сверток, в котором заключена забота моего сына, и улыбаюсь. Ещё несколько часов утомительной дороги из аэропорта в Уитби до Лондона, и я буду дома, смогу, наконец, обнять его и бросить короткий виноватый взгляд в сторону жены. Теперь я смотрю на нее только так, немного виновато, горько и в то же время с нескрываемым презрением, говоря ей «это ты виновата». Но я не хочу этого. Разве она виновата, что все сложилось так печально? Проще было бы и вовсе не смотреть на нее, научиться существовать рядом и не чувствовать щемящей боли в груди. Но я могу смотреть на нее или с преданной любовью, умоляя о чем-то взглядом, или с ненавистью, обвиняя во всем, что произошло с нами. Первое слишком унизительно, второе - не правда. Спустя годы брака, любовь стала восприниматься только так и никак иначе. Она - мое вечное унижение, моя вечная ложь.
— В школу, - командую я, когда водитель оборачивается с немым вопросом во взгляде - Хочу заехать за сыном.
  Водитель молча кивает и, вырулив на соседнюю полосу, сворачивает в другую сторону. Желание увидеть Леннарта оказывается сильнее усталости. Я уже представляю, как заблестят его глаза, когда он увидит меня в дверях своего класса, как сорвется с места и побежит мне навстречу. Из-за занятости я слишком редко бывал у него в школе, но каждый раз замечал, с какой гордостью он указывает на меня и рассказывает своим друзьям, что его папа очень серьезный человек, что его все боятся, а он сам обязательно будет таким же, когда вырастет. Если бы мой маленький ангел знал, как вздрагивает мое сердце от таких слов, ведь он - единственный, кто любит меня искренне, только потому, что я есть, и мне не нужно добиваться его любви. Мой сын родился с этой любовью. Я смотрю на огромного белого медведя, которого привез из Рима в подарок сыну. Рядом с ним букет белых роз, ровно двадцать семь - столько дней я не видел Маргарет Купер. Не думаю, что на её лице появится хотя бы улыбка, но я уже давно научился принимать холодный взгляд без раздражения. Она ставила цветы в вазы, расставляла их по всему дому, но никогда не смотрела на них, будто намеренно игнорируя нежный аромат. А я всегда замечал их, запоминал тонкий розовый запах и, как только он начинал увядать, покупал новый букет. Цветы создавали уют и слабую иллюзию счастья, которая была необходима в первую очередь мне. Так проще. Легче. Не так больно жить под отсутствующим взглядом. Однажды она перестанет мне сниться. Аромат ее духов угаснет, а боль пройдет. Я стану тем, кем был до встречи с ней, жизнерадостным, амбициозным парнем, который хотел добиться всего в жизни не для того, чтобы убить время. Я избавлюсь от «железной руки», прозвища, которым меня заклеймили коллеги из-за того, что за свою карьеру я не проиграл ни одного дела в политике. И я обязательно проиграю, научусь принимать поражения, стану простым человеком, не буду пытаться догнать ветер или схватить солнечный свет. Он слишком быстро гаснет у меня в руках. И я обязательно вернусь в Чикаго, а может быть, куда-нибудь подальше. Разумеется, вместе с Леннартом. Вместе мы будем очень счастливы -  только я и мой сын, единственное, что у меня получилось в этой жизни, мой маленький шедевр. А Мэгги... Это имя вновь звучит у меня в голове, и я закрываю глаза. Это не любовь. Помешательство. Болезнь. Все, что угодно, но это не любовь. Я зависел от нее куда больше, чем мог предположить. Думал о ней, часами рассматривал ее фотографии, где она ещё так молода и красива. Ее глаза еще не знают слез, а на руках нет синяков от моих грубых прикосновений. Она счастлива, и она еще не знает, что через пару лет станет женой  человека, который разрушит ее жизнь. Среди сотен фотографий жены не было ни одной, сделанной после брака. Они хранились в семейном альбоме, который можно без стыда показать родственникам и друзьям. По-традиции, ведь так делают в счастливых семьях. Настоящая Маргарет хранилась в моем альбоме, застывшая на небрежно вклеенных снимках.
  Автомобиль остановился у ворот частной школы для детей, одной из лучших в Лондоне. Каждый раз проезжая мимо или останавливаясь здесь, я вспоминал, какого труда стоило уговорить жену отдать сына именно сюда. Я был уверен, что лучшей школы для нашего мальчика не найти, а она противилась заведенным здесь порядкам, а, может быть, просто не хотела соглашаться со мной. Но так или иначе, я выиграл и в этом маленьком споре. Пройдя по длинному коридору, я поднялся на второй этаж, туда, где находился класс Леннарта. Он обрадуется, и ради этой улыбки стоило проделать такой долгий путь. Еще один узкий коридор. Откуда-то издалека я слышу знакомый голос, и внутри что-то предательски вздрагивает, когда я узнаю в нем Мэгги. Да, это действительно она, её голос звучит отчетливо и звонко, смешиваясь с доброжелательным голосом собеседника. Слишком доброжелательным. Я прохожу вперед, ей навстречу, но вдруг резко останавливаюсь. Поспешно делаю шаг в сторону, скрываюсь за стеной и ощущаю, как сердце стремительно падает вниз. Все плывет перед глазами, в ушах откуда ни возьмись появляется неприятный шум. Я вновь смотрю на нее, затем на мужчину, стоящего рядом, и этот шум усиливается. Я знаю его, хотя никогда и не был знаком. Этот человек невидимой стеной прожил долгие годы рядом с нами, его незримое присутствие ощущалось в каждом дюйме между мной и Маргарет, стоило мне сделал шаг ей навстречу. Тот, о ком я вспоминал каждый день, чтобы послать лавину проклятий, обвиняя именного его во всех своих бедах. Когда-то я обещал себе, что убью его, если увижу. Но сейчас, глядя на них и на то, как лицо моей жены озаряет невидимая мной улыбка, я не могу пошевелиться. Они смотрятся гармонично, увлеченные своей беседой. Она смотрит на него так, как никогда не смотрела на меня. И уже не посмотрит. Сердце пропускает болезненный удар, я хватаюсь за стену, крепко закрыв глаза и глотая воздух. Куда-то иду, но не понимаю куда. Вокруг все кружится и превращается в хаос. Я не могу различить очертаний длинного коридора, действую автоматически, будто мое тело само пытается скрыться от того, что способно уничтожить мой разум. Вот я открываю тяжелую дверь, в лицо ударяет морозный воздух, откуда-то слышу голос водителя, он спрашивает, что со мной, но я не отвечаю. Приказываю ему быстро уезжать отсюда, сажусь на заднее сидение и опрокидываю голову назад. В висках стучит кровь, руки холодеют с каждой секундой, я бросаю взгляд на букет, и снова ощущаю резкий приступ боли. Она пронзает меня как стрела, я пытаюсь сделать вдох, но не могу. Почему-то вспоминаю, как совсем недавно Мэгги рыдала в ванной, закрыв дверь изнутри, а я стоял у окна нашей спальни и думал о чем-то своем. Женщинам всегда проще справляться с болью, у них есть слезы.
— Останови, - говорю я на одном дыхании, глотая воздух, но не ощущая, как он наполняет лёгкие. Мои руки начинают дрожать, голова кружится, к горлу подступает острый ком, но я не знаю, как справиться с этой болью. Автомобиль останавливается, я дергаю за ручку, и дверь распахивается. Изумленный водитель выходит следом за мной, но не решается подойти ближе - он видит меня таким впервые, и его это пугает. Крупные хлопья снега бьют в лицо, я иду в распахнутом настежь пальто по сугробам, в которых вязнут ноги, стараясь уйти подальше от пустой затуманенной трассы и остаться в одиночестве. Не ощущаю ни холода, ни боли от трещин на губах, порывистый ветер задувает под тонкую хлопковую рубашку, но мороз не приводит меня в чувства. С шеи соскальзывает шарф и небрежно свисает вниз. А боль усиливается с каждым мгновением, я стараюсь глотнуть немного воздуха, но вместо этого грудь разрывается незнакомым жаром, будто чьи-то невидимые руки схватили меня за горло. Наконец, я падаю на колени и хватаю снег раскрытыми ладонями. Ещё несколько ударов сердца, и из груди вырывается крик. Я почти не слышу его, но продолжаю кричать - от боли, от обиды и злости, от долгих прожитых лет в несчастном браке, от предательства, которое оказалось таким болезненным и предсказуемым. Мне кажется, что моя жизнь закончилась. Сейчас, в эту самую секунду, когда она все еще там, не слышит моего крика, как не слышала все эти годы. Я поднимаю голову к небу и замираю. Мой голос исчезает, и вокруг снова наступает тишина. На лицо медленно опускаются снежинки, мороз колит сухие щеки, и грудь наполняется холодным воздухом. Я не знаю, столько я простоял вот так, глядя куда-то вдаль, как вернулся к машине, и как встретился с шокированным взглядом своего водителя. Я пришел в себя, когда мы подъехали к зданию Парламента - я так и не нашел в себе силы войти в этот дом и встретиться с ее взглядом. Не помню, как прошел этот день. Встречи, совещания, законы... Все, что угодно, только не самое главное. Я смотрел на исписанные листы, проговаривая про себя каждое слово, но мои мысли были где-то совсем далеко. Я даже не сразу заметил, как на город опустились сумерки, а часы пробили восемь вечера. Самое время вернуться в дом, где меня не ждут.
  Вышел из машины, перебросился парой фраз с водителем - все как обычно. Взял медведя для сына, букет, в другую руку - чемодан и поплелся к двери, даже не зная, что сказать. Дверь распахнулась, и на пороге появилась горничная, которая брала на себя все обязанности по уходу за домом. Я поздоровался с ней, и мой взгляд упал на портрет Мэгги на стене. Ничего не чувствую. Никакой злости. Никакой ревности. Все испарилось в морозном воздухе, растворилось в крике, о котором она никогда не узнает. Я прошел мимо гостиной, бросил чемодан у кресла в прихожей, положил на него цветы. Мне навстречу выбежал счастливый Леннарт, и я, подхватив его на руки, наконец, крепко обнял. Но в этом жесте была не только тоска по сыну, в нем чувствовалось что-то еще, какая-то посторонняя горькая мысль, что теперь мы остались совсем одни. Он вцепился в мое плечо и сидел у меня на руках еще несколько минут. Затем его внимание переключилось на новую игрушку. — Папочка очень устал, милый, - сказал я, когда Леннарт предложил мне поиграть с ним и с его мишкой - Потом, хорошо?
  Не дожидаясь ответа, я прошел через широкую гостиную и захлопнул дверь своего кабинета сильнее, чем хотел. Нас с Маргарет разделяет стена, уже не мнимая. Сколько еще стен мне придется преодолеть? В кабинете тепло, от зажженного камина исходит приятный жар. Я прохожу вглубь комнаты, опускаюсь в кресло и с силой дергаю за ручку одного из ящиков стола. Ящик вылетает из него, и многочисленные бумаги, ценные документы и всякий хлам, рассыпаются по полу. Среди них небольшой сверток - мои письма, адресованные ей. Когда-то я нашел их среди своих вещей, но так и не решился прочесть снова. Но и сжечь их тоже не решился. Избавиться от этих писем - значит, разрушить свой внутренний мир. Но сегодня я уже не боюсь сделать это. Выдергиваю первое попавшееся письмо, вырываю его из конверта и выхватываю взглядом первую попавшуюся фразу из текста.

21 января 1997 года. Однажды все изменится, Маргарет Купер . Они ничего не понимают - не хотят понимать. Но я теперь точно знаю, чего хочу. Все равно, что подумают другие, что скажут наши родители, и какая мысль закрадется в твою голову, когда ты увидишь меня в своем доме, сидящего в кресле у того старого камина. Я старался быть таким, каким меня хотели видеть. Спокойным, уравновешенным парнем и хорошим сыном, о каком мечтали мои мать и отец - тем, кому можно доверить семейное дело. Но встретив тебя, я понял, что не этого хочу от жизни. Напротив. Я хочу быть собой. Но какой я? Кажется, в этой погоне за стремлением осчастливить других, я потерял себя. Начну все с чистого листа, возьму тебя за руку и шагну в новую жизнь. Этот мир мы построим сами. Мне не нужна ни чья-то помощь, ни деньги отца и даже не нужно его одобрение. Для своей Мэгги я все сделаю сам, построю свой дом, а ты разобьешь за ним прекрасный сад с белыми лилиями, ты ведь любишь их. Вот увидишь, уже этой весной ты станешь моей женой. Увидишь.

  Но уже тогда она любила другого человека. Еще не знала, чем обернется для нее эта любовь. В моих письмах тепло и душевная боль, много боли. Я ясно различаю ее в строках ровно написанного текста. Что такое боль я знаю, наверно, не хуже, чем она. Жить с ней каждый миг. Дышать, есть, спать, работать - каждое движение наполнено ей. Я бросаю письма в огонь одно за другим, и разгорающееся пламя успокаивает меня. Маргарет Купер снова уничтожена. Сожжена. А вместе с ней и то, что я испытывал к ней. Сейчас я выйду отсюда и скажу, что согласен на развод. Пусть забирает все, что ей нужно и проваливает из моей жизни. Я начну все сначала, с чистого листа, незапятнанного упоминанием о ней. Она умрет у меня внутри, и однажды превратиться в прах. Его развеет холодный ветер, и все закончится. Последнее письмо. Я открываю его, вылавливая из текста лишь пару строк.

11 апреля 2009 года. Ты наказываешь меня каждый день. Я открываю глаза, но уже не вижу перед собой твоего лица. Оно растворяется, стоит солнцу скрыться за горизонтом. Ты засыпаешь со мной, а просыпаешься в соседней комнате - снова переходишь в нее, когда я засыпаю. Я боюсь закрывать глаза, просыпаюсь среди ночи, но тебя уже нет. Разве это то, к чему я стремился? Самоуверенный. В этом ты была права. Я написал сказку, в которую верил все эти годы, а сейчас реальность глухо колотит в мою дверь. Я слышу ее шаги и из последних сил стараюсь спасти остатки волшебства. Не могу. Снова иду в комнату нашего сына, и радуюсь, когда он открывает глаза и тянет ко мне руки. Беру его с собой, так мне не одиноко. А этот крошка даже не представляет, что в свои шесть месяцев спасает своего отца от безумия. Как я бы хотел все изменить... Раствориться в тебе и исчезнуть. Только так я был бы всегда с тобой, минуя твою жгучую ненависть. Ты бы просто не замечала меня, как раньше. Странно, но именно тогда, тайком наблюдая за тобой из-за круглой арки, я бы по-настоящему счастлив. А теперь ты здесь. Ты моя жена, как я и обещал. А я... А что я? Я самонадеянный эгоист, поднявший на тебя руку. Надеюсь, кто-то наверху видит это, и меня постигнет справедливое наказание. Но и ты будешь наказана, как бы ты не старалась убежать. Я не отпущу тебя. Все, что есть у нас останется здесь, в стенах этого дома. Думаешь, я могу отдать тебя ему или любому другому? Ты уйдешь, однажды я найду в себе силы отпустить твою руку. Но в его глазах ты будешь видеть серость моего утра. Ощущать в его прикосновениях жар от моих ладоней. И только мой шепот сможет заглушить его крик. Вот увидишь.

  Я замираю, вчитываясь в последние слова, пытаясь понять, за что судьба так жестоко подшутила надо мной. Когда последнее письмо отправляется в камин, я тянусь за своим дневником. Я веду его много лет, и на каждой странице - то, что я боюсь сказать ей. Я думал, что придет тот день, когда она поймёт, что любит меня, и я покажу ей эти записи. Она прочтет и поймет, что всю свою жизнь я любил одну ее. Опускаюсь на пол перед камином, открываю дневник на первой странице. Моя история начинается со слов - сегодня я познакомился с Маргарет, я еще никогда не видел таких глаз как у нее. Не читаю дальше, вырываю страницу и отправляю ее в огонь. Затем еще одну, еще... и вот мой хранитель воспоминаний превратился в ненужную потрепанную тетрадь. Я вырываю последний лист и подношу его к огню. Держу за один угол, глядя как другой погибает, объятый пламенем. Огонь становится все сильнее, но я не отпускаю его, мысли вырываются из моего сознания, и я теряю связь с реальностью. Позади меня открывается дверь, я слышу голос Мэгги и одновременно чувствую, как огонь жжет мои пальцы. Вздрагиваю и отпускаю лист в пламя. Я долго смотрю на нее, стараясь найти в ее глазах ответ на интересующий меня вопрос. Стараюсь, но не могу. На моем бледном как саван лице, должно быть, читаются все мои мысли, а под глазами залегли густые тени тревоги. Я делаю вдох, медленно опускаю веки, затем вновь бросаю взгляд в глаза Мэгги. Находиться рядом с ней невыносимо. И почему я ее так люблю?
— Ты его любишь? - вопрос звучит тихо, без намека на упрек, совсем не так, как звучал когда-то - Тома Шарпа... ты любишь? - Знаю, что да. А может, просто хочу верить в это. Верить в то, что она способна испытывать к кому-то любовь невыносимо, куда больнее, чем осознание, что эта любовь не моя. Лучше считать ее сердце куском льда, чем признать собственное бессилие. Но мне нужно поверить в это, чтобы возненавидеть ее еще сильнее. Тогда я не буду жалеть и повторять себе по ночам - если бы тогда я смог ее остановить. В детстве мама часто повторяла, что я слишком сильно хочу невозможного, верю в то, чего не может существовать. Амбиции, гордыня... Они заставляют меня жить мечтами, бороться с невидимым врагом, даже не оглядываясь, чтобы взглянуть, что там, за моей спиной, уже давно нет ничего кроме пустоты. Но даже она так и не научила меня жить по-другому. Пытаюсь представить себе будущее без Маргарет. Умею ли я жить без нее? Смогу ли научиться различать свет от тени, если на линиях моей руки не будет ее имени? Потом думаю о Леннарте. За что маленький мальчик расплачивается каждую минуту своей жизни. Только лишь потому, что родился от нелюбимого мужчины? Опускаю глаза вниз и, вдохнув теплый потрескивающий воздух, бросаю на нее взгляд, такой как всегда, уверенный и строгий. — Ты не в себе? Или отметила встречу с Томом Шарпом? - встаю на ноги и выпрямляюсь. От долгой работы начинает предательски болеть затылок. В камине по-прежнему потрескивают последние страницы моего сокровища, и пепел уносит в огонь остатки прошлого, которое уже не вернуть.

« ...и сказал он, взяв руки её в свои:
любовь покрывает все грехи »
                                                Прит. 10:12

Это произошло слишком просто, не феерично и не ярко, как это бывает в кино или в старых любовных романах. Совершенно обыденно, без яркой вспышки света и звуков скрипки где-то внутри. У меня не подкосились ноги, не задрожало от восторга сердце, и даже голос остался таким же привычно ровным, как и всегда. Но что-то изменилось. Я посмотрел на неё, и солнце вокруг стало ярче и желтее, глупые птицы вдруг начали петь нежными голосами, а раздражающие серо-голубые тучи так незначительно напомнили цвет глаз Маргарет Купер, когда она опускала взгляд вниз, и её глаза вдруг становились серыми от слёз. Композиция в картине моей жизни осталась прежней, изменились только цвета: глубокий серый превратился в нежно голубой, а тёмные бурые пятна окрасились в цвет её губ. Покрывая её лицо россыпью поцелуев, я понимал, что жив. Ещё никогда я не ощущал себя настолько живым, безумцем, потерявшим рассудок от мысли, что мечта, возможно, всей его жизни, наконец, исполнилась, превратилась из чуткого мечтательного сна в чувственную и наполненную её тихим дыханием реальность. Мою реальность, которая, к сожалению, так и не стала её. Обида медленно растворилась, и ей на смену пришла новая волна разочарования. В себе. В своих глупых убеждениях, с которыми я рос, узнавал этот мир и жил так много лет. Мы не склонны ставить под сомнение то, что всё своё детство считали нормальным. Мы растём, а убеждения не меняются, они становятся только крепче с каждым годом. А потом происходит то, что переворачивает всё привычное и заставляет взглянуть на этот мир по-другому. В одно короткое мгновение ты понимаешь, как жестоко ошибался все эти годы.
Я смотрю на жену, замечая каждое её движение, вспоминаю, как совсем недавно она прятала следы, оставленные моими пальцами, за длинными рукавами. Отворачивалась, не в состоянии смотреть мне в глаза, замазывала косметикой тёмные круги под веками и отпечатки моих ладоней. Она улыбалась, скрывая за мнимой радостью то, что чувствовала на самом деле, а я так и не научился справляться со свои эмоциями. Мы жили друг с другом, иногда спали в одной постели, проходили мимо, столкнувшись на кухне или в гостиной, и всегда бросали отстранённые взгляды, будто познакомились лишь вчера. Чужие. Два незнакомца, обречённые на брак и не знающие, куда деться от этого бремени. А ведь мы хотели одного и того же - покоя и простого семейного счастья, которое заслуживает каждый. Я хотел найти его в объятьях девушки, которую любил, а она, должно быть, в чьих угодно, только не в моих - достойная плата за мои ошибки.
– Я заберу его, - говорю я и с болью выдыхаю воздух из лёгких. Речь заходит о сыне, и справляться с эмоциями становится труднее. - Я был плохим мужем, ты сама это знаешь. Но это не значит, что я плохой отец, и уж точно не хуже матери, которая никогда его не любила. - Проговариваю это и умолкаю, не в состоянии поверить своим же словам. На протяжении многих лет мы оба жили с мыслью, что я никогда не соглашусь на развод и подавно не отдам ей сына. Я и сам жил, будучи уверенным в этом. И я бы никогда не оставил её, но сегодня слишком многое встало на свои места. Он появился на свет именно в тот момент, когда был так нужен нам обоим - единственное, что по-настоящему объединяет нашу несостоявшуюся семью. Теперь нас было трое, но каждый всё равно существовал сам по себе. И только Леннарт любил нас обоих, не смотря не на что, не задавая лишних вопросов, не думая, почему мама так редко смотрит на папу, а он в свою очередь кричит на неё всё громче и громче, и вот его рука поднимается, он медлит несколько незначительных секунд, затем ладонь касается её щеки, раздаётся приглушённый удар, и её кожа вспыхивает. Он никогда не становился свидетелем этих скандалов, но мне всегда казалось, что он знает, в чём причина маминых слёз. Я брал его на руки, заглядывал в огромные зелёнфе глаза, и ко мне приходило это горькое понимание. Сын стал моей совестью, напоминанием обо всём, вечным упрёком, который рос так же быстро, как росла ненависть между нами. – Дом можешь оставить себе. Мне ничего не нужно, ведь ты здесь хозяйка. Уйду сам.
Я пытался представить жизнь без неё. В другом доме, возможно, с другой женщиной. Может быть, более красивой и нежной, внимательной и чуткой, заботливой и верной - просто другой. Сначала будет сложно, однажды воспоминания снова возьмут надо мной верх, и я вновь наберу её номер, чтобы услышать в трубке привычное «алло». Я проснусь рано утром, протяну руку к другой стороне постели и прикоснусь к холодной пустоте. Подумаю, что ничего не изменилось, и пойму, что в сердце уже не обида, а одиночество. И Мэгги теперь не за стеной в соседней комнате, а очень далеко отсюда. С кем-то другим или одна - не важно, ведь она там, а я здесь, на другом конце провода, но кажется, что он находится совсем в другом мире. – Моему сыну не повезло, он никогда не видел любящих друг друга родителей. - не знаю, зачем произношу эти слова вслух, но это правда. Как бы мы оба не любили его, ему всегда будет не хватать любви между нами. - Я подготовлю документы, от тебя потребуется только подпись. Много времени это не займёт... Спасибо за чудесный вечер.

– Надо одеваться теплее, - подражая взрослому тону, проговорил Леннарт и натянул шапку на лоб. - А мама пойдём с нами? Будет с нами играть?
– Не знаю. У неё наверно много дел.
Ночные прогулки всегда были особенными. Я заходил в комнату сына и осторожно будил его, зная, с каким восторгом он откликнется на моё предложение провести время вдвоём. Мы совершали конные прогулки по заснеженным паркам, считая звёзды на мерцающем небе, и я знал, что именно это запомнится ему лучше всего. Даже когда он вырастет, он будет вспоминать ни огромные игрушки, ни любимые конфетки со сливочным вкусом, а именно эти короткие часы, когда крепко сидел в седле и с детским упрямством тянул на себя поводья. Мы тихо выходим в просторный холл, и пока Леннарт самостоятельно завязывает шнурки, я смотрю на запертую дверь гостиной, из-под которой мягко струится свет.  Должно быть, ты и не должна была появиться в моей жизни - проносится в моих мыслях. Всё же, мы слишком разные, чтобы быть вместе. Я как мог успокаивал, убеждал себя, изо всех сил старался сохранить привычное мне равнодушие, но мысли предательски сковывали мой разум, и в конце концов я вновь твердил себе её имя. Вот так легко и просто беспечный и равнодушный ко всем страстям, следивший лишь за своим честолюбием, я стал пленником собственных ошибок и лжи. Она вошла в мою жизнь неожиданно. Если бы у меня был выбор, я бы непременно повернул время вспять и подумал, стоило ли идти за своими мечтами, разбивая на своём пути столько сердец,  а главное - её сердце. Мой холодный ум твердил «нет», а его вечный противник, бьющийся в груди, уверенно говорил «да». Бесконечная дилемма, ставшая трагедией нашей семьи.
Леннарт выбежал в сад и, отбежав подальше от крыльца, плюхнулся в снег. Он любил зиму так же как и я, но эта зима была последней беспечной радостью в жизни нас обоих. Бегая за смеющимся сыном вокруг огромной засыпанной снегом клумбы, я бросал в него сыпучие снежки, но мои мысли были где-то совсем далеко отсюда. А потом он подбежал ко мне, поднял маленькую головку вверх и заглянул в моё лицо. И что-то изменилось. Я вспомнил тот зимний день... Высоко в небе лениво отбрасывает свои лучи полуденное солнце, и из широкого холла университета валит толпа студентов. Мы с друзьями как и всегда стоим у ворот, прижимая к себе книги в тщетной попытке уберечь их от мокрого снега. Многие из нашей компании встречаются с девушками с параллельного курса, а я всё так же схожу с ума по Мэгги Купер. Об этом знают, кажется, все, но никто уже давно не подшучивает надо мной. Девушки злятся и бросают ревностные взгляды, а парни почему-то находят это весьма милым. Я и сам давно не скрываю своей симпатии, и им кажется, что между нами и правда что-то есть, учитывая, как часто Маргарет с семьёй гостит у нас дома. В простой вежливости они находят что-то большее. Я и сам хочу найти это, хочу верить, что, возможно, я ей понравлюсь. Она выходит из университета, радостная и светящаяся, девушка-мечта, недосягаемая красавица, такая не похожая на других. Проходит мимо, и в отличии от своих подруг даже не смотрит на меня. Она была единственной, кто никогда не оборачивался, меня для неё попросту не существовало. Должно быть, она думала, что мои чувства угаснут, если она не будет давать повода для лишних мыслей, но вопреки её ожиданиям и здравому смыслу, они становились только больше. Обо мне много говорили, кто-то называл меня «золотым парнем», идеальной партией для замужества, кто-то вспоминал огромное состояние моих родителей. И только она никогда не становилась участницей бесконечных разговоров. Я привык смотреть ей вслед под наигранные вздохи своих друзей, но именно в тот день я впервые подошёл к ней и, подняв на руки, бросил в пушистый снежный сугроб. Все засмеялись, а я, склонившись над возмущённым, но всё таким же прекрасным лицом, сказал только одну фразу - это за то, что ты не смотришь на меня.
– Папа! - окликнул меня сын, и воспоминание растворилось. На террасе появилась Маргарет, и один из снежков угодил в неё. Леннарт засмеялся, побежал к ней и принялся тянуть её за руки, приглашая присоединиться к нашей игре - ему слишком нравились эти редкие мгновения, когда мы чувствовали себя семьёй. Играли в семью, изображая хороших родителей и счастливого ребёнка. Я взглянул на сына, затем на Маргарет и, подойдя к ней, подхватил её на руки. Несколько шагов в сторону под звонкий смех нашего сына, и мы оба падаем в снег. Она выглядит забавной и немного растерянной, почти как тогда. Золотые пряди обрамляют её лицо, а глаза в ночном свете приобретают яркий синий оттенок. И почему-то в эту секунду вся тяжесть долгих лет брака растворяется на моих плечах. Я знаю, что это самообман, за который совсем скоро обязательно придётся расплатиться. Но я снова хочу быть обманутым. Я отстраняюсь от Маргарет как от опасного существа, сошедшего со страниц детских сказок, и Леннарт тут же забирается ко мне на руки. Мы выглядим счастливыми, подходящими друг другу как части одной головоломки. Между нами не хватает только одного человека, чтобы картинка стала полной.

август 2009 года: Сегодня мы снова занимались любовью. Я начинаю понимать, что это превращается в обыденный ритуал, который необходимо исполнять по желанию. Делать так, как захочу я. Устал притворяться, что получаю от этого удовольствие. Мне надоело чувствовать себя животным только потому, что я не могу расслабиться с ней в постели. Это напряжение между нами… Оно совсем не такое, каким должно быть. Все происходит машинально. Я раздеваю её, если хочу. Кладу на кровать, если хочу. Раздвигаю ей ноги и делаю то, на что имею полное право. Ведь она моя жена, разве она должна сопротивляться? Отдаваться мне без остатка – вот что она должна делать. Но, черт возьми, я не могу так. Кто виноват в этом: я или она? А, может, мы оба? Я злюсь на неё, а иногда смотрю так, будто она становится мне неприятна. Не удивлюсь, окажись это так. Я неприятен сам себе. Хочу ребёнка, делаю всё, чтобы спасти наш брак. Я думаю, что ребенок сделает нашу жизнь другой. Но можно ли спасти то, что обречено на провал с самого начала?

Мэгги и Говард.
Я ничего не вижу, но желание добраться до комнаты, в которой спал Говард, было сильнее страха. Касаюсь руками стен длинного коридора, следуя вперед наощупь, полагаясь на одни чувства. Наступаю на что-то острое, но даже не останавливаюсь. В голове жил Говард. Рукой нащупала ручку двери и отворила ее. Тусклый свет настольной лампы еле освещал черты лица моего мужа. Его глаза вмиг оторвались от какой-то книги, на кончике носа чудесным образом все еще удерживались очки. Он что-то говорит, но его слова проносятся мимо ушей, лишь нежно прикоснувшись к ним звуком родного голоса. Я неотрывно смотрю на Говарда, делая медленные, осторожные шаги к его постели. Забираюсь на нее, продолжая свой путь в семь шагов на коленях. - Ты так далеко. Мне не хватает тебя. - Я приближаюсь к лицу Говарда, мягко снимая очки и откладывая их в сторону. Забираю из его рук книгу и кладу ее на край постели, с которого она вмиг соскальзывает и глухим ударом бьется об пол. Я сажусь сверху Говарда, начав расстегивать его рубашку, пуговица за пуговицей, пока последняя не отрывается с тихим звонким звуком, не выдержав моих нервных движений. - Ты так далеко. - не зная почему повторяю я. Голос переходит в шепот. В голове все перемешалось, все мысли словно уснули, и остались лишь обрывки. В голове словно зародился новый мир, ранее неизвестный мне. Сады эдема в миг страшной грозы. Обращаясь к себе, я словно видела всю черную пустоту, словно внутри фарфоровой куклы, но где-то вдалеке, в этой тьме показался едва заметный сигнал маяка. Нужно было плыть к нему, даже если ты не умеешь плавать. Я наклоняюсь к его лицу, запуская руки под его рубашку и стягивая ее с его плеч, и прикасаюсь к его губам. Чувствую его вкус на собственных губах, но этого с каждой секундой становится очень мало. Поцелуй становится интенсивнее с каждым мигом, и я начинаю слышать стук собственного сердца в ушах. Я отрываюсь от Говарда, чтобы в ту же секунду коснуться губами его шеи. Мне нравится чувствовать ее вкус, поцелуи перебиваются мягкими укусами. Касаясь носом его кожи, я ощущаю его запах, и он почти сводит меня с ума. Вдыхаю, словно живительный воздух после вечных минут под водой. Я опускаюсь все ниже, ощущая под пальцами решетку ребер. Добравшись до брюк, пытаюсь совладать дрожащими от судорожного возбуждения руками с его ремнем. Говард помогает мне, и на этот миг улыбка скользнула по моему лицу. Его взгляд бросает мое сознание об стену, прибивает его гвоздями к деревянному кресту, полностью обездвиживает, забирая всю власть над моим телом себе. Сладостное чувство полной прмнадлежности этому человеку овладевает мной.