--------------------------------
Когда сердце разбивается, это происходит беззвучно. Внутри все надрывается от крика, но этого никто не слышит. Просто не хочет. Проще всего закрыть дверь и остаться наедине со своими мыслями в темной холодной комнате. Сложнее  поднять занавес, выйти на сцену своей жизни и крикнуть, что есть силы – я здесь. Я все еще здесь. Я слышу тебя.
Путь от Ковент-Гардена до места, которое мы по привычке называли своим домом, занимал меньше часа, но в этот раз жалкие шестьдесят минут казались мне целой вечностью. В бурном потоке моторного шума и мерцающих огней города мы молчали, думая каждый о своём, и лишь изредка обменивались осторожными взглядами, по-прежнему стараясь прочесть мысли друг друга. За запотевшим мутным стеклом шумел и суетился целый мир, но мне эта ночь казалась безлюдной, такой же нежилой, как опустевшие покои холодного мертвого дома из моего детства. Дрожа всем телом, я еще глубже вжался в сидение. По обеим сторонам шоссе плотными рядами бежали вверх по склонам вечнозеленые растения, изредка расступаясь, чтобы освободить место торчавшим в разных местах кленам и березам с сорванными зимними ветрами листьями, протягивавшим к небу свои искореженные черные ветви. Но ни огромная людная трасса, ни яркий свет фонарей, ни струившаяся из кафе напротив симфония Вагнера, за которую цеплялся мой слух, ничуть не умаляли пустоты такой странной ноябрьской ночи. Я любил езду за рулем, и только в моменты острой необходимости привести нервы в порядок, мог попросить водителя ехать вместе с охраной, и не сопровождать меня лично. Они, уже привыкшие к моим странным просьбам, расположились в двух машинах сзади, и у меня появился кратковременный шанс услышать дыхание своей жены среди всеобщего гула и шума. Когда, вжав педаль газа в пол, я спускался вниз по петлявшему асфальтовому шоссе, деревья и каменные выступы, проплывавшие мимо, показались бестелесными, словно сотканными из сновидений. Гонимый свирепым ветром, вихрем вертелся в снопах света фар мелкий первый снег. Но и буря не могла заполнить собой вселенской пустоты. Пустота эта была, однако, во мне, а не в мире. Ночь, как всегда, была до краев наполнена хаосом созидания. Пустой оставалась только моя душа. Я взглянул на Мэгги. Сложив руки на коленях, она сидела рядом, немного подавшись вперед, не отрывая глаз от дороги, и казалось, что ее застывшее и непроницаемое лицо ничего не выражало. Но за несколько лет совместной жизни я знал, что это не так. Она наверняка думает о чем-то, но я никогда не узнаю о чем именно. Так же как не узнаю, какая мысль первой приходит в ее голову, когда она открывает глаза и, должно быть, с радостью замечает, что я снова не ночевал дома. Левая часть постели нетронута и не смята, а значит, у нее есть повод прибывать в хорошем настроении – человек, которого она ненавидит далеко. Я вновь взглянул на нее, хотел что-то сказать, но слова будто растворились в этой мертвой тишине. В который раз я пытался воскресить ту непринужденность и ту легкость общения между нами, которые когда-то были столь естественными. И в который уже раз у меня ничего не вышло. И сейчас больше всего в жизни я бы хотел на миг заглянуть в ее мысли, чтобы узнать, что значит этот вымученный взгляд, и о чем молчат  крепко сомкнутые губы, когда я целую их.
Кроме цепей, сотканных из воспоминаний и многочисленных обязательств, нас ничего не держит рядом друг с другом. Они душат всякое проявление жизнерадостности, отравляют смех, вселяют мрак в наши души. А может быть, его вселяю я? Прищурившись, глядя сквозь почти сплошь залепленное снегом лобовое стекло поверх обледенелых, судорожно дергающихся дворников, я тихо вздохнул. Переведя взгляд на Мэгги, улыбнулся ей. Улыбка получилась бледной, не улыбка, а призрак улыбки без тени жизни. Наверняка она поняла, что я хотел что-то сказать, затем передумал, и дорога снова приковала мое внимание. Три ряда шоссе – один правый, по которому мы спускались, и два левых, бежавших навстречу, вверх, – едва заметны под крутящейся снежной пеленой. Шоссе, сбегая к концу уклона, ненадолго распрямилось, затем плавно перешло в широкий поворот с ограниченной видимостью. На часах 23:00, а до дома еще несколько десятков миль. Куда правильнее было бы остаться дома, ведь я с таким же успехом отделался от настойчивого приглашения матери на ужин. Она не испытывала восторга на счет невестки, но слишком любила меня, чтобы не предложить собраться всей семьей за общим столом в честь тридцатилетия миссис Бекфорд. Можно было сослаться на вечную занятость, плохое самочувствие или фантастическое «мы хотим провести время вместе». Все равно никто бы не поверил, какими бы искусными лжецами мы не были. В моем обществе Маргарет, казалось, теряла способность лгать, и даже ее актерский талант, передавшийся с молоком матери, не мог скрыть той неприязни, которая так и читалась на побледневшем лице каждый раз, когда я подходил к ней ближе, чем на метр. И этой чудовищной правды невозможно не заметить, как бы старательно я не отрицал ее, ссылаясь то на простую бытовую ссору, то на головную боль. Порой мне казалось, что я лишь преувеличиваю, сам придумываю причины для ее ненависти. Но еще реже я смотрел в ее глаза и видел в них теплые огоньки.
Взгляд моей матери всегда был красноречивее любых слов, когда мы все же находили время, чтобы сделать визит вежливости. Она жала руку невестки с отчужденностью и скользящим в каждом движении холодом. Затем бросала взгляд на меня с выражением ненавистного сочувствия и долей пресловутого участия. Мы сидели непозволительно далеко друг от друга, как незнакомцы, высчитывающие секунды до конца своей пытки. Она все еще была чужой и в этом доме, и в этой семье, а нашей семьи, о которой я мечтал, не было вообще. Все это иллюзия, скомканная метафора, фальшивая мелодия, у которой не было ни начала, ни конца. Постепенно семейные вечера стали противны и мне, и в конечном итоге мы окончательно отказали от них. Я ненавидел жалость, хотя где-то внутри себя понимал, что жалею себя сам, как сумасшедший лелею свое несчастье, взращиваю его и не даю ему завянуть, подкармливая все новыми обидами. Кажется, мне и самому так нравилось страдать, что я не мог допустить даже мысли о том, что мое мнение может быть совершенно ошибочным.
Привыкший к исполнению своих желаний по первой же просьбе, я был уверен, что смогу добиться всего, стоит только постараться и проявить терпение. Я помню, как стоял в стороне, выглядывая из-за угла, наблюдая за ее плавной походкой, когда она в окружении подружек выходила из здания университета. Какой мукой было наблюдать ее каждый день совсем рядом, сталкиваться в коридорах и придумывать причины, по которым она снова не взглянула в мою сторону и пробежала мимо. А я так и оставался стоять в толпе и смотреть ей вслед в надежде, что однажды она обернется, улыбнется мне и не отведет взгляд в сторону. Но Мэгги Купер так и не обернулась.
Головная боль переросла в чудовищный шум, я следом за Маргарет вошел в дом и упал в кресло, растирая пальцами виски. Может быть, я просто схожу с ума? Вот она растирает ладони, чтобы согреться, тянется ими к огню в камине, а сейчас убирает прядь волос с лица – эта прядь всегда выпадает из прически и ложится на глаза. Бросает равнодушную фразу и спешит скрыться в темноте второго этажа.
— Тебе спасибо, - говорю я ей вслед и добавляю, когда Мэгги уже не слышит - любимая...
На широком столе в гостиной уже стоял пышный букет из белых роз. Ровно тридцать пять. Свежие крупные бутоны издавали потрясающий праздничный аромат, и он понемногу наполнял все пространство. Попросив дворецкого заняться приготовлениями к ужину, я поднялся на второй этаж в комнату, которая временно выполняла обязанности моей спальни, с сбросил с себя костюм, отправив его в стирку, будто вместе с пылью можно было так же легко смыть неприятные впечатления от встречи с четой Стэплтонов. Возможно, именно из-за этого настроение Мэгги стало более задумчивы и привычно отстраненным. Стоя под струями горячего пара я смывал остатки сегодняшнего вечера и собирался с мыслями, прежде чем вновь попытаться создать атмосферу торжества в этом доме. Порой мне удавалось натянуть улыбку на лицо и передать частичку радости Мэгги, тогда она начинала улыбаться, все еще сдержанно, но уже намного теплее, и бывало так, что мы засыпали в одной комнате, не пытаясь отвернуться друг от друга, уткнувшись в стену. Я знаю каждую ее интонацию, каждое движение, каждый взмах ресниц и подрагивание губ, знаю, что она скажет в следующий момент и помню, что она сказала вчера и как посмотрела на меня. Сегодняшний взгляд и легкий шепот остались в моей памяти навсегда.
Выйдя из душа, я натянул идеально выглаженные серые брюки, в которых ходил преимущественно дома или брал с собой в загородные поездки, и направился в комнату Мэгги, сжимая в руках рубашку. Ее подарила она, и поэтому именно именно эта рубашка заняла особое место. — Ты устала? Я думал, мы поужинаем вместе, ведь сегодня твой день рождения. - Улыбаясь, я вошел в комнату и набросил рубашку на плечи. Она лежала на постели и безмолвно смотрела в потолок, будто поездка в Ковент-Гарден окончательно лишила ее сил. Присев на край постели, я наклонился к ней и, не дожидаясь согласия, оставил поцелуй на теплом и еще влажном лбу. От нее пахло кокосовым мылом и чем-то цветочным и свежем. — У тебя испортилось настроение? - тихо спросил я, не нарушая прекрасную тишину между нами, и провел кончиками пальцев по ее щеке. Ее кожа сияла в тусклом свете ночной лампы и превращая ее в прекрасную фарфоровую куклу с молочно-белой кожей и алыми губами, на которых на мгновение задержался мой взгляд. Глядя в лицо своей жены, наблюдая за тем как медленно опускаются ее ресницы, я погружался в то редкое состояние абсолютного счастья, когда не было нужды добиваться ее расположения, требовать объяснений, почему она отворачивает свое лицо и смотрит в пустоту. Она была здесь, так близко, что я чувствовал ее дыхание на своих губах, и моя рука могла без преград скользить по ее шее, вырисовывая невидимые узоры на мягкой нежной коже. Глядя на нее так близко как сейчас, я как и раньше ловил себя на мысли, что она совершенна. Все ее грехи, все капризы... Все в ней превращается в совершенную гармонию и звучит только для меня. В моих глазах она приобретала статус неповторимости, и казалось, с каждым движением своей руки по ее коже, я влюблялся в нее все сильнее. Взявшись за край влажного полотенца я потянул его вниз и, наконец, отбросил в сторону. Провел рукой по волнистым огненно-рыжим волосам, разбросанным по подушке и, приблизившись, прикоснулся к ее губам. — Жду тебя внизу... - проговорил я, оторвавшись от ее губ и, встав с постели, направился к лестнице, почувствовав себя необъяснимо радостно и легко. Сходя по лестнице, застегнул все пуговицы на рубашке, окинул взглядом уже накрытый стол и, отпустив слуг до завтрашнего утра, принялся откупоривать бутылку французского вина – точно такое же мы пили на своей свадьбе и на каждом дне рождении Мэгги. Ее любимое вино. Терпкое как она сама, и каждый раз разное на вкус.

http://funkyimg.com/i/26yko.gif http://funkyimg.com/i/26ykn.gif
--------------------------------
Однажды я спросил у себя - почему во всех моих мечтах, во всех планах и надеждах неизменно присутствует она. Что такого в этой Маргарет Купер, какой силой она обладает, раз так надолго лишила меня покоя? Она ведь не идеальна, даже мимолётно не похожа на ту девушку, что рисовало моё воображение. Она не так говорит, не так одевается, и даже смотрит на меня не так, как я хотел. Но сад, в котором нет сухих листьев и поникших цветов выглядит ненастоящим. Это место слишком красиво, возможно, поэтому оно не трогает сердце. В каждой красивой вещи есть трещины, даже на луне есть кратеры, даже в любви есть немного боли. Но у нас, Маргарет Купер, есть только одна проблема - без тебя я теряю себя.
Она знает обо мне больше, чем сам Бог. Правда, сама ещё не понимает, какой владеет силой. Часто сидит напротив, чужая и одновременно своя - эпицентр моего счастья, которое теперь воспринимается как неотъемлемая часть прошлого, туманного, уже не важного, но всё ещё такого близкого. Ещё несколько лет назад я изнывал в ожидании её объятий как спасительного круга. А потом сердце будто перепрограммировали. Мысли и воспоминания тяжелеют, но я держусь, не произношу их вслух. Поздно. До сих пор не могу с уверенностью сказать, что любовь прошла. Слишком нелепый конец для такого сумасшедшего, переворачивающего всё с ног на голову чувства. Появилось что-то менее сильное, что заволокло пылающую, уводящую от реальности, а главное - болезненную влюблённость. За то время, что она жила для себя, а я жил ею, всё поменялось в том мире, где мы когда-то познакомились. Я проезжаю мимо, не оборачиваясь, по набережной, где мы гуляли часами напролёт, рассказывая друг другу, что нового мы узнали сегодня. Пальто цвета мокрого асфальта, в котором я впервые пригласил тебя на свидание, я оставил в доме родителей. Из постоянный представителя превратился в британского дипломата за три года работы и тысячи бессонных ночей. Стал жутко бояться хлопка закрывающейся двери. Я вздрагиваю каждый раз и оборачиваюсь, в надежде, что не увижу её, спускающуюся по ступеням нашего дома с чемоданом в руке. Масштабные перемены накрыли мою жизнь как снег укрывает промерзлую землю. И в этом холоде потерялось самое важное - она. Занесло снегом, залило ледяным дождём, как те прогулки по набережной и первые счастливые воспоминания.
Много лет назад, только в тайне помышляя о свадьбе, я слушал её откровения о своих планах, прогуливаясь вдоль вишнёвого сада в пригороде Форт-Уильяма. Она весело и звонко рассказывала мне о том, каким ей видится будущий спутник, а я слушал, наигранно умилялся, но чаще злился. Где-то внутри мне так хотелось, чтобы этот герой её новой жизни исчез. Тогда она осталась бы со мной навсегда. А потом я понял, что совершенно не похож на него. И мне вдруг стало стыдно за эти мысли отчаянно влюблённого молодого мужчины, который только надеялся на взаимность. Она тянулась тонкими бледными пальцами к веткам только что распустившихся вишен, и притягивала их к лицу, так уверенно и всё же так мягко, что моё сердце замирало, когда она опускала веки и вдыхала тонкий сладкий аромат цветущих бутонов. Маргарет Купер была одной в целом мире, кто мог единственным взглядом пробудить вулкан внутри меня, открыть те дверь моего внутреннего мира, куда не было входа даже мне самому. Будто это не Создатель, а она слепила меня из глины своими руками, вдохнула в меня жизнь, придумала мне черты и пороки, но забыла придумать тонкую тропу от моей судьбы к её. Дорогу к её сердцу и мыслям мне пришлось искать самостоятельно, без карты, без компаса и проводника. Как уставший путник в пустыне я бреду по острогам её разума, выискиваю свои следы, путаюсь в мыслях, но всё равно захожу всё глубже в густую гущу её страхов и обид. Может быть, я никогда не найду своего портрета в этой пустыне. Может быть, так и встречу таинственный мираж со своими чертами. Но на заре, когда финал окажется неотвратимо близко, я с лёгким сердцем смогу сказать, что попытался сделать всё, чтобы дотянуться до звезды и сжать её в ладони.
Спустя годы мы снова сидим напротив, играя в гляделки, рассматривая друг друга как картины в галерее. Я выдыхаю сигаретный дым, глядя в её серо-зелёные глаза с океаническим отчаянием, и говорю - Я устал. А она, нелепо выдержав паузу, чуть заметно кивает - Я тоже. Мы свернули на ближайшем повороте, даже не попытавшись отвоевать своё счастье, а за нашими спинами потянулись длинные шлейфы из запутанных судеб. Я не мыслил своей жизни без неё, а она, должно быть, так и не смогла представить свою жизнь со мной. Протягивая руку к пустому месту на своей постели, на котором должна была спать она, я представлял, что, возможно, и она тянется ко мне по ту сторону стены. Хотя бы мысленно. Иногда приходил к ней среди ночи, попросту не оставлял выбора. Она делала вид, что не чувствует ни того, как медленно опустилась постель, ни моей руки на своём плече. Но даже в темноте нашей спальни я чувствовал, как медленно поднимаются её ресницы, мне казалось, она вот-вот посмотрит на меня в темноте и поймёт всё, о чём я так и не смог сказать вслух.
Я помню наизусть сценарий каждого вечера в тишине под взглядом её печальных глаз. Но сейчас, поднимаясь вверх по её телу и наполняя лёгкие знакомым сладковатым запахом, воспоминания растворяются. Прикосновения к её коже обжигают губы, будто оставляя глубокие ожоги на самом дне души. Следующий равнодушный взгляд превратит их в шрамы, в беспощадное время принесёт с собой новую волну нарастающей боли. Но с ней я научился жить этими мгновениями, ловить моменты в тёмной пустоте и видеть в них смысл своей короткой жизни. Я чувствую её мягкие губы на своём лице, и они кажутся такими знакомыми, удивительными, будто она неожиданно для самой себя осознаёт каждую мысль, вспыхивающую в моём уме. Россыпь поцелуев хрустальным звоном обволакивает слух, всё моё тело горит, и только её губы обладают чудесной силой исцеления, скользят по моей шее.  Поцелуй превращается в укус, я вздрагиваю, но не от боли, а от неизвестной восторженной вспышки. Сжимаю ладонями её талию, почти задыхаясь, отрываю её спину от горячей поверхности стола и раздвигаю ей ноги, сжав ладонью блестящие огненные волосы и мягко потянув их на себя. Целую её шею и, наконец, мы соединяемся. Моя грудь плотно прижимается к её, не оставляя ни кирпичика от возведённой когда-то стены. Волна будоражащего электричества, бегущего по телу, заставляет меня вновь закрыть глаза. Когда подо мной дрожит её тело, а влажные пряди волос касаются моей груди, я чувствую внутри горячие волны неотвратимой страсти - я сам становлюсь другим. Мужчиной, принадлежащей этой женщине, она ведёт меня за собой к обрыву, но я беспрекословно подчиняюсь. Этого достаточно, чтобы уже через мгновение я забыл обо всём, что существует в этом мире, и мои мысли растворились в её горячем дыхании. С ней хочется растянуть минуты в часы, продлить ночь, не впускать в окно утро. Я скучал по ней, по её телу, округлой груди, которую так любил накрывать ладонями и губами, по длинным ногам, смыкающимся на моих бёдрах, когда она подаётся вперед и двигается мне навстречу. Хочу смотреть на неё как раньше, скользить взглядом по гладкой коже и ощущать, как горят губы в преддверии поцелуя. Я останавливаюсь, жадно хватая прохладный воздух губами, наклоняюсь к её груди и притягивая её бедра к себе ещё ближе. Она смыкает губы, смотрит на меня совсем близко, и я хочу убежать от этого взгляда, он прожигает меня насквозь, управляет моими мыслями, привязывает к себе канатами, и я теряю сопротивление. С ней я становлюсь тенью самого себя. Неуправляемый, сильный, можно найти множество слов и все их применить к одному человеку, но только рядом с ней я чувствую себя песчинкой в океане, таким незначительным и неважным, что влюбляюсь в это чувство снова и снова. Даже если мир в одну секунду разрушится, а моё сердце расколется на две половины, я покину его счастливым, потому что встретил последние минуты в её объятьях.
В глубине подсознания рождается страх, в самом тёмном углу, в месте, которое призвано быть незамеченным, но именно в нём рождается самый ужасный ночной кошмар. Стоило мне только на миг ощутить себя счастливым, как в следующую же минуту случалось что-то неотвратимое, переворачивающее все карты в моей жизни. Ещё хуже, если происходящее окажется сном, и на утром я вновь проснусь в пустой постели, оторванный от всего мира. Буду вспоминать этот прекрасный сон и высчитывать мгновения до того, когда он вновь повторится. В своих снах я вижу её лицо, эти бездонные глаза, такие же как у меня, но намного ярче. Глаза, в которых ещё сохранился жизненный блеск, но и он постепенно гаснет под тягостью невзгод и потерь. И только сейчас я замечаю его вновь, когда мои движения сбавляют темп, и в звенящей тишине нашего дома я могу расслышать её громкое дыхание и почувствовать всем своим телом, как её сердце бешено колотится в груди. Тянусь к её губам, оставляю на них поцелуй как печать, свидетельство о том, что она всё ещё принадлежит мне, и как я счастлив осознавая это. — Я люблю тебя, - выдыхаю в её губы, хватаясь за то единственное, что всё ещё удерживает меня в реальном времени - Люблю... - Уже не жду ничего в ответ. Ни взгляда, ни слова, даже неосторожно брошенного с её губ. Сердце больно бьёт по рёбрам, невыносимо настойчиво вырываясь из груди вместе с тяжёлым дыханием, сливаясь с темпом наших движений. Я почти слышу, как за пределами нашей маленькой вселенной разрушается целый мир, и меня накрывает новая волна счастья от мысли, что в руках друг друга мы находимся в безопасности. Я крепко держу её над обрывом, не замечая, как в её глазах горит желание сорваться. Знаю, что с ней всегда будет так - на грани, как в последний раз. Но и иначе её невозможно любить. Только всем сердцем, до угасания пульса, до взрывов во вселенной и потери разума.

http://49.media.tumblr.com/7fba53163bd4 … o4_250.gif http://45.media.tumblr.com/5433dffa2000 … o7_250.gif
Оставь меня, но не в последний миг,
когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
что это горе всех невзгод больнее.
Аппарат для измерения давления и температуры, искусственное дыхание, устройство для поддержания сердечного ритма и уровня сахара в крови — звуки, которые издавали эти машины сливались в один пронзительный визг, они били в виски, напоминая каждую секунду, о том, что вот она — последняя черта, за которой пустота дышит в затылок. Каштановые локоны моей жены, мягкие и волнистые, беспорядочно падают на подушку, устилая её как саван. Я помню день, когда я впервые увидел ее. Меня поразили ее глаза и эти волосы, густые, пышные и блестящие. Они обрамляли румяное лицо, пылающее здоровьем. Цвета померкли, будто какой-то бездарный художник вылил на холст белую краску. От них не осталось ничего, только пепел, прах, медленно падающий с неба и устилающий все вокруг. День за днём... В пустоте только голоса докторов, металлические постукивания тонких игл для уколов и тихий писк аппаратов искусственной жизни. Всё идет не так. Не так, как я рисовал в своём воображении, будучи жизнерадостным и по уши влюблённым юношей. Я вслушиваюсь в слабый звук её голоса, и мой взгляд задумчиво стремится к одному-единственному окну в этой бледной комнате. Закат. Полет ярких и в то же время мягких красок на фоне темнеющего неба. Величайшие контрасты в природе, высота и глубина пространства, торжество небесного над земным. Когда-то в детстве я любовался этим немыслимым величием природы, но затем воспоминания потускнели, на смену детской фантазии пришла взрослая реальность. Но закат для меня так и остался навсегда знакомым. Знакомым и в тоже время новым. В своей красоте он изменчив — картина может почти не меняться на протяжении получаса, но бывает, что одна минута совершает революцию на полнеба — меняются краски, форма и плотность облаков, прозрачность атмосферы. Небо умирает, чтобы родиться вновь. Послышался шелест листьев, и воздух заполнил тонкий, но ясно ощутимый розовый аромат, слегка сладковатый и влажный. От поверхности воды струился прозрачный туман, он расползался так медленно, что казалось, будто им движет какая-то неизвестная никому сила. Больше всего мы любили закаты. Я возвращался с работы, Мэгги — с учёбы, и мы отправлялись на прогулку по вечерним улицам Лондона, держались за руки и могли молчать часами напролёт, понимая всё без слов. Сосем юные. Всё для нас имело свой смысл, тайный, понятный только нам одним. И звёзды для нас были вовсе не небесными телами, а огоньками, которые каждую ночь зажигают ангелы, чтобы не заблудиться на небе. Когда мы впервые столкнулись со смертью, звёзды в нашем воображении стали окошками, через которые на нас смотрела маленькая Элен. И мы верили в это. С возрастом призраки исчезают. Сказки растворяются в пустоте, сменяясь здравым смыслом и законами логики. Чудесам не остаётся места в практичном взрослом уме. Но порой так хочется верить, что детские представления о мире вовсе не выдумки, что чудо есть, и оно вот-вот постучит в твои двери. Я не смотрел на Мэгги, боясь выдать свой беспокойный взгляд, но мне казалось, что думаем мы об одном и том же — мы оба ждем чуда.
Её тихий голос плавно распространяется по палате как солнечный свет. На какое-то время я даже забываю, где мы находимся, создаю внутри своего ума иллюзию полёта или падения — не важно. Звук приборов стихает, и я мысленно возвращаюсь к нашему дому. И вот я снова прежний Говард, вновь сижу у постели Мэгги, которая приболела и пытаюсь заставить её съесть ещё одну ложку горячего супа. Если бы всё было так просто. Жалею себя. Как всегда. Но теперь эгоизм меркнет в чертогах моего разума, и следом за ним откуда-то из туманных воспоминаний появляется новая мысль. Новое осознание, в котором я признаюсь самому себе. Боль Мэгги, моей яркой угасающей свечи, куда сильнее моей. А следом за болью мягкой поступью наступает стыд. Пытаюсь представить на её месте себя. Если бы много лет назад я вернулся с войны с тяжёлой травмой, если бы не смог вести нормальный образ жизни и до конца своих дней остался инвалидом, была бы она рядом? Не знаю, как ответить на этот вопрос. Когда её голос гаснет в тишине, протягиваю ей ещё одну ложку супа. — Помнишь, что ты сказала, когда я вернулся с войны? «Я рада, что всё закончилось». Но что было бы, если бы я вернулся... парализованным, инвалидом или душевно больным? Ты бы оставила меня? — Вопрос повис в воздухе, и мне показалось, что бегущее время вдруг остановилось. — Когда священник спрашивал нас, готовы ли мы быть рядом и в печали, и в радости, он имел в виду именно это, милая. Это мой долг. — Стараюсь улыбаться и выглядеть беззаботным настолько, насколько это возможно. Промакиваю её губы салфеткой и усаживаюсь рядом, почему-то всё ещё не найдя в себе силы отпустить её руку. — Наш сын похож на тебя, тот же вредный характер. — Впервые за этот день я улыбаюсь искренне и оставляю поцелуй на горячем лбу Мэгги — Мы так и не выбрали для него имя. — Опускаю ладонь на её круглый живот, и снова ловлю себя на мысли, что уже давно ничего не чувствую. Изображаю из себя заботливого отца, который с нетерпением ждёт появления на свет своего ребёнка. Но так ли это? Ещё год назад я бы отдал всё на свете, чтобы взять его на руки, но теперь все мои мечты и планы останавливаются перед жестокой реальностью. Рядом с ней хочется думать об этом мире иначе, видеть в нём только прекрасное, вспоминать о своих мечтах и планах, которые так и не осуществились и, возможно, уже никогда не воплотятся в жизнь. Почему-то только рядом с ней мне кажется, что у нас ещё есть второй шанс. Шанс всё изменить. Никогда не думал, как внезапные решения меняют всё вокруг. Сесть в другой поезд, выйти не на своей остановке, перейти дорогу в другом месте, улыбнуться тому, кому никогда бы не улыбнулся. Придти туда, где тебя не ждали, или опоздать, а может просто придти раньше и увидеть то, что от тебя тщательно скрывали. После того Мэгги оказалась в больнице, я стал присматриваться ко всему, что происходило вокруг. Стал внимательнее относиться к самой жизни, превратив её из данности в нечто удивительное и неповторимое. Может быть, мысль, проскочившая тогда у меня в голове, оказалась единственной верной — может, я только сейчас понял, как любовь стирает все границы. Изменить всё, что успело надоесть, начать с чистого листа. Порой в жизни происходят события, впечатление от которых можно оживлять в своей памяти бесконечно. Мама подарила первую игрушечную машинку на Рождество. Твоя первая пятёрка по уроку, который ты не учил. Первая лекция от отца о хорошем поведении. Первая, ещё юношеская, влюблённость в девчонку из соседнего дома. Твоя первая зарплата и неповторимое ощущение независимости. В жизни так много первого. А потом ты встречаешь девушку, и все воспоминания рассыпаются, сконцентрировавшись в одной-единственной точки твоей Вселенной — на ней. И ты понимаешь, что уже ничего не будет как прежде. Ты уже никогда не проснёшься таким, каким был вчера. Солнце уже не так коснётся твоего лица, разливая утренние лучи по спящему городу. Дождь не так забарабанит по крыше, а все твои детские впечатления, накопленные за всю жизнь, станут другими. В какой-то момент тебе вдруг покажется, что всё, что ты делал раньше, всё, к чему ты стремился, на самом деле было бессмысленно. Теперь у тебя появится цель, первая цель в твоей жизни, несущая за собой первый парадокс — чем ближе ты приблизишься, тем дальше она ускользнёт. И ты впервые начнёшь думать не только о себе, пока в конце концов не забудешь о своём существовании. Лица прохожих вокруг приобретут только одно лицо, все звуки сольются в одно имя, а сердце сменит привычный ритм на сто ударов в секунду. А однажды ты вдруг остановишься среди толпы, и в твоих мыслях зазвучит чей-то незнакомый голос — она — всё, что у тебя есть.
— Как мы его назовём? — переплетаемся пальцами как прочными нитями, связываемся канатами. Когда-то точно так же мы выбирали имя для своей будущей дочери. Мэгги открывала огромный справочник и выискивала в нём красивые имена для девочек, а я, сидя по другую сторону от неё, удивлялся, какой счастливой и нежной она была в это мгновение. Какой моей она была. Опускала книгу на огромный живот и часами читала её вслух, отвергая одно имя за другим. Не так красиво звучит, не то значение... Сотня причин, но только одна верная — сердце само подскажет идеальное имя для будущее ребёнка. А я и не мешал. Часами слушал её радостный голос, пока она рассуждала вслух. Когда до родов оставались считанные недели, она пристрастилась к сказкам. Ложилась в постель и до поздней ночи читала ещё не родившейся Элен светлые забавные истории с предсказуемо счастливым финалом. И я не мог уснуть вместе с ними, да и не хотел засыпать. Слушал этот мягкий заботливый голос и погружался всё глубже и глубже в свои ощущения. Счастье. Так я называл то единственное чувство, какое испытывал в те короткие и давно побледневшие в памяти моменты. — Почему мы не читаем ему сказки? — вдруг спрашиваю я и всматриваюсь в лицо Мэгги — Как-то твоя мама говорила, что дети всё слышат и понимают, правда, не осознают этого. Вдруг, если мы будем читать ему учебник физики, он вырастет гениальным учёным? — Но кем бы он не вырос, каким бы не родился, одно останется неизменным. Если его матери не будет рядом, вряд ли у меня останется что-то в этом мире, что можно по-настоящему считать своим. Что-то, что можно любить так же сильно, как эти печальные глаза, затянутые пеленой слёз. Или эти холодные слабые руки, которые я так часто сжимаю своими горячими ладонями. Портрет прежней Мэгги всё ещё жив в моём воображении. На нём она всё такая же красавица с огненными волосами и широкой улыбкой, в которой, казалось, отражается солнце. Я смотрю на её потрескавшиеся сухие губы, и снова пытаюсь представить свою жизнь без этой её улыбки. — Я люблю тебя, Мэгги Купер, — едва слышно говорю я и улыбаюсь, чувствуя острую режущую боль в глазах. Отвожу взгляд в сторону и, опустив веки, втягиваю в себя наполненный запахами лекарств воздух палаты. Много лет назад я говорил то же самое, обращаясь к девушке, которая только готовилась стать моей женой. А теперь...

sometimes i feel like throwing my hands up in the air,
i   k n o w   i   c a n   c o u n t   o n   y o u .

- Ты никогда мне ничего не рассказываешь. - под холодным взглядом матери я вновь превращаюсь в ту двенадцатилетнюю девочку, угловатую, некрасивую, в объект вечных насмешек со стороны сверстников. В того неуклюжего подростка, пытающегося закрыть все неудовлетворительные оценки в последний день учебы, появившиеся в результате неразделенной любви. Ошибки, ошибки. Всю жизнь наступать в одни и те же лужи, промокая насквозь, чувствуя этот ледяной холод в ногах и эту пустоту внутри груди взамен цветущих там когда-то мечт. Всю жизнь пытаться, срываясь вниз и поднимаясь с колен снова. Стать, наконец, кем-то в глазах собственной матери, лишь переступив порог тридцатилетия. И обернувшись назад, понять, что за все эти годы ты потеряла больше, чем приобрела. - Мама, я не имею права ничего рассказывать об этом сценарии. - наверное, в тысячный раз повторяю я. Сжимаю сильнее чашку в руках, чувствуя, как горячий чай начинает обжигать пальцы сквозь стекло. Я неотрывно смотрю в пляшущий в камине огонь, пытаясь почувствовать радость от этого разговора. От осознания того, что спустя столько лет беспрерывной работы мне удалось попасть в крупнобюджетный фильм, который снимал гений своего дела, и теперь все могло стать иначе. Но даже огонь не мог согреть мои мысли. - Мне... Мне еще должны позвонить сегодня, я подожду звонка наверху. - холодность в глазах матери сменилась озабоченностью, но мне не хотелось и слова услышать от нее. Я боялась услышать ее грустный голос и признаться, что никакого звонка не должно было быть. Поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступени. Прохожу в комнату для гостей, много лет назад служившей мне моей комнатой, и падаю в постель, обессилев от спора с матерью. И вспоминаю о том, что забыла сказать ей. Что это последние выходные, которые я провела в родном доме, перед долгими месяцами очередной разлуки.

Холодный ветер, ударивший в лицо как только я раскрыла дверь, сорвал с глаз остатки короткого сна. В последнее время сон стал похож на какое-то мимолетное состояние забытья, в полудреме, находясь половиной сознания в холодной реальности. Недосыпание и чувство какой-то иступленной разбитости стало привычным делом, и все воспоминания о родном доме исчезали из мыслей, когда я приступала к работе. Тряска в машине по пути к месту съемок не позволяла закрыть глаза дольше, чем на пять секунд, и поймать эти короткие драгоценные мгновения. Пейзажи за окном сменяли друг друга, тяжелое серое небо давило на землю, превращая далекий горизонт в размытое пятно. Сколько я уже здесь? Я перестала считать дни, когда началась серьезная работа над фильмом. Я просто не успевала улавливать эти моменты, когда солнце вставало из-за верхушек деревьев и скрывалось на обратной стороне неба, за бескрайней равниной. Но мне нравилось здесь находиться, чувствовать себя причастной к созданию чего-то настолько крупного и масштабного, что мне до сих пор было сложно осознать в полной мере. До непосредственных съемок мне не удавалось встретиться с Ноланом, и во время подготовки к роли я встречалась лишь с Торном, именно тем человеком, что прорабатывал все научные теории в сценарии, при этом пытаясь утихомирить завышенные требования самого Кристофера. Торн учил меня науке, в особенности астрофизике, настолько, насколько это было возможно в моем случае. Мне всегда было сложно изучать точные науки, и это было связано, по сути, с простой нелюбовью к этим предметам. Но я сама настояла на занятиях, как только познакомилась со своим персонажем и сценарием фильма в целом. Торн никогда не пытался быть терпеливым по отношению ко мне, часто закатывая глаза и откровенно выражая собственную раздражительность. Его часто называли сухим и безэмоциональным, заинтересованным лишь в реализации его и чужих научных теорий на большом экране. И едва ли ему хотелось разжевывать самые элементарные, по его мнению, вещи какой-то недалекой актрисе. Не смотря на все его выходки, я настаивала на повторных встречах, пока мои мысли насквозь не пропитались сингулярностью, гравитацией и прочими научными терминами. Может быть, в глазах Торна я перестала выглядеть так блекло. Теперь, сидя рядом с ним в машине, медленно преодолевающей залитый яркой зеленью холм, я не чувствовала себя по-идиотски. - Кристофер до сих пор мечтает вплести в сюжет полеты на скорости быстрее скорости света, что за беспросветный кретин. - его очередной приступ ворчания отрывает меня от мыслей, устремленных в рассвет над южной Исландией. Абсолютно не хочется ему отвечать, ведь нападки могут перекинуться и на меня. Мычу что-то нечленораздельное, вновь опуская голову на сложенную надвое куртку. Многие критиковали Нолана за его картины, в особенности, за их безэмоциональность, граничащую иногда с сухостью. Но вспоминая последние дни, я вновь и вновь обращаюсь к своему далекому детству, пропуская эту работу через личные чувства. Может быть, эта очередная ошибка, которая мне будет стоить очередных ночей, проведенных без сна. И не нужно вкладывать в эту работу настолько большую часть себя. Но я не могла по-другому. Я не могла беспристрастно относиться к тому, что мне приходится переживать каждый день, чувствуя эту свинцовую усталость на кончиках пальцев. Пытаюсь не вспоминать те одинокие дни из детства, когда мне так сильно не хватало отца порой, прошу вернуться его назад, вглядываясь в бесконечную глубину камеры. Снова повторяю себе собраться, взять себя в руки. Забыть о себе и думать лишь о Мерф, оставив за дверью свои воспоминания. И перестать постоянно нервничать неизвестно от чего.
Приступая к новому проекту, я всегда испытывала непонятный страх, сверлящий изнутри мою черепную коробку. Нужно ли совершать в жизни столько ошибок, чтобы теперь страх подвести других людей стал доминирующим в моем сознании? В какой-то момент я поняла, что мне нравится это чувство опустошенности после целого дня беспрерывной работы. Нравилось падать в постель и в эту же секунду засыпать, не позволив мыслям вновь въедаться в мозг. Мне нравился этот процесс, метания в полнейшем хаосе людей по площадке, постоянный шум меж сценами. Я ощущала себя важнейшим винтиком в огромной машине, без которого часы не смогут пробить двенадцать. Ощущала себя нужной. Может, поэтому я отдавала себя всю без остатка любому проекту, что появлялся на моем пути, ведь куда проще жить другой жизнью, носить лицо абсолютно другого, выдуманного человека. Я люблю работу, и это взаимное чувство. Оказавшись на площадке, я некоторое время стояла в растерянности, пытаясь взглядом отыскать Кристофера и спросить, что мне нужно делать. Вчера нам пришлось в скором порядке покидать площадку, пережидая поднявшийся ветер с дождем за окнами теплых гостиничных номеров, и теперь множество людей копошилось по всему периметру, приводя в порядок место съемок. Все проносились мимо меня, участвуя в каком-то безумном, но строго отработанном спектакле, в котором мне не нашлось места. Торн исчез куда-то со скоростью звука, оставив меня стоять в одиночестве. Где-то шумел генератор, люди выкрикивали имена и команды, все звучало, работало, двигалось, и я не сразу поняла, что мне нужно делать в этом беспрерывном потоке. Кристофер будто был моим отцом, бесконечно заботливо относящийся ко мне и готовый помочь с любой мелочью. Оказавшись однажды с ним только вдвоем, Кристофер признался мне, что моя героиня изначально была мужчиной и эта роль должна была достаться другому актеру, но он решил все изменить, когда у него появилась на свет дочь. И что он не может относиться ко мне как-то иначе, чем как к дочери. Сказав это, Крис вновь превратился в того серьёзного и расчетливого человека, выстраивающим сложные конструкции в своих творениях. Почувствовав, как холод начал пробираться под кожу, я вжимаюсь в старую куртку, в которой мне нужно было появляться в кадре и которая мне была слишком велика. Я неосознанно подумала о том, что это могла бы быть куртка моего настоящего отца, а не экранного. Мысли, прочь! 
Весь остальной день словно бы прошел сквозь меня, не оставляя в голове ни единой зацепки. Я никогда не запомню этот день, не запомню все то, что происходило до одного момента, устроившей взрыв где-то внутри моего сердца, вмиг увеличив ритм до ста ударов в минуту. Одни и те же дубли, снова и снова, пока в глазах Кристофера они не будут идеальны. Слова, все те же фразы, вырезанные на коре головного мозга. Повторение, повторение, повторение. Я всматривалась в строки сценария, в сотый, в тысячный раз проговаривая про себя те же слова. Все что угодно, лишь бы работа продолжалась без перебоя, не оставляя мне ни единой передышки. Стоя в самом эпицентре всеобщей деятельности, я не заметила, как к площадке подъехала и остановилась неизвестная машина. Едва ли это могло привлечь мое внимание даже когда привычный шум на площадке сошел на нет и то тут, то там стали слышаться одобрительные выкрики. Все мое сознание целиком и полностью принадлежало другому человеку, такой же женщине с рыжими волосами и странноватым именем. Она что-то кричала внутри моей головы в тот самый момент, когда я, не видя впереди себя ничего, шла по земле, по какой-то непонятной даже мне причине стараясь не придавить траву. Я слышу свое имя и оборачиваюсь в тот самый момент, чтобы удариться плечом о другого человека.
- Извините, я не хотела... - мой твердый голос умолкает, когда я всматриваюсь в лицо человека, достающего из лужи свой шарф. Осознание пришло не сразу, и я начинаю чувствовать себя так, будто меня несколько раз подряд ударили по щекам, и звон этих ударов все еще эхом отдавался в моих ушах. Леонардо ДиКаприо. Здесь и сейчас. Достает свой шарф из лужи, который я собственноручно туда отправила. Сколько бы лет не прошло и как бы я не готовилась, в кончиках пальцев всегда будет зарождаться дрожь, передающаяся в голос, каждый раз, когда я буду встречать актеров, повлиявших на меня много лет назад. И как бы я не старалась сохранять спокойствие, где-то глубоко внутри все судорожно сжималось, а в голове появлялся этот иступленный туман, заставляющий меня глупо растягивать слова в разговоре с ними. - Я... Простите, я не являюсь сотрудником. Вернее... - позор, позор тебе до конца жизни, Джесс. Я пытаюсь помочь, наклонившись к нему, но тот лишь отмахивается, и не придав никакого внимания моим словам, уходит дальше. Почувствовав укол обиды, я поворачиваю голову, бросая взгляд ему вслед. Один из работников подходит сзади и хлопает меня по плечу, давая знать, что стал свидетелем этой забавной сцены, а мне хотелось провалиться под землю от того, что я так глупо и по-девчачьи растерялась перед этим человеком.
Уже давно позабыв об инциденте и переговариваясь с помощником оператора, я не сразу заметила, как Кристофер машет мне, подзывая к себе. На его добродушное лицо сложно ответить чем-то кроме улыбки, и я направилась к нему, в этот раз стараясь не врезаться ни в кого по пути. Вот же... Стоило только вспомнить об этом, как я узнала человека, стоящего возле него. На мгновение замедлив шаг от сомнений, мягкими нитями прошившими мое сознание, я вновь устремилась к ним, вспомнив о том, что я давно перестала быть той девочкой, бегающей за любой возможностью и воспринимающей все как последний шанс. Как только оказываюсь перед Леонардо, его лицо меняется, и в ответ на его нахмуренные брови и поток слов, обрушившихся на меня, я улыбаюсь, как мне казалось, доброй и непринужденной улыбкой. Той самой, на которую, как я думала, способна. Кристофер перебивает его, и секунду спустя выражение лица Леонардо становится таким, будто бы он узнал, что Санты не существует. - Я рада нашему знакомству. - спокойным, но каким-то по-хозяйски довольным голосом произношу я и пожимаю его руку, так неуверенно поднятую навстречу мне. Нолан покинул нас, считая, что дал начало крепкой дружбе и что нам так необходимо теперь остаться вдвоем. И после этого прошли те самые мучительные минуты, длиною в вечность, полные молчания и смущения. Многим людям они знакомы, когда остаешься один на один с человеком, чье присутствие для тебя как камешек в подошве обуви или маленькая язва под самым языком. Я улыбаюсь ему, радуясь тому, что, наконец, кому-то из нас пришла идея начать разговор. - Да, я понимаю вас, перелеты часто утомляют. - перевожу взгляд на него, когда он заговорил о стирке. Неужели он думает... - Вы хотели сказать, что я похожа на человека, который с радостью вам одолжит чистящее средство? - улыбаюсь его глазам, в которых читалось одно сплошное непонимание. Что здесь происходит? Я давно задаюсь этим вопросом. - Мы можем прогуляться до моего трейлера, пойдемте. Крис все равно еще не скоро освободится. И у нас еще есть шанс спасти ваш шарф. - кивком головы говорю ему идти за мной, и дождавшись, когда он сделал шаг со своего места, устремляюсь вперед, взглядом отыскивая свой трейлер и направляясь по прямой линии к нему.

f  l  o  r  e  n  c  e      +      t  h  e      m  a  c  h  i  n  e      -      y  o  u  '  v  e      g  o  t      t  h  e      l  o  v  e
 
Как же сложно подобрать слова, чтобы выразить то, что я чувствую к этому мужчине, сидящему напротив. Его слова выбивают из-под моих ног почву, из-за чего я не могу сказать ему в ответ и слова. Злость, оскорбленность, раздражение, растерянность... Мы знакомы не больше минуты, но за эту самую минуту произошло так много. И в то же время, не изменилось ничего. Ничего не происходит, лишь эмоции, ранее едва зарождавшиеся в моей голове, стали в сотню раз острее. Неприязнь, наверное, стала бы идеальным словом для того, чтобы выразить мое отношение к нему. Удивительно острое чувство этой самой неприязни кололо изнутри мою кожу, вычерчивая слова. Нужна сила, чтобы сдерживаться и не дать этим словам сорваться с губ. Привычка контролировать каждую эмоцию на публике стала неотъемлемой частью моей жизни. В этом мире стало бы невозможным добиться успеха, не умей ты играть роль и за границами фильма. Дарить ненавистным мной людям самые искренние улыбки стало для меня таким же нормальным, как подъемы по утрам. Не отрываю пустого взгляда от мужчины. Тот ничего не выражающий взгляд, скрывающий за собой жаркое раздражение. Думаю о том, каким является Рассел Кроу дома, в окружении своих детей. И становится ли он другим, оберегая для прессы свой собственный образ, как самый дорогой костюм. Наверное, не становится. Его репутация хорошо и давно известна в Голливуде, а всевозможные слухи распространились по всему миру. Но встречался ли каждый из этих сплетников лицом к лицу с мистером Кроу? Сидел ли кто-то из них под его насмешливым взглядом, как я? Выслушивали ли эти слова с плохо скрываемой издевкой в голосе? Задумываюсь о том, стоит ли оставаться вместе с этим человеком, путающим прямоту и грубость, если вечер вконец испорчен.
- Мне не нужно ничего заслуживать. Едва ли мне понадобится твое одобрение, - задумчиво произношу я, разглядывая ужасный бантик на шее бармена. Ставлю бокал на стол и зажимаю между пальцев его стеклянную ножку, раскручивая внутри остатки мартини. Внезапно на меня будто навалилась вся усталость от этого вечера и от этого разговора в частности. - А грубить мне не нужно. Этого я точно не заслужила, или я успела задеть нашего грозного бойца своими несправедливыми словами? - Есть ли вообще смысл говорить с этим человеком, считающим свое мнение единственно верным? Такие люди мне были хорошо известны по моему прошлому, и теперь я могла лишь поблагодарить небеса, ведь без их драгоценной критики у меня не было бы такой толстой кожи и иступленной упрямости в работе. Типичные слова для такого мужчины, как он, не терпящим несогласных, уничтожающий по мере возможности всех тех, кто ему неугоден. Самовлюбленный, циничный, упертый... я не забыла про самовлюбленного? Впервые за долгое время поворачиваю к нему взгляд, задерживаясь на его руке, подносящей ко рту стакан. Многие отмечали его физическую силу, но только теперь понимаю, что она читается в каждом его движении и жесте, во взгляде спокойных глаз, с которым он разглядывает поверхность стола. Может быть, все дело в его сильном и твердом характере, не смотря на то, что этот характер в то же время сварлив и абсолютно ужасен. Что-то придает его виду тот образ, из-за которого неосознанно начинаешь уважать этого человека. Вот если бы он умел молчать... - Не называй меня... - не успеваю закончить знакомую фразу, как вновь оказываюсь перебитой голосом, грубым, не терпящим чужих слов во время своих речей. Такое поведение уязвляет меня и, не дослушав до конца, я отворачиваю голову в сторону бармена, допивая из бокала остатки мартини. - Скорее, тебе нужен психолог снова. - едва слышно произношу я, решая, что самый ужасный разговор в моей жизни на этом закончен.
Чувствую, как шея начинает затекать из-за одинакового и крайне неудобного положения тела, но почему-то в присутствии именно этого человека я не могла позволить себе пошевелиться. Готова отсечь себе руку, лишь бы не пересекаться с ним взглядом. Я могла бы просто встать и уйти, но это бы означало мое полное поражение перед Расселом Кроу, а этого я ни за что в жизни не могла позволить. Какой-то мужчина, уперто считающий себя правым. Его лицо напоминало мне прошлое, из которого мне с таким трудом удалось выбраться. И от этой грязи мне до сих пор не удавалось отчистить свою память. Когда в женщине видят лишь объект вожделения, а не источник новых идей и образов, которых так не хватает в кино. Мать иногда спрашивает меня, как я добилась первой роли, каким образом мне удалось добиться успеха с первых шагов в крупном кино. Как объяснить ей, что меня тошнит от этих вопросов? В этом мире фальшивых друзей и ненастоящей любви уважение к самой себе оставалось единственным, во что я все еще не переставала верить. Единственным, что я не потеряла вместе с остальными чувствами. Осталось еще недоверие ко всем этим людям вокруг. Это лучшее, что можно было бы ощущать в этом мире. Натягивать на лицо улыбку, как только сделаешь шаг из своей квартиры, но не доверять больше никому. Не посвящать никого в тайну своих чувств, что бы не было. Не давать лишний повод близким людям задеть тебя. И кому бы это могло понадобиться? Я считала глупостью выставлять напоказ чувства, если они не касались никого. И лучшим решением в моей жизни было сокрытие от прессы любой информации о себе и своей личной жизни. Ведь на самом деле это никому не нужно и никому это на самом деле неинтересно, лишь очередной повод облить грязью другого человека и пообсуждать во всеуслышание все его ошибки, будто человек не способен их совершать. Оставаться самой собой в этом мире трудно, но сохранить репутацию нетронутой еще сложнее. Я не была против прессы, но и повода вторгнуться в мою жизнь я не давала. Спокойствие и тишина мне всегда были важнее.
Легко вздрагиваю, когда голос Рассела Кроу вновь врывается ко мне. Может, он тоже считает, что если он уйдет, то проиграет этот невидимый спор между нами? Иначе я не могу дать объяснения тому, почему он все еще сидит рядом и говорит со мной. Выслушиваю его слова, чувствуя, как лицо сковывает льдом. Видимо, он считал свои слова чертовски важными, раз так хотел их донести до меня. Чувствую, как внутри разрываются все нити. Почему я так уязвима в разговоре с ним? Его слова даже не были обидными по сравнению с теми, что мне давалось выслушивать от других людей. Почему же именно сейчас и именно от него? Смотрю на него, сохраняя в глазах последние остатки самообладания. Больше всего сейчас мне хотелось не видеть его. Ни за что сейчас я не могла оторвать взгляда от его лица. Как же ему удалось так легко подорвать мое спокойствие? Сомнение врывается в мою душу, заражая собой все вокруг. Не понимаю, почему это так тяжело. И что со мной происходит. - Твои слова были мнением. Таким же мнением были и мои слова. Знаешь. Люди иногда делятся ими между собой. - слишком неубедительно. Все еще чувствую себя пораженной. Выдавливаю подобие улыбки, скрывая ее в поднесенном ко рту бокале, из которого падает последняя капля. Чужой голос отвлекает его, и я, наконец, могу от него отвернуться. Пропускаю мимо ушей короткую перепалку между ним и каким-то журналистом, делая вид, что не замечаю последнего. Меньше всего мне хотелось сейчас говорить. - Это их работа, - безучастным тоном говорю я, ставя бокал на стол и отодвигая его от себя. Бармен тут же подхватывает его, унося прочь. Теперь моя улыбка не настолько обреченная, и я поворачиваю голову на его новый вопрос. - Сама не знаю почему. Я пришла сегодня одна, все лучше, чем общаться с журналистами, - чувствую, как меня начинает тянуть на откровенности, как это обычно бывает со мной после пары бокалов вина. Встретившись с его простым взглядом, понимаю, что ни за что не могу позволить себе сказать ему еще одну глупость. - Вечер был изумительный, - не знаю почему говорю я, вмиг засобиравшись уходить. Спускаясь с барного стула, цепляюсь каблуком за подножку и по инерции хватаюсь за руки Рассела, и это стало единственным, что защитило меня от падения. Неразборчиво благодарю его и, на ходу расправляя платье, направляюсь к выходу. Мысленно убеждаю себя, что вряд ли когда-нибудь встречусь с Расселом Кроу вновь. Подхожу к Ридли Скотту и поздравляю его вновь. Обменявшись парой традиционных фраз о том, почему я ухожу и почему не могу остаться, я выдумываю очередные причины и, сделав пару шагов к двери, хватаюсь за ручку.
Яркие вспышки на миг ослепляют меня после мягкого света в доме Ридли, и я беззвучно ругаюсь. Откуда только вы беретесь? Нет сил даже улыбнуться, как я делала это раньше словно по инстинкту. Пытаюсь отыскать сквозь толпу свою машину. Черт возьми, почему все они собрались именно здесь? Кто-то без какого-либо стеснения встает прямо передо мной, и впервые во мне появляется острое желание ударить человека. Безрезультатно пытаюсь пройти между ними, прося пропустить меня. Мой голос едва ли слышен среди шума вокруг. Из последних сил сдерживаю слезы, подступающие к глазам, и, наконец, отталкиваю от себя мужчину, слишком близко подошедшего ко мне и перекрывшего путь. На секунду уставившись на меня, он опускает камеру, и я смогла увидеть, какого цвета его глаза. Но его лицо вновь скрывается за фотоаппаратом, и мы вдвоем уже предвкушаем утреннюю статью в интернете. Чувствую, как кто-то хватает меня под руку, и развернувшись, выдыхаю из легких остатки воздуха, и зрачки моих глаз расширились, не смотря на слепящие вспышки света от фотокамер.

g  o  t  y  e     -    h  e  a  r  t  s    a    m  e  s  s

you have lost  too much love
t o   f e a r ,   d o u b t   a n d   d i s t r u s t
В голове рождается новое чувство. То, что было мне неизвестно до этого дня. Неподвластное детскому разуму, ускользающее порой и от взрослых. Но встречаемое на жизненном пути абсолютно каждым человеком однажды. Не единожды. Забирается в самые потаенные закоулки сердца, запуская свои шипы в плоть. Кто-то избавляется от сорняков, перерубая их на корню, кто-то живет ради этой боли и гонится за ней всю жизнь, разбивая руки в чужую кровь. Мое чувство лишь зародилось, запутываясь где-то в дебрях мыслей, я не могу ни уничтожить его, ни взять под контроль. Мне пять лет, и пока я не могу отличить и сложить в разные ящики для игрушек свои чувства и свои эмоции. Детские слезы застряли где-то в горле, и даже при желании я не могу дать им волю, выпустить из плена собственных глаз, оставив из-за них мокрой подушку в своей кроватке. Стою посреди своей комнаты, небольшой, где помещается лишь кровать и большой шкаф, в котором моя мать хранит все зимние вещи нашей семьи. Пытаюсь осознать, сложить по полкам все бушующие мысли в своей детской голове, путая местами спокойствие и страх. Не знаю, что делать дальше, уставившись остекленелыми глазами в точку на прозрачном стекле окна. Чувствую резкую боль в большом пальце руки и только теперь замечаю, что неосознанно сорвала с него заусенец. Будто пробудившись от слишком крепкого сна, прижимаю палец к губам, ощутив едва уловимый вкус выступившей крови, и подхожу к своей кровати, достав из-за спинки книгу. Хмыкаю носом, унимая невидимые слезы. Увидеть то, что не должен видеть ребенок. Почувствовать то, что не должен чувствовать ребенок. Сажусь на постели, раскрывая книгу на первой попавшейся странице, где есть картинка. Я выучила их все в этой книге, при желании я бы смогла нарисовать их с закрытыми глазами, не очень аккуратно, вычерчивая черным карандашом контуры рук и рисуя палочки-ресницы у всех этих красивых принцесс, но я выучила каждый сюжет этих картинок. Непонятные буквы на страницах книги не останавливали меня, и по редким рисункам я составляла свою историю, веря, что русалочка, оставшаяся сидеть на скалах в море, грустит лишь потому, что будет скучать по принцу, на ее фоне уплывающему на корабле под руку со своей сестрой. Но он обязательно вернется, это наверняка написано в последних строках сказки перед красиво выведенными ярко-розовыми буквами внизу страницы, в которых я угадываю слово "конец". Перелистываю книгу, задерживая взгляд на принцессах, которые почему-то сразу угадывались среди толпы других персонажей. Хмурю брови, встречаясь со злодеями, которых тоже было легко узнать, забывая о том, что было со мной минуты назад. Все вокруг будто окольцовывается в черную рамку, и кроме книги с красочными героями и непонятными каракулями передо мной не существует ничего. Сам воздух стал тише, и шум на улице отошел назад, вышел на дверь, и теперь его было не слышно.
- Все в порядке? - бабушка садится рядом со мной, но я не отрываю взгляда от книги, теребя указательным пальцем край обтрепавшейся обложки. Я всегда улыбаюсь ей при встрече, заглядывая в извечно добрые глаза, затянутые пеленой прожитых лет и подставляя щеку для поцелуя, но теперь во мне не было сил даже повернуть к ней голову. Не было сил произнести слова. Что я могла ей сказать, чтобы не затрагивать слишком больную тему? Словно по инерции от этих мыслей опускаю руку, потирая ушибленный живот, ощущая под пальцами тупую боль, проснувшуюся внутри. - Давай мы съездим к доктору, малыш? Он просто посмотрит, - сразу же добавила бабушка, встретившись с моим взглядом, в котором блеснул страх. - У меня ничего не болит, - выпалила я, из-за чего голос показался раздраженным. Доктор не сделает ничего хорошего, они никогда не делают, они приносят только боль. Как тогда, когда мама говорила, что мне не будет больно и доктор тоже только посмотрит, как выросли мои зубы и не завелся ли в них плохой кариес. Я не знаю, что это такое, но лучше бы он дальше жил у меня в зубах, чем доктор прогонял его. Рука бабушки опускается на мое плечо. Раньше мне нравилось сидеть с ней так, говорить обо всем на свете и сплетничать о соседских детях, которые не позвали меня с собой на реку, но теперь, не знаю почему, мне было неприятно ее присутствие, нарушающее мой устаканившийся мир наедине с книгой, а ее рука неприятно давила на мое плечо, из-за чего приходилось напрягать спину, чтобы не сгорбиться.
- Хочешь поехать ко мне в гости? Мама уже разрешила, мой кот соскучился по тебе, - не замечаю фальшивой радости в ее голосе, погружаясь в фальшивый мир сказок. Здесь мне становилось лучше. Что плохого в том, чтобы отторгнуть реальный мир, который делает тебе больно? Слышу вздох бабушки, ее руки бережно начинают гладить меня по голове, пропуская меж тонких пальцев мои волосы, растрепавшиеся из-за... не важно. Разглядываю рыжие волосы русалочки, наблюдающей за уплывающим кораблем. - Дядя Джон поступил очень плохо, так, как хорошие люди никогда не поступают. Он тебя обидел, поэтому мама его прогнала, он больше никогда не вернется. Не вернется. Проговариваю вновь эти слова про себя, заглядывая в грустные нарисованные глаза русалочки. Не замечаю, как кровь из пораненного пальца опускается на белую страницу, вмиг впитываясь в шершавую бумагу и окрашивая ее. - Дядя Джон не вернется, - ее руки начинают заплетать из моих волос косу, стараясь нечаянно не дернуть за них. Отрываю взгляд от пятна в книге и поворачиваюсь к ее лицу. - Кто? Ее голос умолк, и она улыбнулась мне, в ее взгляде читалось какое-то одобрение моему вопросу, которое мне было искренне непонятно. Не дождавшись ответа, я протягиваю ей книгу. - Ты не умеешь читать? - слишком резкий вопрос, и в моей груди вмиг пробудилось чувство стыда за этот упущенный навык. Наверное, я снова покраснела. - Я умею читать только сказки. По картинкам, так тоже можно уметь, - извиняющимся тоном произношу я, опуская взгляд на книгу. - Вот тут, прочитай мне вот здесь, пожалуйста, - пальцем показываю в самое начало страницы, внизу которой красовалось слово "конец".
Любовь или ненависть? Эти два чувства так похожи друг на друга. Одинаковая структура, одинаковый огонь, разгорающийся в груди. Одни и те же эмоции, сжигающие все мысли в голове. От этих чувств ты ощущаешь ту же дрожь в руках, и желания выжигают изнутри все остальные нужды. Они так похожи. И постоянно все та же самая вера, что ты можешь пройти сквозь огонь и воду, преодолеть все стены, не смотря ни на что, лишь бы оказаться рядом с человеком. Чтобы осыпать его лицо поцелуями или же разбить это лицо вдребезги.

fernando velazquez - i'm here

there are combinations of very simple natural objects which have the power of thus affecting us,
still the analysis of this power lies among considerations beyond our depth.
Не смогла ни на секунду сомкнуть глаз за все время этого пути, поэтому даже сквозь опустившуюся на землю темноту я заметила приближение дома, появившегося на горизонте как только лошади преодолели последний холм. По мере того, как путь сокращался, очертания дома становились все более четкими и детальными, и теперь я уже могла рассмотреть парадный вход и острые пики на высокой ограде вокруг, разрезающие темную ночь. Удивительно, каким светлым мне раньше казался этот огромный дом, в окнах которого теперь я не могла найти ни единого света. И заключенная внутри пустота пугала меня, я чувствовала этот холод внутри. Мне не хотелось возвращаться сюда, на руины собственного детства, и не застать тут никого. Остаться в одиночестве теперь казалось мне смертельной опасностью, и потеряться среди этих комнат, больше напоминающих моему истерзанному сознанию непроходимый лес, не составило бы труда. Своды величественного дома закрыли собой луну, скрывая собой последний источник света, и лошади остановились. Кучер помог мне спуститься с повозки, и моему взору предстала полная картина того, что когда-то было моим домом. В темноте границы пустого двора смывались, в моей голове пронеслась мысль, что завтра, когда дневной свет озарит землю, я в полной мере увижу, в какое запустение пришло поместье. Перед глазами начали вырисовываться картины из далекого прошлого, настолько горького, что я физически почувствовала эту тяжесть, рухнувшую в этот миг в сердце.  Кончики пальцев нещадно кололо от холода и онемения, дорога оказалась слишком долгой и утомительной. Обведя взглядом двор в последний раз, я направилась к тяжелой входной двери, из-за которой появился человек. В нем я с трудом узнала старика Фрэнсиса, за эти долгие годы сильно постаревшего и осунувшегося. Его морщины стали еще глубже, разрезая на части бледное лицо, а во взгляде потускневших мутных глаз едва ли можно было узнать человека, которого я знала с самого своего рождения. Подойдя ко мне, дрожащими руками он взялся за мою ладонь, глухим, хриплым, надломленным от горя голосом произнеся теплые слова приветствия. Заглядывая в его старческие глаза, я понимала, что он никогда не исчезнет из этого дома, став его частью, затворником этих черных стен, в которых даже окна перестали пропускать солнечный свет. Он стал вечным призраком этого проклятого места. Прикасаясь к его рукам, сухая кожа которых больше напоминала кусок пергамента, я не испытала от этой радостной встречи ничего, кроме горечи. Прохожу в дом, чувствуя, как вокруг меня начинает смыкаться темнота, и холод пробирается под самую кожу, заключая сердце в приступе судорожного страха. Здесь, в каждом углу я видела разрушенные воспоминания о детстве, и их обломки давно остыли, испустив последнее дыхание. Подхожу к камину, опуская руки к самому камину, пытаясь согреться в этой пустой обители холода, больше напоминающей склеп, чем дом, в котором прошло все мое детство, и Фрэнсис запинающимся голосом говорит о смерти отца. Ничего. Ничего внутри не дрогнуло от этой новости, о которой я узнала еще несколько недель назад, когда в больницу пришло письмо от сэра Риккарда Ашера. Удивительно чувствовать пустоту в сердце, пытаясь вспомнить лицо родного отца. Словно от тяжелого удара я очнулась среди голых стен, вырвалась из кошмарного сна, в который превратилось мое существование, чтобы быть брошенной в холодной реальности. К своему ужасу я увидела железную решетку на окнах, все еще не понимая, где я и как оказалась здесь, и тихий, почти безжизненный вой вырвался из моей груди. Чувство безумного страха стерло границы времени, и оно сыпалось сквозь пальцы, словно песок. Заточение сводит с ума, а вкрадчивый голос доктора переставал вызывать и каплю доверия, суля очередные муки, когда руки медсестер смыкались вокруг моих рук, словно цепи. Но весь ужас был в том, когда спустя месяцы я узнавала, что за выбеленными стенами больницы прошли уже года. Я неотрывно смотрю в огонь камина, не чувствуя обжигающей боли на кончиках собственных пальцев, не слыша голоса Фрэнсиса за спиной, и лишь одно имя вдребезги разбивает это тяжелое и удушающее спокойствие, повисшее в комнате. Дурман в голове, парализовавший все мысли, вмиг рассеивается, и я отрываю руки от огня, будто бы проснувшись от какого-то больного сна. Чувствую, как сердце трепещет в груди, пытаясь вырваться из сомкнутых вокруг ребер. - Родерик? Он уже здесь? Голос остается ровным, когда внутри все дрожит, в надежде на встречу в это же самое мгновение. Не даю волнению овладеть моим телом, всеми силами сдерживаясь от того, чтобы не сорваться и побежать.
Дом остался позади, и теперь, мне казалось, все стало лучше. Холодный ветер порывами выбивал из моего тела остатки тепла, но ничто не смогло бы остановить меня в эту минуту. Приказав Фрэнсису приготовить горячий чай, я поспешила выбраться из темного плена комнаты, забыв надеть свой дорожный плащ. Часовня находилась не так далеко от дома. Не так далеко, как мне казалось в детстве, когда всё вокруг видится гораздо большим, чем это есть на самом деле. Где-то вдалеке послышался одинокий волчий вой, или же это показалось мне, и ветер вновь пытается меня обмануть. Оказавшись около двери, я некоторое время стояла, в неуверенности потирая замерзшие руки. Я вспомнила о том, что внутри находилось два человека, к одному из которых сердце тянулось сквозь все эти года и лишь призрачная надежда на встречу не давала мне угаснуть до конца. И другой человек, чье жестокое лицо стерлось из моей памяти под гнетом прожитых лет и иступленного существования в стенах больницы. Человек, постоянный страх перед которым когда-то стал частью меня, и не смотря на то, что я давно перестала помнить его черты, эта часть меня никуда не исчезла, постоянно присутствуя в моих кошмарах, терзающих меня так часто в последнее время. Я взялась за ручку, и дверь часовни с тяжелым, забирающимся в самое сердце скрипом распахнулась, и подгоняемая холодным порывом ветра я вошла внутрь, остановившись на самом пороге. Боюсь поднять взгляд и получить очередной удар судьбы, увидев гроб отца и одинокую пустоту вокруг. Дыхание становится еще тише, насколько это возможно, но даже в этой тишине я различаю глубокие и болезненные удары сердца внутри. Я поднимаю глаза и в тусклом свете зажженных свечей вижу лицо своего брата. Делаю неуверенный шаг, будто боясь, что это видение исчезнет, и я вновь окажусь в той комнате, за сотни миль отсюда. Родерик некоторое время стоял на месте, на фоне гроба из темного дерева, в который мне было так страшно заглянуть. Лицо брата застыло в немом изумлении, и этот миг растянулся на вечность, и огонь свечей будто застыл, прекратив свой танец. Замечаю, как сильно Родерик изменился за эти года, и только теперь я осознала это навсегда потерянное время разлуки с ним. Его лицо осунулось, на лбу жесткими линиями залегли морщины, которых я не помнила с последнего дня нашей с ним жизни. Удивительным образом изменились его глаза, взгляд которых оставался в точности таким же, как и прежде. Но что-то новое появилось в них, что-то чужеродное, напоминающее мне о днях, проведенных в затворничестве в больнице. Прошлое тяжелыми волнами обрушилось на меня, и быстрыми шагами я преодолела это последнее расстояние, разделяющее нас. Вытянув руки вперед, заключаю их вокруг Родерика, мечтая о том, чтобы эта минута никогда не заканчивалась и мы отныне навсегда остались бы вместе, навсегда остались бы в заключении друг друга. Я мечтала об этом сладостном плене, уткнувшись лицом в его грудь и чувствуя, как его крепкие руки прижали меня к себе. В это мгновение все бессонные ночи, проведенные в пути, мягко опустились на мои плечи, и мне захотелось уснуть в объятиях брата, как это бывало раньше. Как это бывало в прошлой жизни. Мне не хотелось думать, что у Родерика могла быть уже своя жизнь, которую он устроил без меня, в отместку за то, что ему пришлось взять на себя вместо меня. Что у него могла быть другая женщина, и мои мечты, которыми я выживала в заточении все время, разбились уже очень давно, без моего ведома. Мысли терзали мою душу, и я не заметила, как начала мотать головой, отказываясь от такого мира, а моя ладонь сжала в кулак рукав плаща брата. Подняв голову, я заглянула в родные глаза, с трудом веря, что это происходит на самом деле. - Я так долго ждала это встречи. Мой голос эхом отдается в этой мраморной обители смерти, и вновь воцаряется священная тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием свечей. Я робко поднимаю руку к его лицу, словно высеченному из камня, и мои пальцы касаются его мягкой щеки. - Я так долго ждала. - растерянно повторяю я, боясь, что все вокруг вновь ускользнет от меня, растает, словно сон, и прикосновения, вновь казавшиеся мне столь реальными, окажутся лишь очередным наваждением, обрушившим на меня леденящую действительность. Краем глаза замечаю край гроба, и вспоминаю о человеке, лежащем в нем. Не могу повернуть головы, не могу заставить себя взглянуть в лицо отца, и от страха мои закоченевшие от холода пальцы начинают дрожать. Свечи горели над его гробом, и я отворачиваю голову от света, вновь вжавшись в тело брата.
ДНЕВНИК МЭДЕЛАЙН АШЕР
(написано по пути в поместье)

Я все еще вижу тот лес, и он снится мне в кошмарах, но теперь то место окончательно стерлось из моей памяти, и только Господь знает, где свершился мой грех. Молю небеса о прощении с того самого страшного дня и благодарю Бога, что никто из людей не знает о том, что мне пришлось сделать.

Отредактировано альфа самец (2016-05-15 00:10:21)

Fernando Velazquez — The House
*  *  *

Будто время остановилось, являя миру мое самое великое счастье, таившееся внутри меня все эти годы. Мне было так страшно потерять его, так страшно забыть под гнетом всех тех лекарств и тихих слов доктора, впивающихся словно шипы в мой разум. Я хранила это счастье от чужих глаз, и лишь мое молчание сохранило его от чужого вторжения. Они пытались его раскрыть, пытались вынудить меня заговорить всеми способами, но я не сдалась. Я знала, они бы разрушили мое счастье, вырвали бы его с корнем и заставили о нем позабыть. Эти люди. От них не было никакого спасения, и в часы редкого успокоения они вновь врывались ко мне, будто бы они не могли выдержать моего спокойствия. Но я сохранила в целости то, до чего им было не суждено добраться с самого начала. Я бы никогда не заговорила о своем брате, и никакой человеческой силе не подвластно было вырвать из меня это чувство, дающее мне жизнь. В приступе беспамятства я на время теряла контроль над собственным разумом, теряла понимание времени, возвращаясь к тем страшным видениям о собственном доме и стеклянных глазах матери, остановившихся на мне с бесконечной пустотой, уходящей вовнутрь... Я не могла описать собственный ужас, теряя ту грань между сном и явью. Не хотела верить, что это безумие. Лишь брат, живший в моих воспоминаниях, казался единственным, что все еще принадлежало этой чудовищной действительности. Я любила одного единственного человека в этом мире, и я не могла отдать эту любовь на растерзание врачам, зная, что в любом пути лечения, на который они решат встать, первым их шагом будет лишить меня этих чувств. 
Лицо Родерика было совсем близко, я могла различить огонь в его глазах, отражающийся от зажженных свечей, расставленных вокруг. Его губы прикасаются к моему лбу, оставляя горячий след на нем, и внутри меня рождается дрожь. Не могу поверить, что теперь он рядом и я могу прикоснуться к нему без всякого страха. Опустошение, все эти годы властвующее в моей душе, будто исчезает, и на его месте расцветает новое, почти забытое мной чувство, которое я потеряла надежду когда-нибудь ощутить вновь. Мне кажется, я могла бы упасть, не держи меня в своих руках Родерик. И если бы мне было суждено прожить еще один день без него после приезда, мои и так истощенные силы покинули бы меня до конца. Как же необходим мне был взор этих глаз, задернутых теперь пеленой страданий и ожесточения. Тянусь к нему, словно к огню в дни смертельного холода, касаясь губами его шеи, в диком желании почувствовать вкус его кожи и больше никогда, никогда не выпускать из собственных рук. Теперь осознание пришло ко мне полностью, и я нуждалась в брате, в его прикосновениях, в его дыхании, оставляющем на моей коже невидимые ожоги, нуждалась, словно в воздухе, и сейчас я удивляюсь тому, как мне удавалось выживать в том удушливом мире, в котором не было Родерика. Звук открывающейся двери склепа, словно из-под воды, донесся до моих ушей, и раскрыв глаза, я отрываюсь от лица брата, растерянно опуская глаза. В этот момент мое сердце было готово выскочить из моей груди, и ледяная вода обрушилась на меня, когда мой разум вернулся в прошлое на многие года назад. Страх сковал меня, и первой моей безумной мыслью было, что в дверях стояла мать, как тогда, в другой жизни, когда она увидела нас с Родериком. Я отступаю на шаг назад, притягивая руки к себе и сцепляя пальцы в крепкий замок. Наваждение исчезло так же внезапно, как и появилось, но дышать все равно приходилось с трудностью. Поднимаю глаза, разглядывая до боли знакомое лицо, появившееся из-за двери. Томас будто не изменился, сохранив на своем лице ту маску юношеской наивности. Рядом с ним замечаю другую фигуру, слишком светлую для такого мрачного места, не смотря на надетый траурный наряд. Ее взгляд внимательно окидывает меня с ног до головы, и, встретившись с моими глазами, она тут же смущенно отводит его. Замечаю какой-то красный блеск в ее руках и вижу кольцо нашей матери. Подавив взметнувшуюся ярость в своей душе, дарю тень собственной улыбки супруге своего младшего брата. Родерик подался вперед, прикоснувшись губами к ее протянутой руке, и в моем сердце что-то кольнуло, едва заметное, разливаясь горечью по всему телу. Я неотрывно смотрела в миловидное лицо Эдит, на эту наигранную приветливость, граничащую с волнением, все это было столь раздражающим в ней, что я не сразу заметила, как Томас потянулся ко мне, заключая в объятия. Инстинктивно поднимаю руку, останавливая его, но этот жест остался незамеченным. Меньше всего сейчас мне хотелось, чтобы кто-то касался меня, и секунды, проведенные наедине с Родериком, теперь казались такими далекими от меня. Коротко приветствую Томаса, едва улыбнувшись в ответ на его нелепый комплимент о моей неугасающей красоте, больше похожий на издевку. Вслед за ним ко мне потянулась Эдит со словами о том, что мечтает стать с нами одной крепкой любящей семьей, и эти слова пролетели бы мимо моих ушей, растворившись в затхлом воздухе склепа - настолько пустыми и заученными они казались, если бы вместе с этим девушка не оставила свой сухой поцелуй на моей щеке. Внутри все похолодело, и моей единственной мечтой в это мгновение, когда Томас устремился к гробу нашего отца, было вернуться в дом, столь ненавистный мне, столь пугающий и темный. Младший брат со своей женой казались единственным, что здесь неуместно, и их пребывание в поместье будто нарушало законы природы, так неестественно они выглядели. И даже взгляд Родерика, негласно поддерживающий мои мысли, не мог прогнать из меня чувство всей мерзкой фальшивости происходящего, и тихо выдохнув, я покинула часовню.

*  *  *

После церемонии погребения отца Родерик словно растворился. Я не знала, куда деть себя, и в каждом углу дома я видела свое прошлое, от которого некуда было сбежать. Мне было сложно привыкнуть к такому крутому повороту жизни, и отсутствие Родерика на протяжении всего дня, так ненадолго вернувшемуся ко мне, лишь сильнее повергало меня в уныние. Вернувшись в дом после прощания с отцом, я нашла в гостиной старое пианино. Словно картинки из старинной книги, перед глазами начали всплывать сцены из далекого детства, оказавшимся теперь будто принадлежащим другому человеку. Я вспомнила сухие длинные пальцы своей матери, мягко плывущими над клавишами, ее строгий голос, когда она учила меня и когда я в очередной раз путала ноты. Робко подняв крышку инструмента, я бережно коснулась одной из клавиш, закрыв глаза, когда комнату наполнило мягкое звучание. Подушечками пальцев я начала аккуратно играть какую-то давно позабытую мелодию, словно рождавшуюся из моих воспоминаний. Удивительно, как мне удалось не забыть этого. С каждой новой прозвучавшей нотой в память возвращалось все то, что я узнала в детстве, и пальцы, будто по звериному инстинкту, сами следовали за музыкой. И наконец, звуки сложились воедино, и мелодия превратилась в колыбельную, которую мать так часто играла мне с Родериком в детстве. - Очень красиво. Чьи-то руки ложатся на крышку пианино, и подняв взгляд, только теперь замечаю подле себя Эдит. Ее сладкий голос прозвучал не в такт мелодии, и, сбившись, я быстро опускаю на клавиши крышку. - Мне давно не приходилось играть. Вглядываюсь в ее вопросительное выражение лица, но даже не думаю о том, чтобы продолжить свою речь. В её лицо было что-то... Какая-то едва уловимая черта, из-за которой ее выражение теряло вид невинности и непорочной чистоты. Я вновь вспомнила ее вчерашнее появление в склепе. Поднявшись с сидения, я уже собиралась покинуть комнату, ставшую такой тесной и душной из-за присутствия Эдит, как та вновь обратилась ко мне. - Я думала о том, как бы мы могли привести в порядок этот дом. В нем так давно не было порядочной уборки... Ее голос противным скрипом пробирался в самые потаенные дебри разума, разрушая его изнутри. Я останавливаюсь у дверей, прикоснувшись ладонью к деревянной рамке, в которой залегли глубокие трещины без многолетнего должного ухода. - Никакие силы не смогут очистить этот дом до конца. Рот Эдит вновь раскрывается в немом вопросе, но я не даю ему сорваться с ее губ, быстро сославшись на усталость. Поднявшись к себе и опустившись на постель, я протянула руку, кончиками пальцев дотронувшись до стены, за которой находилась спальня Родерика, и вспоминая о днях, когда нас с ним запирали в разных комнатах, я проваливаюсь в сбивчивый сон.
Нескольких часов не хватило, чтобы восполнить последние ночи, проведенные без сна, и превозмогая ужасную сонливость, я все же поднялась с постели. Медленно ступая по лестнице, я спустилась на первый этаж, из которого доносились приглашенные голоса. Не смотря на мягкий свет уходящего солнца, наполнявшего зал, из него не исчез этот холод, повергшего в пленение дом. Я выхожу из темноты коридора и встречаюсь взглядом с Родериком. Казалось, я не видела его целую вечность. Сев рядом с ним, я попыталась поймать суть разговора и с первыми же словами Томаса опустила взгляд, бесшумно выдохнув. Его детские фантазии достигли немыслимых размеров, и словно избалованный ребенок он жил лишь ими, не обращая внимания проблемы вокруг. До моего слуха доносится шум его машины, и я почувствовала сердцем дрожь старинного дома. Эдит будто бы не замечала всей безумности его идей, одаривая очередной сладкой улыбкой его взор. Твердый голос Родерика перебивает тихую речь Томаса, будто отправившегося в другие миры, когда он заговорил о своем изобретении. Воздух вокруг вмиг стал тяжелым, и все сидящие почувствовали повисшее в комнате напряжение. Я не смела сказать и слова, теперь мне было сложно подбирать свои эмоции, и будто потерянный ребенок я не могла заглянуть в глаза старшего брата, остановив взгляд на его руке. Мне были неприятны любые споры, странным образом выводящие меня из равновесия, которого мне удалось достигнуть с таким трудом спустя долгие годы. Внезапно рука Родерика дрогнула и коснулась моего запястья, успокоив мое издерганное сознание. - Томас, ты должен быть рад, ведь у тебя появится намного больше времени для твоей работы. - добавляю я, желая поскорее закрыть этот вопрос, как только я заметила ожесточившийся взгляд старшего брата. Переговорив о том, чем в первую очередь нам следовало бы заняться, чтобы привести запущенный дом в порядок, я отодвинула от себя пустую тарелку. Есть не хотелось, с самого полудня я не ощутила чувства голода. Случайно посмотрев на Эдит, на которую я зареклась обращать внимание в этом доме, я заметила, что ее глаза неотрывно наблюдали за нашими с Родериком руками. Знакомый страх быть пойманными матерью, словно маленькие зверьки в ловушку, проснулся в моей груди. Я мягко высвободила свою руку, вежливо улыбнувшись очередной шутке Томаса, который, казалось, было единственным человеком сегодня за ужином, проронившим больше десяти слов. Встав из-за стола, я извинилась перед всеми, рассказав об усталости после многодневной дороги, которая не отпускала меня до сих пор, и, бросив последний взгляд на Родерика, я отправилась наверх, моля небеса, чтобы Томас и его дражайшая супруга поскорее покинули наш дом.
Сумерки мягко опустились на наш край, и наполняющее воздух звонкое пение птиц будто прогоняло остановившееся сотни лет назад время в этом доме. Взяв в руки книгу, я не могла сосредоточиться ни на единой строчке, и в скором времени бросила это бесполезное занятие. Все мои мысли занимал Родерик, поселившийся в моем разуме. Казалось, вчерашняя встреча произошла столетие назад. Думает ли он обо мне в этот момент? Или он оставил все детские воспоминания в прошлом? Вопросы не давали мне покоя, будто по кругу крутившимися в моей голове. Переодевшись и сняв с себя это тесное платье, я попыталась уснуть, но безумные мысли, что я могу утонуть в этой широкой постели, терзали меня, и я судорожно вздрагивала, как только мое сознание начинало засыпать. Казалось, это продолжается всю ночь, но взглянув на часы, я поняла, что не прошло и двух часов. Мне не хотелось проводить и минуты в этих пытках, боясь, что так продлится до самого утра, и я выбралась из постели. Ледяной холод обжог ноги, когда они коснулись пола. Словно в забытье, я направилась к двери и, медленно отворив ее, что сопроводилось невыносимым скрипом, вышла в коридор, обняв свои плечи руками, чтобы сохранить хоть немного тепла. Я ничего не видела в темноте, но желание добраться до одной единственной комнаты было сильнее страха. Я шла, полагаясь на одни чувства и воспоминания из прошлого, когда почти каждую ночь я преодолевала такой же путь. Нащупав рукой дверь, к которой стремилась все это время, я отворила ее, и тусклый свет от зажженных свечей ударяется в мои глаза, привыкшим к кромешной темноте. Лицо Родерика оборачивается ко мне, и дрогнувшее в нем удивление убеждает меня в том, что он меня не ждал.
- Мне невыносима эта неизвестность. Ты... Мне очень нужен сейчас, Родерик. - при этих словах я прохожу в комнату, плотно прикрывая за собой дверь. Не обращая внимания на непонимающий взгляд Родерика. Не обращая внимания на младшего брата и Эдит, спящих где-то в этом доме, разрушившим наши жизни. Закрыв глаза на годы чудовищной разлуки, преодолевая всю эту боль от прошлого, слишком страшного, что бы еще хоть кто-то, кроме нас с Родериком, смог выжить после такого. Не дав умереть своему чувству, я подхожу к своему брату и целую его, подняв ладони к его лицу, выжженном на моем сердце.

Отредактировано альфа самец (2016-05-22 16:39:25)

a l l   a l o n e   o n   t h e   e d g e   o f   s l e e p
my old familiar friend comes

a n d   l i e s   d o w n   n e x t   t o   m e...
...i think i'm breaking down again.

...Все сложилось так, что в этом году я не смогу приехать на рождество. Мне очень жаль, ведь мне так хочется порой сесть с тобой рядом и посмотреть по телевизору шоу с тем самым ведущим со странной прической, которое ты так любишь, мама. Мне очень сложно сейчас, и думаю, единственное, что могло бы заменить разговор с тобой в эту минуту, так это работа, которой я всегда отдавалась целиком. За окном идет снег, и это то немногое, что напоминает мне о празднике. Я пытаюсь занять мысли, но вновь возвращаюсь к нашему дому и теплу, исходящему от зажженного камина. Я постараюсь справиться со всем как можно скорее, но не думаю, что смогу приехать до нового года. Это угнетает меня, и не думай, что я могу быть рада в это время, пропустив наш семейный праздник. Я окажусь дома, как только справлюсь со всем, что на меня навалилось сейчас. Люблю тебя.

В голове все еще звучат их голоса. Так же отчетливо, если бы они находились в одной со мной комнате. Все громче, все тише, перебивая друг друга и не замолкая ни на миг. Не замолкают. Это невыносимо. Их голоса начинают приобретать какой-то ритм, сливаясь со стуком колес, со стуком моего собственного сердца. Автобус тряхнуло на очередной кочке, и я открываю глаза, вглядываясь в мутное замерзшее окно. Все проносится мимо, размытое, неуловимое, призраками оставаясь позади. Нужно отпустить. Эти слова оставляют после себя громкий, невыносимый гул, который остается после взрыва, после смертельных ударов, после бурь и катастроф, разрушивших все живое во мне. Война закончена, и над руинами моих воспоминаний медленно закружили вороны. Я проиграла. Я потеряла все, что только могла потерять, выпустила счастье из своих рук добровольно. Приняла этот чудовищный удар судьбы, оттолкнувшего меня к самому краю пропасти, на дне которой уже покоились мои окоченевшие чувства. Пытаюсь отвлечься, но мысли преследуют меня, они не остаются позади, как черные деревья за окном, проносящиеся мимо. Мучительные воспоминания вновь и вновь встают перед глазами, влажными от подступающих слез. И каждый раз пытаясь отвернуться от одного лица, я вижу другое. Словно сломанная кинопленка, постоянно повторяющая одни и те же два кадра. В голове крутится один и тот же вопрос, снова и снова. Но я не могу ответить на него. И снова, и снова. Кажется, будто я падаю в какую-то бесконечную пропасть, и непроницаемая, бескрайняя темнота смыкается вокруг меня, превращая небо в ничтожную точку. Я не смогу. Не смогу справиться с этим одна, но у меня нет никакого выхода. Видеть чужие лица сейчас, кроме их лиц, еще мучительнее. Я складываю руки в замок, вглядываясь в свои побелевшие от холода пальцы, но не вижу их. Будто внутренние страдания ослепили меня. Я не вижу ничего. Лишь его глаза, когда я сказала, что не могу. Лишь его глаза, когда я сказала "прощай". Прикасаюсь подушечками пальцев к собственной мокрой щеке. Оглядываюсь по сторонам, рассматривая пустой салон вокруг. В автобусе никого не было. Никто - все, что от меня осталось.
Это невыносимо.
Ледяной, порывистый, выбивающий из тела все тепло ветер принес с собой осознание. Я ужасная женщина, ее жалкое подобие, не несущее в себе ничего, кроме несчастий. Во мне нет ничего, что сделало бы меня похожей на человека. Эгоистичное, преисполненное подлостью существо, неестественное, неживое. Внутри меня остались чувства, но все они чужеродны. Я перестала быть собой, потеряла все свое самообладание, когда осознание тяжелые волнами обрушилось на меня, похоронив все мои планы и мечты. Реальность оказалась слишком страшной и безумной, чтобы я могла оставаться в ней. Чтобы я могла оставаться нормальным человеком. Нужно было сбежать от этой правды, пока она не одержала власть над моими чувствами. Я... не могу признаться в этом даже себе самой. Может, я и вправду схожу с ума, и вся действительность лишь мне кажется. Но я продолжаю сопротивляться этому безумию, медленно овладевающему мной. Всем что-то нужно от меня постоянно, но все мои силы уходят на то, чтобы не потерять разума. Нужно избавиться от этой зависимости, уничтожающей мою жизнь, уничтожающей их жизни. Убежать как можно дальше, скрыться как можно глубже, чтобы я могла остаться один на один со своим помешательством. Это единственный выход, единственное решение, где все переменные стали бы постоянными. Обратить мои чувства в ноль, чтобы они могли забыть обо мне. Надолго. Стать одним воспоминанием, возможно, грустным или вызывающем злость. Такая, как я, не заслуживает ничего. Я разрушила достаточно, и отступление от стен, разделяющих меня от личного счастья, будет... правильным? Я обессиленно падаю на землю. Ноги не слушаются, и внутренний вопль разрывает черепную коробку, срывая до хрипоты голос, срывая одежду, обнажая мое самое тайное, самое страшное чувство, которое я с таким ужасом скрывала от самой себя. 
Я люблю их.

you would laugh at meanings,
                                    guarantees,
                                                       so beautifully

know that my love would burn with me

Слишком хорошо, чтобы я могла проснуться. Сон укрывает меня от мира под своими морскими волнами, не желая отпускать в реальность. Мой громкий и слишком резкий вздох, будто моим легким смертельно не хватало воздуха, разрывает тишину в моей спальне на две части. Некоторое время не могу понять, где нахожусь, все еще воспринимая лопнувшие сновидения за действительность. Снова вздыхаю, сбивчиво, будто только что пробежала марафон. Тело ломило приятная усталость, и я вгляделась в темноту перед собой, пытаясь вспомнить, что видела секунду назад в своих видениях. Но в голову врывается лишь чувство. То чувство, опутывающее мое тело во сне, сладостное, приносящее слишком много удовольствия, чтобы от этих разрывающих черепную коробку ощущений я не начала ртом жадно ловить воздух. Я чувствую эти прикасания сквозь сон, его прикасания, их прикасания. Невыносимые в своей нежности, это чувство сравнимо с болью, каждое горячее прикосновение обжигает мою кожу, отдаваясь в моем теле новым взрывом возбуждения. Я закрываю глаза, отдаваясь темноте своей спальни, протягивая голые руки к своим потаенным желаниям. Я вспоминаю, чьи губы прикасались к моей шее, оставляя на ней россыпь ожогов от поцелуев, в то время как другие губы бережно коснулись моей груди. Там, в моем сне, разрушенном так жестоко. Сомнения и стыд от этих мыслей, которые я чувствовала в повседневной жизни, исчезают под натиском возбуждения, перешедшего из моих снов в реальность. Дикое желание овладевает моим разумом, вытесняя все предрассудки, все переживания и слезы, заставив позабыть обо всем, вычеркнуть ненависть хотя бы в эту безумную ночь из своей головы. Лишь желание заставляет чувствовать меня это покалывание на кончиках пальцев, в этом мраке, где мои мысли скрыты даже от самой меня, обнажая тело, откидывая одеяло на пол. Воображение воссоздает сон по осколкам, собирая все воедино, и знакомое дрожащее чувство где-то внутри легких снова дает о себе знать. Моя рука медленно спускается по животу, опускаясь все ниже, пока мой короткий взволнованный вздох не срывается с губ. Мир за стенами моей спальни вымирает, буря, бушующая в моей голове, утихает, на мое море опускается штиль, и мягкие волны накатываются на мой берег, все больше и больше. Пальцы обожгло тепло, я следую за их движением с закрытыми глазами, положившись в мраке своих фантазий лишь на ощущения. Стук собственного сердца заглушает мысли, заглушает этот назойливый шум, преследующий меня при свете дня. Вижу горящий взгляд голубых глаз перед собой, я ныряю с головой в эту горячую воду и не требую спасения. Он прижимается ко мне сзади, кладя ладонь на шею и откидывая мою голову назад, в то время как он оставляет грубый поцелуй на моей груди. Нет, во мне не остается сил, чтобы остановиться. Я буду следовать за ними, за их движениями, с каждой секундой лишь ускоряя ритм. Дыхание становится судорожным и прерывистым, тяжело срываясь с моих губ, накрытых другими губами. Хватаюсь свободной рукой за простынь, сжимаю ее, пытаясь сдержаться от стона, но все равно срываюсь вниз. Я почти чувствую их прикосновения, я почти слышу их дыхание, оставляющее влажные следы на моей коже. Это почти невыносимо. Фантазии врываются в мою комнату, приковывая к постели, оставляя изнемогать в желании. И остается совсем немного, шагаю по краю, довожу себя до последней линии, за которой находилось мое счастье. Кусаю руку, оставляя на коже глубокий след от собственных зубов, все что угодно, чтобы вытерпеть это блаженное мучение. Сердце ломает ребра, вырываясь наружу, и когда казалось, что мир сейчас разорвется на части, из моей груди доносится тихий взволнованный стон. По телу разливается кипящий воск, заставляя вздрагивать от новых, осторожных движений, медленно останавливающихся в своей погоне. Развожу колени, выпуская из их плена собственную руку. Дыхание становится спокойнее, и в воздухе вновь повисает тяжелая тишина, нарушаемая лишь нарастающим шумом собственных мыслей.

D  o  n  '  t     n  e  e  d     t  o     b  e     a  l  o  n  e

Этот шум в голове постоянно нарастает, не оставляя меня в покое ни на секунду, заглушая людей, пытающихся говорить со мной, заглушая собой все, как бы я не пыталась избавиться от него. Оставаться собой в этом мире становится сложней. Ураган мыслей вновь и вновь возвращается меня в ту изолированную комнату, только там я могла встретиться с самой собой, взглянуть в собственные глаза и увидеть в них человека, когда-то живущего во мне. Очень давно, когда приторно-сладкий голос матери вновь не взращивал во мне чувство нужности хоть кому-то. Столько дорог протоптано вдоль и поперек, я давно перестала путать собственные следы с чужими. Сколько раз пришлось споткнуться, чтобы перестать падать? Больше никто не подставит меня, не увидит стоящей на коленях. Держусь руками за землю. В первый раз было невыносимо больно. Казалось, планета перестала вращаться, и солнечный свет испепеляет меня на месте. В первый раз все кажется острее, чем это есть на самом деле. Что я делала, когда меня оставили впервые? Потом снова? И снова? Они никогда не задерживались в моей жизни. Стоит им попасть в ту изолированную комнату и увидеть мое отражение в зеркале, мое истинное отражение, как они незамедлительно исчезают, будто их и никогда не было. Зеркало покрывается трещинами. Я не могла понять тогда, что нужно мне больше. Любовь или забота? Или же мне нужно было, чтобы кто-то был просто рядом со мной? Не хочу оставаться одна, это ли было моей единственной потребностью? С возрастом я не только перестала понимать это, но и вовсе забыла об этих неразрешенных с самой собой вопросов. Куда легче закрыть саму себя в той комнате и выбросить ключ. Ликвидировать из своей жизни всех людей, оставить лишь их образы, для которых исполнять свою роль намного легче. Которых я могла отпустить, не чувствуя себя после этого никем. Боялась оставаться одна, но боли, как оказалось, я боялась больше. Я сама создаю себя. Я сама создаю свою защиту, этот ореол, в который никто не может проникнуть, никто не сможет подойти ко мне ближе. Но с их появлением все разрушилось. Каждый кирпичик этой стены превратился в пыль, попавшей мне в глаза и вмиг ослепившей. Внутри что-то вспыхнуло. Будто спичка, тут же истлевшая и разлетевшаяся пеплом по воздуху, раздуваемая ветром перемен и жизненных предрассудков, страхов, которые я ни с кем не хочу делить. Я не могу показать им свою слабость. Мне не подвластно сломать саму себя, и другим это закрыто. Не принадлежу самой себе, так как я могу принадлежать кому-то еще, не повиснув мертвым грузом на его шее? Не утягивая за собой на землю. Но я была уже брошена в огонь их руками.
- Сам? Когда? Об этом знал только он, почему он рассказал... - не успеваю закончить свой вопрос о Ридли Скотте, единственном, к кому я посмела обратиться за помощью. Вещи летят на пол, сорвавшись с крючка - уже не удивляюсь обычной неловкости Лео, едва ли это могло меня задеть. Тянусь, чтобы помочь ему, протягиваю руку, поднимая с пола его шарф, и на секунду в моей памяти вспыхивает день нашей встречи. - Ничего страшного, - растерянный голос растворяется в пространстве, теряется между летающими пылинками, тусклым светом одиноко зажженного светильника и его взглядом, задержавшимся на моем лице. Кажется, что все это сон, сон одинокого человека, уснувшего в сумерках перед камином. Я совершенно не понимала, что происходит и почему, все еще неловко сжимая между пальцев шарф Лео и не в силах задать вопросы, роящихся в моей голове, словно пчелы. Медленно приходит понимание, что я безумно рада его видеть здесь, со мной, пытаюсь подавить это ощущение, затолкнуть как можно глубже. Уговариваю себя, что должна остаться одна, но это было так же бессмысленно, как мое решение скрыться от собственных чувств в этом доме. Лео протягивает мне цветы, и только теперь я понимаю, что его волнение куда больше моего. - Спасибо... Да... Да, я совершенно не готовилась к такому празднику, - мой голос выдает собственную дрожь в сердце. Прижимаю цветы к себе, ощутив под пальцами шуршащую бумагу, и приблизившись к Лео, неловко касаюсь губами его щеки, будто для этого мне требовалось его разрешение. - Нужно будет отыскать для них вазу в этом доме, - пытаюсь улыбнуться дрожащими от волнения уголками губ и вновь поднимаю взгляд на Лео, который, казалось, не знал, куда деть собственные руки. В его глазах горел тот огонек, который бывает у людей, срочно нуждающихся рассказать какую-то новость. За секунду до того, как произнесенные им слова вмиг нагрели воздух вокруг, я подумала о том, что не хочу ничего знать. - Р-рассел? Что? Что происходит, зачем?... - Лео обрывает мой голос, от накаленных до предела нервов превратившийся в шепот. Он говорит, но я почти не слышу его, вглядываясь к его лицо, хмуря лоб, пытаясь понять, не шутит ли он надо мной, не издевается ли надо мной мой собственный разум. Губы размыкаются, собираясь произнести первое за этот вечер ругательство, но в этот миг Лео становится рядом со мной, успокоив пожар внутри меня коротким поцелуем в лоб. - Зачем вам все это? - обессиленно произношу я, поднимая взгляд к голубым глазам напротив, и не надеясь на то, что он ответит. Лео мягко проигнорировал мой тихий вопрос, к нему, казалось, начала возвращаться уверенность после этой неприятной процедуры, и мне оставалось лишь смириться с собственным положением, в которое они меня завели. Они подошли слишком близко.
На кухне зажигается свет. Кажется, я впервые вижу ее в таком ярком освещении. Я не знала, что и где здесь находится, за исключением самых нужных вещей в повседневной жизни. Прохожу за Лео, все еще неловко сжимая в руках букет. В ушах стоит какой-то шум, но не тот невыносимый гул, преследующий меня в последние несколько дней. Этот шум походил на то дрожание в воздухе от звона разбитого стекла. Моя хрупкая защита, выстроенная вновь за эти дни, проведенные в пустом доме, разлетелась на осколки от одного дыхания Лео, оставшемся на моей шее при встрече. Он медленно и аккуратно раскладывает еду из огромных пакетов, и мои глаза отупленно наблюдаю за немного дерганными движениями его рук. Чувствую мягкий, одурманивающий аромат, исходящий от роз, и в один миг будто просыпаюсь. - Подожди, мне нужно тебе помочь, - быстрым взглядом окидываю кухню, и дабы не терять времени, ставлю цветы в графин с питьевой водой, стоящий у раковины. Подхожу к столу, на котором в каком-то известном лишь Лео порядке были разложены продукты. - Мы могли бы приготовить... Что-нибудь приготовить, - задумчиво произношу я, разглядывая разноцветную феерию упаковок, пока не замечаю, что Лео достает из неиссякаемого пакета что-то еще и не протягивает мне пластинку, завернутую в серебристый конверт. - Тристан и Изольда... - медленно произношу я с полуоткрытым ртом и опускаю взгляд на обложку, читая на ней те же слова. Произведение, с которым связано столь многое в моей жизни. Именно эта музыка, играющая в моих наушниках однажды, вознесла меня на ту вершину душевного равновесия, похожая на какое-то неощутимое облако, захватывающего твое сознание. Я не знала почему, но именно в тот момент я почувствовала эту неуловимую, воздушную, захватывающую в плен дрожащее дыхание любовь. - Спасибо, ты... ты устроил мне сегодня настоящий праздник. - пытаюсь согнать со своего лица слишком серьезное выражение и растягиваю губы в улыбке, поднимая голову и встречаясь с Лео взглядом. Его присутствие делало почти все лучше. Но тихая мысль, черной каплей упав в белоснежные воды моего сознания, заставила меня вспомнить о человеке, чье отсутствие чувствовалось мной сильнее.
Телефонный звонок резко нарушает нашу с Лео тишину, и положив пластинку на стол, я занимаю место мужчины у стойки и продолжаю поиски всей необходимой посуды, пока тот отходит к окну и прижимает к уху телефон. Странно, волнение и полнейшая неловкость медленно оставляли мой разум, и дрожь в коленях сошла на нет, даже когда я вспоминала о том, кого мне предстоит увидеть. Засыпаю кофе в посуду и поворачиваю голову к Лео, улыбаясь его глазам. Что-то в них вмиг заставило мою улыбку медленно исчезнуть. Он опускает взгляд, тихо что-то выговаривая в трубку, и я все понимаю. Набираю воду и ставлю кофе на плиту, неосознанно делая все движения замедленно и как можно тише, обратившись вся в слух. Растерянно блуждаю взглядом по кухне, не в состоянии задержать его на чем-то дольше, чем на пару секунд. Не могу признаться в этом самой себе, но на секунду я действительно почувствовала надежду, что он приедет и все будет хорошо, как Лео обещал мне. Заламываю пальцы, и в образовавшейся тишине слышится короткий и звонкий хруст. Лео что-то говорит мне, и я не сразу слышу его, на миг почувствовав себя единственным человеком, закованным в этом ледяном доме. Обернувшись к нему, я некоторое время вглядываюсь в его спину, пытаясь осознать, что вновь потеряла Рассела, даже не заглянув еще раз в его лицо. Он исчез по собственной воле, я не бежала от его образа из собственных мыслей, и теперь пустое чувство потери, второй по счету, медленно, но неотвратимо наполняло мои легкие. Лео поворачивается ко мне, и я хмурю лоб, пытаясь сфокусировать взгляд на его лице. Пустота поглощала все внутри меня, и понимание того, что мне придется вновь отказаться от собственных чувств, вновь покинуть их, медленно лишало меня сил. Опускаюсь на стул, боясь, что просто могу упасть, от бесконечной усталости, сковавшей мое тело. - Вы хотели дать мне выбор?
Свист кипящего чайника заставляет меня сорваться с места и быстрым шагом пересечь дом. Лео устроился на диване в большой комнате, переключая каналы телевизора с одного рождественского шоу на другое. - Кажется, ты замерз, - ставлю на столик перед ним горячий чай, усаживаясь поодаль в глубокое кресло и раскрывая случайную книгу на нужной странице. Читаю какие-то строки, но в голове не отражается абсолютно ничего. В моей жизни ничего не осталось. Поднимаю взгляд на Лео. Я старалась держаться отстраненно от него, не давать ни ему, ни себе каких-то призрачных надежд, не смотря на желание, тихо шепчущим где-то в голове. Я не могла на это пойти. Мне все равно на чужие взгляды и слова, но с Расселом, с тем, кто реанимировал во мне то, что было давно мертво и захоронено вместе со мной в той самой комнате, я не могла так поступить. Лео берет в руки чашку, и я не в первый раз замечаю эту болезненную бледность на его коже, не смотря на теплый свет, разливающийся по комнате от зажженного камина. Я почувствовала этот холод еще в начале вечера, когда его рука прикоснулась к моей. - Как ты себя чувствуешь? - не успеваю до конца произнести вопрос, как из кармана его брюк раздается телефонный звонок. Словно по инерции опускаю взгляд к книге, вежливо делая вид, что не слушаю его разговор. Вспоминаю о матери и всей своей семье, которые по традиции отмечали каждое Рождество все вместе. Воспоминания прерывает внезапный и громкий голос Лео, что-то истерично выговаривающего в трубку, из-за чего я вздрогнула, уронив на пол книгу. Поднимаю глаза к его лицу, на котором медленно расцветало какое-то просветление после резкой вспышки. Он бросает трубку и почти бегом направляется к выходу. Ничего не понимая, я поднимаюсь из кресла и спешу за выбежавшим на улицу Лео, на ходу запахивая большой вязанный кардиган, который я отыскала в закромах Ридли.
Тихо понимаю, к кому навстречу выбежал Лео, но выйдя на порог и увидев фигуру, отходящую от машины, я чувствую, как внутри все переворачивается. Знакомая дрожь возвращается к рукам, и я неловко убираю выпавшие волосы за ухо. Наконец, я встречаюсь взглядом с Расселом, направляющимся к дому, и ощущаю, как волны радости начинают накрывать меня, смешанные со знакомой грустью. Борюсь с собственным желанием пойти к нему навстречу. Все это слишком сложно. - Я рада... - к моим ногам подбегает пепельный щенок, резво размахивая

16. Встретиться взглядом с Расселом, момент ничегонепонимания, сконфуженности, грустной радости, вперемешку с тоской и диким желанием броситься к нему на шею
17. Заметить щенка, протянуть к нему руки, изобразить на лице выражение ни к чему не обязывающую радость, простой приветственный кивок, взять щенка на руки. Спросить, как поживает Ридли. Замолчать в неловкости. Предложить зайти в дом. Отпустить щенка, подумать о том, чтобы он ничего не испортил. Лео ставит елку, пересечься с ним взглядом. Предложить Расти пройти на кухню, говорить о чем-то неважном. Оказавшись наедине спросить его, что происходит. Заметить медленно входящего на кухню Лео. Готовить что-то возможно.