Итак, Корбин Шервуд. Корби. Человек-атомная бомба, похожий на что-то между результатом неудачного опыта по генной инженерии и, как остроумно заметил Уилл, гвинейским шимпанзе. Пристально глядя на него и склонив голову на бок, я усердно размышлял, к какому из этих двух вариантов склоняюсь больше. – Богословие, очень мило, – улыбаюсь ему, активно кивая – Это что-то в роде изучения сказочного фольклора, да? – На секунду мне показалось, что услышав это, Корбин вот-вот лопнет от возмущения. Возможно, столь бурную реакцию вызвал набор незнакомых слов или обрабатываемые одновременно две мысли у него в голове, но, тем не менее, он гордо вскинул пухлый подбородок, одёрнул пиджак короткими ручками и с видом министра внутренних дел, выступающего перед высоким собранием, заявил: – Не совсем, джентльмены. Сказка, всё же, вымысел. Выдумка. Фантазия автора. Результат воображения. – Я почувствовал как Уилл наклонился к моему уху и тихо шепнул: – Интересно, сколько синонимов он сможет подобрать? – Подавив острое желание засмеяться, я вновь сделал серьёзное выражение лица – на это ушло куда больше сил, чем на съёмки всех серий «Игры престолов» вместе взятых. – Я же занимаюсь изучением достоверной информации! – В нашем узком кругу поклонников Корбина Шервуда воцарила мёртвая, непроглядная тишина. По взгляду Уилла я понял, что он, неотрывно глядя на потенциального зятя, пытается уловить ту тонкую грань между его правотой и нашим заблуждением. Я же после нескольких секунд мучительных раздумий пришёл к выводу, что всё таки шимпанзе. Наконец, голос миссис Лесли, будто священная трель девы Марии, раздался откуда-то со стороны широкой столовой комнаты и позволил нам избежать долгого рассказа Шервуда о тонкостях своей работы. Заняв положенные по этикету места, я оказался между Корбином и Джоном, и на лице моего друга появилось выражение полнейшего облегчения от мысли, что ему не придётся сидеть рядом с будущим родственником, а значит, он не получит долю радиации. Что ж, так и быть, я не был бы хорошим другом, если бы не взял этот удар на себя. Ты же, самая ужасная девчонка во всей Британии, оказалась напротив меня, и я, наконец, не совладав с собой, устремляю взгляд в твою сторону. Сколько помню, мы бесконечно ссорились, по каждому поводу, хотя чаще всего нам и вовсе не требовался повод. В детстве твои родители всегда уделяли мне много времени, когда я гостил в Бромли. Видимо, они чувствовали, как остро я нуждался в родительской заботе, и чуткая миссис Лесли с радостью заменяла мне мать. Она укладывала меня спать поздними вечерами, рассказывала сказки, которые я никогда не слышал от родной матери, и целовала меня в лоб, желая самых приятных сновидений. Подрастая, я ни раз чувствовал себя неловко за то, что невольно отбираю её внимание, какое-то время я думал, что причина твоей неприязни кроется именно в этом – казалось, ты всего-навсего не хочешь делить любовь своей матери с тем, кто является посторонним для вашей семьи. Но что мне было делать, Роуз, ребёнком я нуждался в любви как уставший путник, блуждающий по пустыне, нуждается в живительной влаге. Правда, я тоже не был от тебя в восторге. Худощавая рыжая девчонка с огромными глазами и поджатыми губками, ты мешала не только мне, но и своим братьям, когда с разбега прыгала на только что законченный безупречный замок из песка, где мы воображали себя лордами и королями. Ты разрушала башни, подвесные мосты, которые мы выстраивали весь день, приземлялась прямо на тронный зал, и твоя цветастая юбка обрамляла его остатки пышным шлейфом. Время прошло, мы оба выросли, а ты всё так же продолжает превращать мою любовь к тебе в руины, даже не дав ей сформироваться, приобрести очертания и окрепнуть.
  Поймав мой мрачный взгляд, ты тихо опускаешь глаза, и выражение твоего лица меняется. Даже не пытайся себя оправдать, это полностью твоя вина! Мы переговариваемся без единого слова, сплетаемся мыслями, и я могу чётко понять, о чём ты думаешь, по одному лишь выражению твоих глаз. Даже слушать ничего не хочу. Отвожу взгляд в сторону и переключаю вектор внимания на сидящего рядом Корбина. Схватив столовые приборы в руки, он принимается усердно пилить кусок курицы, но у него ничего не выходит, и от этого его щёки, тихо подрагивающие от усердия, покрываются красными пятнами. Может, сказать ему, что он взял ложку? Принимаю решение, что он справится и без моей помощи – сюда же он смог добраться сам! – беру бокал вина и делаю глоток. А может, мне и вовсе напиться? Устроить тебе скандал, зашвырнуть в тебя ещё один подсвечник, разумеется, целясь в сторону, но ради эффекта сообщив, что сейчас в тебя прилетит что-то тяжёлое. Ты же понимаешь только грубую и почти физическую силу, Роуз, не так ли? Эта твоя странность не изменилась со времён детства. Смотрю на тебя, и в памяти всплывают знакомые образы, дорогие воспоминания, которые я так бережно храню внутри себя лишь из-за того, что в них есть ты. Вот я семилетний мальчишка в идеальном белом костюме, чувствую себя почти взрослым, подпрыгиваю, направляясь к тебе, и в ритме шагов подпрыгивают крупные кудри моих волос. Я подхожу к тебе ближе, улыбаюсь во все зубы, что у меня были в том возрасте, и протягиваю тебе самый красивый цветок из всех, что я смог найти. Ты откладываешь в сторону куклу в ярко-розовом платье, сдвигаешь брови к переносице и внимательно всматриваешься в мой маленький подарок. Наконец, на твоём личике, покрытом веснушками, появляется лучистая улыбка. Возможно, тогда я видел её впервые. Твои ладошки тянутся к цветку, ты бросаешь на меня взгляд, и мы молча смотрим друг на друга несколько удивительно долгих секунд. А затем что-то резко меняется. Улыбка стирается с твоего лица, брови вновь стремятся к переносице, губки поджимаются, и я слышу одну из первых болезненных фраз: ты что протягиваешь мне цветок, думаешь, я овца? Не успеваю сказать ни слова, как ты выхватываешь цветок из моих рук и, бросив на землю, прыгаешь сверху. Вскипаю от детской, но уже порывистой ярости, хватаю твою куклу и что есть силы ударяю её голову о землю. Фарфоровое лицо покрывается мелкими трещинами и рассыпается у нас на глазах. Помню твой изумлённый взгляд. Крепко поджав губы и округлив и без того большие глаза, ты смотрела то на меня, то на разбитую куклу, а твой подбородок тихо подрагивал. Когда твои глазки налились слезами, ты вдруг рванула в сторону, запустила ладошки в грязь под чёртовым кустом шиповника, и мой безупречный белый костюмчик перестал быть как белым, так и безупречным. Я. Тебя. Ненавижу.
  Голос миссис Лесли вновь выводит меня из размышлений и я, одёрнув себя, устремляю взгляд в её сторону. Вечер с самого начала обещал быть томным и фальшивым каждую секунду, и, видимо, не только мы это знали. По выражением лиц твоих родителей не сложно догадаться, что внутри них кипит раздражение, но воспитание и правила этикета не позволяют послать гостей к чёрту. Им даже больше, чем нам приходилось выслушивать их бессмысленные разговоры, поддерживать тему и бесконечно играть роль гостеприимных хозяев, хотя, глядя на твоего отца, было не сложно понять, что ему уже это успело наскучить. Но вдруг миссис Лесли задаёт Корбину вопрос, который превращает этот скучнейший вечер в самое весёлое мероприятие в мире. – Давай загибать пальцы, – шепчет мне Джон, и я с энтузиазмом поддерживаю его идею. Посмотрим, как много качеств из списка «Идеальная девушка» имени Корбина Шервуда соответствуют тебе, ты же должна быть идеальной женой, правда? Когда твой жених сообщает, что он и вовсе не задумывался об этом, мы с Джоном обмениваемся взглядами из разряда «кто бы сомневался», но затем Корбин собрался с мыслями и выдал первый пункт. Воспитанная. Да уж, Роуз, начало так себе! Переглянувшись с Джоном, мы одновременно приходим к выводу, что это точно не про тебя. Как, впрочем, и вежливость. Да и отсутствие бранных слов в речи... А они точно ничего не перепутали, когда собирались на ужин? Но последний пункт оправдал все ожидания. На слове «чистота» я автоматически усмехнулся, прикрыв губы пальцами, но когда от него прозвучало слово «невинность», мне показалось, что вот-вот я не выдержу и заплачу от насильно удерживаемого приступа смеха. Друг мой, Корбин, если бы знал, что это чудесное создание в прекрасном синем платье распрощалось с невинность, ещё не окончив школу, если вообще у такой занозы как Роуз Лесли была эта чёртова невинность. А кто помог ей избавиться от этого недуга? Выпрямляю спину, одёрнув пиджак, будто собираюсь выступить с разоблачающей речью, но внезапно Корбин издаёт странный звук, похожий то ли на рёв, то ли на визг – я не успел решить. Нырнув под стол, он хватается за ногу, а его родители, как два поросёнка из детской сказки, подпрыгивают с мест и бросаются к нему. Вряд ли на него снизошла божественная благодать, и он понял, в какую передрягу ввязался, поэтому я бросаю на тебя взгляд, и твои удивлённые глазки выдают правду вместо тысячи слов. Так-так, Роуз, теперь ты стала колотить не только меня, а этого я уже просто так не оставлю. Это же основа наших отношений, наша особенность, только я могу быть избитым тобой!
– Синяк, о Господи, там точно будет синяк! – охватив ногу обеими ладонями, вопит Корбин, а вокруг него как по арене цирка Дю Солей бегают его родители. Кажется, о том, что случилось догадался не я один. Пока твои сёстры и миссис Лесли пристально и строго смотрят на тебя, а Джон корчится от смеха, я облечённо опускаюсь на свой стул и устремляю взгляд в сторону твоего отца. Мистер Лесли, тихо приподняв бокал в воздухе, мысленно обращается ко мне, и я делаю тоже самое, приветливо кивнув ему. Наконец, драма подходит к концу, миссис Лесли вместе с матерью Корбина отводят его в холл, видимо, направляясь в ванную. – Мам, может, стоит вызвать ветеринара? – кричит им вслед Уилл, но София одёргивает его за рукав пиджака. Между прочим, идея не так уж и плоха. Спустя несколько минут, они возвращаются. Прихрамывая, Корбин всё же доковылял до своего места и плюхнулся на стул. Чёрт, а я надеялся, что подобные травмы смертельны. Мне нужно так много тебе сказать, но в этой сумасшедшей обстановке мы не можем даже подойти друг другу. Британские правила хорошего тона таковы, что стоит нам уединиться для одного-единственного разговора, как это может быть истолковано неправильно, а уж в нашем случае и вовсе как звенящая пошлость. Думай, Кит, думай! Нужны достаточные основания, чтобы уйти отсюда вам обоим... Наконец, мой взгляд привлекает Портия, которая, видимо, активно делится с подружками происходящим здесь шоу, иначе не объяснить, почему она фотографирует себя на фоне скукоженного как улитка Корбина. Встаю со своего места и, обогнув стол, подхожу к ней. – Милая, ты не окажешь мне услугу? – оторвавшись от телефона, она заинтересованно смотрит на меня и кивает: – Угу. – Приближаюсь к ней и прошу шёпотом увести тебя куда-нибудь наверх, подальше от посторонних глаз. Я бы мог попросить Джона или Уилла, но кто знает, поверишь ли ты им, учитывая, какие грандиозные планы мы проворачивали с тобой в детстве. Портия кивает и уверенной походкой направляется в сторону стола, пока я незаметно скрываюсь в холле. Я знаю этот дом наизусть, здесь я провёл, возможно, самые счастливые мгновения в своей жизни. Поднимаюсь по лестнице и, выглядывая сверху на открывшуюся взгляду часть гостиной, жду, когда наш план будет исполнен. Встав со своего места, Портия поднимает стакан гранатового сока, и я, кажется, догадываюсь, что она замышляет. – А я хочу сказать тост! – торжественно произносит она и поворачивается в твою сторону. По выражению лиц членов твоей семьи, кажется, что до этого Портия никогда не проявляла такого стремления к публичным речам. – Моя дорогая сестра, это такой торжественный день для всей нашей семьи, а для тебя, так вообще, – она приближается к тебе, а её рука, сжимающая стакан, начинает плавно перемещаться в воздухе – Поэтому я желаю тебе, не смотря ни на что, последовать за человеком, которого ты любишь сквозь все жизненные преграды! – И когда она научилась так здорово говорить? Кажется, за вечной работой и жизнью в Америке, я пропустил эту чудесную метаморфозу. – И пусть ваша любовь отнесёт тебя на самый верх, блин! – Её рука резко поднимается вверх, указывая на второй этаж, и пока я качаю головой, она вдруг опускает стакан, и всё его содержимое до последней капли выливается прямо на твоё платье. Второй раз за этот вечер в гостиной дома Лесли появляется эта гнетущая тишина. Кажется, Софию вот-вот хватит инфаркт. Ты срываешься в места, а я устремляюсь в твою комнату, быстро найдя её среди множества закрытых дверей. Так и не научилась закрывать комнату на замок, да, Роуз? Встав за высокую ширму работы итальянского мастера прошлого века, стараюсь не издавать ни единого звука. Твои стремительные шаги становятся всё громче и громче, дверь открывается и через секунду с шумом захлопывается. Ворча себе под нос разные ругательства, ты тут же стягиваешь платье с плеч. Конечно, я бы мог выйти прямо сейчас и высказать тебе всё, что я об этом думаю, но неужели я могу пропустить подобное зрелище? Синее платье пышной волной падает к твоим ногам. Наблюдаю за тобой из-за ширмы, отмечая, что всегда любил твою фигуру, хрупкие плечи, красивые ровные ноги и твою изящную тонкую спину. Заглянув в шкаф, ты, будто не раздумывая, выбираешь первое платье, попавшиеся под руку, и быстро натягиваешь его, встав к зеркалу спиной и пытаясь застегнуть молнию. Засмотревшись на тебя, напрочь забываю, что у нас не так много времени, чтобы поговорить, и тихо выхожу из-за ширмы. Видимо, от ярости ты не слышишь ничего кроме своих мыслей. Приближаюсь к тебе сзади и крепко обхватываю руками, плотно прижав твою обнажённую спину к своей груди. В этот момент внутри меня надрывается струна терпения и ненависти к тебе. В такие редкие и предательски короткие мгновения мне кажется, что я люблю тебя больше всего на свете. – Теперь ты колотишь ещё и женихов, какой ужас, мисс Лесли, я думал, ты оказываешь эту честь только мне, – говорю тебе на ухо, пока одной рукой крепко обнимаю твою талию, а другой осторожно убираю волосы с плеча – Устроила смотрины, а меня даже не пригласила. Я же друг семьи, тебе не стыдно? – прикасаюсь щекой к твоей шее и вдыхаю тонкий запах твоих огненно-рыжих волос, пока сердце бешено бьётся у меня внутри, ломая рёбра. Спустя секунду нехотя отрываюсь от тебя и втяну молнию вверх по твоей изумительно прямой спине. Когда ты оборачиваешься, мой взгляд вновь становится серьёзным. Смотрю на тебя как на предательницу, поджав губы и сдвинув брови. У меня столько претензий к тебе, что не хватит и вечности, чтобы всё высказать. Но кое-то я могу сказать и сейчас: я. тебя. ненавижу.

Тяжелый воздух застыл в комнате, переполнившись пылью, спертой тишиной и моими мыслями. В окне начало розоветь небо, и тонкий свет заполонил собой небольшую комнату, стремясь оживить собой это будто остановившееся во времени место. Будто наперекор этому вдохновляющему, естественному стремлению природы я поднялась с дивана, на котором пролежала всю ночь прямо в одежде, и задернула тонкие занавески. Все погрузилось в привычный мрак, и я осталась стоять, обхватив руками плечи. Мысли были преисполнены стыда, чувства вины, непонятного и лишающего сил, но, несомненно, в бессоннице была виновата лишь ночь. Каменное нечто застряло где-то в груди, мешая дышать, и ощущение тотального одиночества и безысходной тоски чудовищно сжимало горло. Никто прижимал меня к стене, лишал возможности хоть что-то делать, и я покорно опустила руки. Вспомнив о Нолане, я не смогла избавиться от этой дымки, окутавшей его образ в моей голове. Он всегда был далеко, и вопреки нашим желаниям, я не смогла бы стать настолько близко рядом с ним, чтобы прикоснуться. Он непременно бы ушел, ощутив, как я утягивала его на дно. У меня получилось бы что-то дать ему? Я не могу дать что-то даже себе. Будто все ценности, которыми была полна моя жизнь в детстве, исчезли, как только я стала достаточно взрослой, чтобы небеса вернули их себе, посчитав, что я смогу справиться и без них. Наверное, так происходит со всеми, кто взрослеет. Я вспомнила о Гийоме, который поселился в моем доме, будто чудовище в шкафу, и никакая сила не может помочь мне избавиться от него. Мириться... Эта жизнь диктует мне лишь мириться, что никто не достоин счастья. В дверь постучали, и я вышла из транса, с небольшим оживлением подбежав к двери. Я надеялась, что это Лео, перед которым мне хотелось извиниться тысячу раз за неподобающее поведение, но за дверью оказался Джозеф, который с горящими глазами схватил меня за руку, потянув за собой за порог. - Как хорошо, что ты все еще не спишь! Пойдем со мной! - с раздражением, тут же перетекшим в уныние я подумала, что нужно бы заручиться идти так куда-то по одному лишь доверию. Думая о том, чтобы поскорее вернуться в свою комнату, я устало спросила, который сейчас час, с удивлением услышав, что уже почти десять часов. - Мне нужно найти еще кое-кого, спускайся пока в главный зал! - нажав на кнопку и кое-как успев выбраться из кабины, прежде чем двери захлопнулись, Джозеф убежал направо по коридору, а я со смирившейся судьбой начала спускаться вниз. В голову закрались мысли о Мол, пока стрелка под потолком медленно приближалась к цифре один. Она беспрерывно копошилась в моей голове, перебирая все страницы с информацией и не находя одного единственного листка, на котором, похоже, покоились цифры моей смерти. Она бесцеремонно отпирала все замки и сейфы, даже не откликаясь на мои просьбы прекратить это. Я знала ее, но она знала меня больше. Она пугала меня, но как бы она не держала под контролем все мои чувства и эмоции, у меня не получалось ее физическое воплощение. Я готовилась, я пустила ее во все запретные комнаты моей души, пустив в свой дом детства, позволив ей перевернуть все шкафы и изорвать в клочья мои дневники, но у меня не получалось. Многочасовые репетиции, изучение материалов о сознательных сновидениях и учений Фрейда, все казалось бессмысленным, когда я вставала перед зеркалом и видела лишь себя. Шум, воссозданный из множества голосов, звучал как прибой с неспокойными морскими волнами, и, как только двери лифта раскрылись, на меня обрушился шквал непрерывного гула. Тот самый зал, в котором я была вчера вечером, теперь был наполнен десятками людей, столпившихся вокруг той самой комнаты, медленно оборачивающейся по часовой стрелке прямо сейчас. Кто-то из толпы выкрикнул то самое имя, и, не пытаясь даже найти среди всех людей мистера Нолана, я протиснулась к своему вчерашнему укрытию - небольшому свободному пространству между стеной и большим железным столом. Кто-то прикоснулся ко мне, кто-то дружелюбно поприветствовал, пожелав доброго утра, что в моей голове прозвучало как издевка, и я, встав на свое место, устало вздохнула. Но мой выдох оборвался как только я замечаю вдалеке твое лицо. Ты обернулся, невидящим взглядом скользнув по мне, по той тени, в которой я теперь осталась жить, и я вздрогнула, ощутив за долгое время, наконец, твое присутствие. Между нами сновали люди, второпях приводя последние приготовления, и я увидела рядом с тобой Джозефа, который незаметно для меня уже вернулся в зал. Где-то среди толпы маячит Лео, и в таком положении, невидимом для всех остальных, я наблюдала за жизнью на площадке. Вот ты подходишь ближе к панели, вытаскивая левую руку из кармана брюк и останавливая ее в сантиметре от кнопки. Все, затаив дыхание, в волнительном напряжении уставились на Джозефа, который забрался внутрь комнаты с улыбкой до самых ушей, будто не происходило ничего необычного. Конструкция вновь пришла в движение и, сложив руки вместе и прижав их к губам, я почувствовала, как всеобщее волнение передалось и мне. Болезненные мысли будто бы отступили подальше к фону, и я с потрясением вглядывалась в фигуру Джо с одинаковым ритмом перепрыгивающим с одной стены на другую по мере их вращения. В зале послышались аплодисменты, кто-то одобрительно присвистнул, и улыбка, которую мне никак не удалось удержать, изменила мое лицо. Чувствуя, что я присутствовала на свершении чего-то великого, я в воодушевлении перевела взгляд на тебя. Выражение твоего лица было серьезным, взгляд был острым, преисполненный максимума внимания и неотрывно наблюдал за актером. Наблюдая за тобой издали, я поняла, что никогда особенно не задумывалась о том, почему ты стал великим режиссером. Я всегда знала это, но... Никогда не задумывалась. Мне было удобнее думать, что ты просто талантлив. Но к Кристоферу Нолану никогда не подойдет такое слово как "просто". Выйдя из зала, пока все были заняты наблюдением за работой устройства, я медленно закрыла за собой дверь, запахнув на себе кардиган. Бесшумно двигаясь по коридору, я не сразу заметила, как навстречу ко мне бежит миниатюрная фигурка, в которой, спустя пару секунд, я узнаю Эллен. - Не могу поверить, он даже не разбудил меня! То есть... - запнувшись на полуслове эта маленькая женщина взглянула в мое лицо, убирая за ухо волосы, и, будто узнав о какой-то плохой вести, ее злость тут же смягчилась. - С тобой все в порядке? Обычно ты болтаешь что-то на своем французском. - отрицательно помотав головой, я указала на дверь за своей спиной, сказав, что Джозеф там. Возрастающая обеспокоенность Эллен, этой вечно молодой и несерьезной личности, начала меня раздражать. Прикоснувшись к моему плечу, она приблизилась, и, по инерции, я выставила перед собой ладонь, будто не желая пускать ее ближе. - Все в порядке, мне нужно вернуться в гримерку. Поспеши лучше, ребята скоро разойдутся. - обойдя Эллен в сантиметре от нее, будто жидкость, лишенная твердости, я направилась к лифту. - Нам как-нибудь все-таки стоит выбраться в город! - Голос Эллен прозвучал за спиной, но мне не захотелось оборачиваться на него. В гримерной, приведя себя в порядок и переодевшись, я села дожидаться гримершу, с которой до этого мне еще не доводилось работать. Спустя пять минут в комнату зашла молоденькая девушка, почти школьница, случайно оказавшаяся на киностудии, направляясь на дополнительные курсы математики. Странно, каждая девушка, с которыми мне доводилось работать, будто отвечая своей работе, всегда были сильно накрашены, но теперь... Лицо этой девушки не было утяжелено ни граммом косметики, и оно, в то же время, блестело природной красотой. У нее были густые брови, пухлые розовые губы, кожа, отливающая каким-то бледным, но теплым оттенком. Собрав волосы в небрежный пучок, она весело поприветствовала меня, не извинившись за опоздание, но это ничуть не испортило ее образа. Усевшись перед зеркалом, я в последний раз взглянула в ее лицо, прежде чем она попросила меня закрыть глаза и начала спокойно водить тонкой кистью по моим векам. Внезапно, она прервала повисшую тишину, не переставая заниматься собственной работой. - Похоже, Нолан вновь собирается перевернуть с ног на голову своих зрителей. Хотя бы вернет их в прежнее положение после последнего своего фильма. - Не знаю как, но я почувствовала, что девушка улыбается, и улыбнулась ей в ответ, не почувствовав укола от поднятой запретной для самой себя темы. Бесспорно, он великий режиссер, гений современности и превосходный мастер... - Он очень мил по своей природе. - Я раскрыла глаза, бессознательно сжав пальцами подлокотники стула. - И немного неуклюж. - Переведя удивленный взгляд на гримершу, я молчаливо задалась вопросом, точно ли она говорит о режиссере. - Недавно он попросил меня сделать ему чай. Видимо, спутал меня с курьером. Тогда я еще удивилась, неужели он сам не умеет заваривать себе чай. - Девушка миловидно хихикнула, видимо, забавляясь самой мысли о том, что то самое божество для многих из нас, кто работал на этой студии, не может позаботиться о себе самом. - Но в тот раз я сходила за ним. Нашла какой-то старый пакетик у себя в сумке, но он сказал, что вкуснее никогда не пробовал. - Глаза гримерши замерли в какой-то точке в зеркале, наполнившись каким-то светлым теплом, и я улыбнулась, наблюдая за ней. - Теперь я всегда готовлю ему чай, оставляю где-нибудь на рабочем месте. И не говорю ему, что я гример. - Девушка, будто вернувшись мыслями в эту гримерную обратно из своих воспоминаний, взялась за большую кисть, обмакнув ее в прозрачную банку с пудрой. Я же оказалась в каком-то облаке, мягком и пушистом, когда она прикоснулась этой кистью к моему лицу, и утонула в чувстве какого-то приятного неведения. Получалось, Кристофер тоже мог иногда ошибаться. Попадать в глупые ситуации, не иметь каких-то навыков. Его образ человека-совершенства дал трещину, и из нее показался свет. Я удивлялась тому, что он мог быть таким же, как все. Возможно, он стремился в каком-то смысле быть таким, как все, когда оказывался вне своей работы. Впервые за все время нашего знакомства я заметила внутри Кристофера Нолана кого-то с именем Крис. В этот момент дверь тихонечко раскрылась, и в комнату зашел Лео, осторожно опустившись позади на другой стул с таким видом, будто каждое его действие могло взорвать мину, разбросанных по всей гримерной. Девушка дрогнула, я почувствовала это по кисти, которую она приложила к моему лицу, и я заметила, как залились краской ее щеки при видео Дикаприо. Ее внезапная застенчивость удивила меня, но я быстро поняла, в чем дело. Посмотрев в отражение мужчины в зеркале, я тут же заметила его подавленность, и улыбка сползла с моего лица. Чувство вины укололо сердце ядовитой иглой, и мне тут же захотелось рассыпаться перед ним тысячью извинений, раскаяться, стыд внутри меня сжевал в комок мой желудок. Из-за меня он считал себя виноватым, а мое поведение было абсолютно неподобающим... Наконец, девушка закончила свою работу и быстро покинула комнату, ни разу не взглянув на Лео, а я тут же обернулась к нему. И вдруг я отчетливо поняла, что могу все сделать только хуже. Его слова тронули мою душу, и я аккуратным движением почти по-матерински убрала его выбившиеся из прически волосы назад, улыбнувшись ему. Пора бы избавиться нам обоим от этого очерняющего душу чувства. Раскрыв рот, чтобы ответить, меня перебивает чей-то визг извне. Лео спустя мгновение вышел из гримерной, а я начала накидывать на себя кардиган, в один момент остановившись у окна. Отдернув в стороны шторы, слепящий солнечный свет ворвался в комнату, подсвечивая каждый предмет и изменяя его. Сощурившись, я взялась за ручки и распахнула окна настежь, впустив прохладный и свежий воздух в свое обиталище. Занавески тут же взмыли под потолок, подобранные ветром. Сделав глубокий вдох, я поняла, что мне нужно будет покинуть ненадолго студию, и как бы это плохо не звучало, но в скором времени меня ожидали лучшие изменения, я начала ужасно верить в это.
Выйдя из гримерной спустя пять минут, я нос к носу столкнулась с Лео, из-за спины которого тут же выплыло чье-то лицо с широчайшей в мире улыбкой. Взгляд Лео же тут же оживился, когда до этого в них мелькнула чудовищная усталость, будто его заставили пересмотреть все фильмы Спилберга разом. Чуть ли не подпрыгнув ко мне, подальше от незнакомой девушки, он подтолкнул меня к ней. Все еще ощущая радость от собственного недавнего открытия, я весело окинула мужчину взглядом. - Так что это был за брачный зов цапли, который мы услышали? - Лео кашлянул, представив мне Хилари, и я сконфуженно подала ей руку, поняв, что, возможно, обидела ее. Та же бросилась мне на шею, крепко обняв и громко хихикнув. Сконфузившись еще больше, я подняла на Лео удивленный взгляд, но тот лишь пожал плечами, скромно отводя взгляд. - Я так люблю знакомиться с его актерами! - Кое-как сдержав смех, Лео быстро попрощался с нами, убежав по лестнице вниз, и Хилари тут же отпустила меня, подбежав к перилам и сильно свесившись с них. Осторожно подойдя к ней, я неотрывно смотрела на нее, как на какое-то новое сверхъестественное явление. Это была Хилари Суэнк, я узнала ее, ее серьезные и тяжелые роли, но то, что я увидела теперь, совершенно не вязалось с этими знаниями о ней. Она издала какой-то странный восторженный звук, заставив меня вздрогнуть, и я посмотрела вниз, по направлению ее указательного пальца. Внизу Нолан и несколько людей тащили аппаратуру к дверям. - Какой же он сильный. Сегодня я споткнулась и обязательно упала бы, но он удержал меня. А вы много общаетесь с Крисом? - внезапная перемена разговора сбила меня с толку, и я все так же недоуменно взглянула в ее лицо. На нем застыла доброжелательная улыбка, но глаза, казалось, почернели от серьезности. Ее лицо принадлежало двум абсолютно разным людям. - Как обычные режиссер и актриса. - Решив утаить некоторые из фактов, я отвела голову в сторону, не выдерживая на себе взгляда острых зрачков Хилл. Первое впечатление странной и слишком восторженной девушки испарился и дал место второму. В этой актрисе было что-то, что должно было бы меня напугать, и медленно сомнения заполонили собой небо моего разума, будто стайка черных птиц. Увидев Лео на последних ступеньках, я мысленно послала в его сторону молнию. Будто почувствовав это, он поднял голову, подмигнув и довольно улыбнувшись. Показав ему мизинец, как было у нас принято с ним в знак самых искренних и чистых пожеланий споткнуться где-нибудь и упасть лицом в кучку дерьма, я обернулась обратно к Хилл. - А у нас с ним сложились особенные отношения! Прямо в первый день съемок я сразу поняла, что он великий режиссер. Да, с тех пор мы всегда вместе. Мысленно, правда... - Уязвленно поджав губы, я вспомнила о тебе. Первый вопрос, который мне захотелось задать тебе, это "что?!". Только теперь заметила, что за долгое время мне захотелось первой подойти к тебе с разговором. - Пойдем к нему? Он будет рад меня видеть! - Почему все хотят меня куда-то вести? Не сомневаясь, что это будет провалом для Хилл, я согласилась, ожидая, что ее выгонят тут же, как она зайдет за порог. За все время пути Хилари не умолкала, говоря о них с тобой (почему-то, эта формулировка начинала раздражать меня с каждым разом все больше). Оказавшись в зале, нас не сразу заметили. - Всем привет! Мы тут побудем немного? - Пожалуйста, куда можно деться от этого стыда? Все обернулись, остановив свой взгляд на нас с Хилл, и я тут же нахожу тебя вдали всех, сидящим за камерой. Наши взгляды пересекаются, и ты тут же отводишь его, разрешая Хилари остаться и возвращаясь к работе. Гнев залил краской мои щеки и, подавив рычание, я осталась стоять рядом с Хилл, которая не отрывая взгляда, следила за тобой, прижав ладонь ко рту, чтобы не издавать ни звука. Несомненно, ей требовалось для этого очень много сил. Этот небывалый всплеск злости вокруг меня расплавил лед, сжимавший мои легкие, и я, наконец, серьезно подумала о том, что Хилл станет помехой. Черт возьми... Как я это сразу не поняла? Правда, мне до сих пор не было понятно, почему все вокруг считали ее милой, даже ты. Но даже теперь, я увидела в этой безбашенной девушке тот плюс, который, возможно, так понравился тебе. Она была продуктивна, в ней отсутствовал всякий страх перед тобой, она не боялась действовать. И этот небольшой плюс в ней мог стать огромным минусом для меня. Я могла потерять тебя. Это простое понимание прозвучало как гром среди ясного неба, когда Хилари схватила меня за руку во время короткого перерыва и потянула за собой, направляясь к тебе. Я могла потерять тебя, пока буду бояться. Все происходило в точности как с ролью. Пока я готовилась к ней, проверяла все детали, возможные ошибки, пока я начала свою многомесячную подготовку к самому волнительному моменту в ее жизни - во мне поселились сомнения. Теперь все было так же с тобой. Нужна была решительность, которой я лишила саму себя, и действия потухли во мне, превратившись в нейтральное ожидание и страх набить синяки, если я перестану думать. Теперь же все или ничего. Мои невидимые, тонкие и нематериальные чувствования к тебе должны стать видимыми, и этому помогут произойти лишь материальные действия, которые так непростительно долго казались мне слишком грубыми. Стремление быть красивой, идеальной, совершенной, точно так же, как ты, пока я не открыла для себя сегодня твою несовершенность - все это мешало мне, сковывая мои мышцы. В это Хилари была отлична от меня, которая теперь, подбежав к тебе, схватила тебя за руку, прижавшись щекой к плечу. - Давайте устроим сегодня ужин? Ведь я приехала, нужно отметить воссоединение! - Издав смешок, с выразительным взглядом взглянув на Криса, она прижалась к нему сильнее в порыве чувств. Не испытывая страха подойти ближе, я остановилась прямо перед вами. Улыбнувшись тебе, без всякой издевки о том, кто висел у тебя на плече, я, подавив уже просыпающуюся дрожь в горле, наконец, заговорила с тобой. Теперь мне не страшны синяки. - Добрый день. Может быть, нам вправду поужинать? В честь вашего возвращения, вас долго не было. Кстати, Лео будет в восторге пообщаться больше с Хилари. - Заметив боковым взглядом как к нам подходит Лео, я сказала последние слова. Услышав их, он подошел ближе, незаметно для всех ущипнув меня за локоть. - Я вижу, как тебе нравится эта идея. Как насчет вас, Кристофер?

— Через два дня. — Я удерживаю телефон, прижав его правым плечом к своему уху. Руки были заняты, складывая в одну аккуратную стопку бумаги и документы - я не смогла удержаться и начала складывать необходимые вещи прямо сейчас. Знаю, это, вероятнее всего, окажется бессмысленным занятием и впустую потраченным временем, и завтра же ко мне подойдет Джеймс Грей, отводя в сторону виноватый взгляд, чтобы сказать мне, что съемки невозможно задержать даже на один день. Но в глубине души я надеялась на то, что, в конечном счете, он не сможет выстоять под моим опечаленным и прискорбным взглядом и отпустит меня в Англию хотя бы на сутки. — Мэл уже спит? Чем вы занимались сегодня? — Такие простые вопросы, которые я задаю каждый день и на которые я получаю одинаковые ответы, создают для меня иллюзию, что я совсем недалеко от дочери, как и положено хорошим матерям, что я могу протянуть к ней руки, покормить ее, пойти гулять с ней в парк, в котором в это время года начинают цвести гортензии - эти цветы я полюбила после переезда в Англию. Увидеть впервые сегодня, как она самостоятельно перевернулась и приподнялась на руках так уверенно, будто умела так делать с самого рождения. Где-то на фоне зазвучат бурные аплодисменты и одобрительные возгласы твоих родителей, и между ними и Мэл оказываюсь я в собственном воображении, пока в телефонной трубке звучит голос миссис Нолан. Я слушаю его, он был немного повышенный и громкий от радости, сжимаю теперь уже в ладони телефон и с закрытыми глазами представляю ее детскую, подсвеченную на ночь розоватым ночником в форме облака. С бессмысленным утешением я думаю, что Мэл еще слишком мала, чтобы запомнить, что в такие важные моменты ее пока еще маленькой жизни ее родителей не было рядом; но уже спустя секунду утешительные мысли быстро надламываются, и я понимаю, что в будущем, может быть, у ее мамы получится загладить собственные промахи, но самой Мэл придется лишь мириться с тем, что ее папа принадлежит еще и миру, а не только нам с ней. — Мне так жаль, что нас нет рядом. — Я бы многое отдала за этот момент сейчас, но со всей разумностью понимаю, что совсем скоро мы снова окажемся все вместе и нет причин волноваться зря. Я закончу эти съемки с Джеймсом Греем, ты завершишь свой по-настоящему великий путь в трилогии, как только отгремят премьеры в нескольких крупных городах, и мы вновь станем нормальными людьми со скучными проблемами семейной жизни, о чем иногда ты так мечтаешь, как сказал мне, впервые увидев Мэл. — Надеюсь, вам не приносит это слишком много хлопот. — Миссис Нолан посерьезневшим и почти обиженным голосом, присущим ей лишь в моменты особенной искренности, начинает уверять меня в обратном, но я все равно не могу удержаться от извинений. Женщина на том конце провода с деланной деловитостью сообщает мне, что им все это лишь в радость и что я точно не должна беспокоиться по этому поводу. Она говорит, чтобы мы поскорее разбирались со своей работой, ведь они скучают по нам, и я, закусив нижнюю губу, чувствую где-то внутри сорвавшуюся каплю горечи — ты тоже далеко от меня. На фоне я слышу, как громко начинает шикать мистер Нолан, и миссис Нолан переходит на испуганный шепот и торопливое прощание, что вызывает у меня улыбку. Положив нагретый от долгого разговора телефон в карман брюк, я некоторое время стою в коридоре, освященном лишь несколькими тусклыми лампами, чей свет ближе к ночи почти полностью затухал в целях экономии. — Не спится? — Я не заметила, как ко мне почти вплотную подошел Хоакин, чья способность по желанию становиться почти невидимым начинает пугать. — Нужно было позвонить. — Я улыбаюсь мужчине, с которым за последние месяцы знакомства успела хорошо подружиться, и отрицательно мотаю головой на вопрос о том, есть ли у меня сигареты. — Это печально. — Ухмыльнувшись, Хоакин упирается спиной к стене и мгновенно погружается в свои мысли, постепенно улыбка исчезает с его лица. Мне не было неприятно это повисшее в воздухе молчание - еще очень давно я однажды научилась не отвлекать человека, если он на какое-то мгновение цепко уловил какую-то важную и известную лишь ему одному мысль, которую я могла бы спугнуть свои вмешательством. Спустя пару минут мы почти что уже наперебой говорим о Джеймсе и о его странных привычках, которые порой ставили в тупик даже меня, когда в конце коридора слышатся звуки открываемой двери, а затем размеренные шаги. — Почему он везде оставляет свои бумажные платки? Он ведь даже не болеет. Он помечает свою территорию? — А может, платки ему нужны для чего-то другого. — Не успев до конца вникнуть в шутку Хоакина, я с улыбкой перевожу взгляд на человека, подошедшего к нам. Это оказывается один из людей Грея, которого я еще узнала по звуку шагов из-за того, что он прихрамывал на одну ногу. Обычно он оставался на всю ночь в холле, чтобы следить за полнейшей тишиной в коридорах здания и отсутствием всяких происшествий, как он мне сказал один раз, на протяжении уже пяти лет. Коротко сообщив, что меня просят к телефону, он сопровождает меня на всем пути к холлу, пока я думаю, что бы мог звонить в такое время и почему этот кто-то не позвонил мне на мой телефон.
В пространстве комнаты надо мной нависает что-то чудовищно огромное и жуткое, высасывающее все, что могло бы напомнить мне о жизни. Я с застывшим взглядом всматриваюсь в какую-то точку на черном стекле окна, пытаясь подавить чувство шока, застрявшего в горле. — Кристофер уже там? — Я бестолково переспрашиваю каждое предложение, которое произнесет твой ассистент, за исключением того, в котором прозвучало слово «смерть». В голове сами собой возникают расплывающиеся картинки; я замечаю подлокотник кресла с засохшим бурым пятном, повторяющим очертания чьей-то ладони, пока в воздухе оседает пепел вперемешку с обрывками многих жизней, и в нос ударяет запах гари, железа, ужаса, сгоревшей бумаги... Вырвавшись из этих видений будто бы из утягивающего в неизвестность болота я с ударом об землю возвращаюсь к реальности. — Мне нужно срочно приехать, даже если он будет против. — Я ни за что не дам тебе переживать это все одному. Ты вновь получаешь удар под дых, но в этот раз в зажатом кулаке оказался нож. Не могу до конца осознать, что произошло, пытаясь представить пылающий в отчаянии город в тысячах километрах от этого тихого места, где я нахожусь сейчас. Я начинала верить, что в нашей с тобой жизни это неправдоподобно счастливое время становится частью существования, как некая белая полоса после затяжного горя, поэтому сейчас все, что я слышу, больше похоже на какой-то сон. Но даже сквозь этот белый шум вокруг во мне просыпалась злость, будто кто-то ворвался в твой мир, пытаясь разрушить его изнутри и уменьшить, возвращая его в границы реальности. Этого я никогда не смогу допустить, ведь когда-то давно я пообещала себе сохранить твой мир. Твой ассистент говорит, что все уже готово к моему отлету, и я с серьезным тоном соглашаюсь с ним, в мыслях с неким облегчением подумав о том, что мне не придется идти против твоего решения. Торопливо складывая к документам в сумку некоторые вещи, я задерживаю взгляд на фотографии Мэл, выпавшей из ежедневника. Надеюсь, ее сон все так же крепок, и завтра она вновь повторит свой трюк с переворачиванием в лучах июльского солнца, просачивающихся в окно гостиной и создавая из-за преломления света необычные блики на стенах - каждый раз, когда я оказывалась в доме твоих родителей, мне нравилось за ним наблюдать. Твоя мать, наверняка, будет сидеть с ней весь день, наблюдая за тем, чтобы она случайно не ударилась или не зажевала во рту край одеяла. А отец, с уставшим взглядом, но с доброй улыбкой будет сидеть рядом с ней, наблюдая за ее неокрепшей мимикой и звать каждый раз свою жену, как только она случайно улыбнется. Я надеюсь, что все это будет с ней, пока я буду рядом с тобой под натиском этой чудовищной волны несчастья. Руки дрожат - не смотря на то, что я всеми силами стараюсь думать о тебе, мысли разлетаются в стороны, и я со страхом представляю то место, о котором знаю лишь одно - он оказался в огне. Отдаленный шум, становившийся все громче, отвлекает меня от сборов. Подойдя медленно к двери, я раскрываю ее как раз вовремя прямо перед бледным лицом Джонатана Нолана, который уже тянул свою руку к дверной ручке. Замечаю за его плечом растерянное лицо Джеймса Грея, а позади этих двоих стоял привалившийся к двери своей комнаты Хоакин с безразличным видом, и лишь блеск в глазах выдавал его живую заинтересованность развернувшейся сцены. Я вновь перевожу взгляд на Джона, который, казалось, только что пережил клиническую смерть. Его вид немного пугал - на лице появилось множество морщин, которых я раньше не замечала, на лбу появилась испарина, будто он сюда бежал, а кожа была не просто бледной, а сероватой, будто бы по нему секунду назад провели разряд тока. В глазах застыл страх и что-то безумное, чему я не смогла отыскать названия, и я начала всерьез бояться за него. — Джонатан, как ты... — Нам нужно срочно поговорить наедине. — Видя в каком состоянии он сейчас, я понимающе кивнула, закрывая за собой дверь. Трясущейся рукой Джон проводит по волосам, тяжело выдыхая и смотря в пол, пока я не прикасаюсь к его плечу и не предлагаю пойти за собой. На всем пути к выходу из здания он будто бы пытается собраться с мыслями, не нарушая собственного молчания. Я тоже молчу, не мешая ему сосредоточиться на том, что он хочет мне сказать, но со связывающим все внутри в узел чувством я понимаю, что его слова будут связаны с трагедией в Ороре. Но... Почему ради этого стоило ехать сюда?
— На премьере в Ороре произошло что-то ужасное. — Джон пересказывает мне то, что я уже слышала от твоего ассистента, но с нахмуренными от нервного напряжения бровями я слушаю твоего брата. На него было тяжело смотреть, он нервно потирал глаза, сжимая пальцы у переносицы, борясь с каким-то страшным чувством, и я, не выдержав его слов о жертвах, прячу лицо в ладонях. Мы были на залитой светом фонарей улице - я сидела на ступенях, Джон, не в состоянии оставаться на одном месте, ходил около меня из стороны в сторону. Где-то вдалеке прозвучала сирена скорой помощи, и ее эхо человеческими криками раздается где-то внутри моей головы. Я не перебиваю твоего брата, ощущая, как ему нужно все выговорить кому-то, но его нервное, возбужденное от страха состояние все же было необычным. — Послушай! — Я вздрагиваю, когда он резко останавливается прямо передо мной. — Я к этому не причастен. Я не виноват в этом, черт возьми, ты должна мне поверить. — В полнейшем смятении, я смотрю во все глаза в его лицо, которое сливается с тенью ночи и становится почти неразличимым. Я хочу что-то сказать, но Джон не дает мне сказать ни слова. — Почему ты мне не веришь? Они уже позвонили тебе? — Джон, я верю тебе. Сядь со мной. — Не имею понятия, о чем он говорит, но его состояние пугало все больше. — Я докажу, что ни в чем не виноват. Мне нужно время, чтобы найти доказательства. — Поднявшись со ступеней, я подхожу к нему ближе, хватая за плечи. Джон пытается отстраниться, но я не выпускаю его, и он мгновенно бросает свои попытки. — Джон, я верю тебе. Давай мы сядем, и ты объяснишь мне, в чем дело? Я сделаю все, чтобы помочь. — Поглаживая его плечо, я медленно подвожу его к ступеням, пока он растерянно роняет слова. — Я не виноват. Это Уолли, я смогу доказать. — Совершенно запутавшись, я выпускаю мужчину, расслышав имя ленивого оператора и одного из неприятнейших для меня людей. Джон останавливается на месте, подняв на меня свой взгляд. — Да, не удивлюсь, если все время это был он. — С какой-то злой и жутковатой ухмылкой он смотрит наверх, будто пытаясь разглядеть в засвеченном городским светом небе звезды. Я смотрю на него, пытаясь собрать воедино ускользающие мысли, но у меня это никак не получается. Внезапные слова Джона действуют лучше самого крепкого алкоголя, и, никак не составив в голове ни единого вразумительного вопроса, я решаю идти по пути, который, что бы не случилось в мире, всегда будет правильным. — Тебе нужно рассказать это Крису. Он знает, что нужно делать. Почему ты сразу не поехал к нему? — Джон опускает голову, и его лицо в миг становится серьезным. Я умолкаю, поняв, что сказала что-то, что пугало его, почему-то, больше всего. Джон растерянно оглядывается, находя взглядом свою машину и заводя ее с помощью ключей. Начав что-то невнятно произносить, он направляется к ней, но я не отстаю от него, допытываясь ответа. Наконец, он просит меня ничего не говорить Крису. — Мне не нужно было приезжать. — Пытаясь его вразумить, я прошу его остаться, но дверь захлопывается прямо передо мной и спустя десять секунд красные фары его машины скрываются за ближайшим поворотом.

Не знаю, сколько часов прошло с того момента, как позвонил твой ассистент. Я пыталась связаться с тобой, но телефонная сеть была постоянно или занята, или недоступна. Не хочется думать о том, что я увижу, какой почувствую запах и что почувствую под ногами, когда буду шагать к тебе. Этот кошмар наяву, будто гром среди ясного неба, приковал все чувства в какой-то наивысшей точке настороженности по отношению к миру. Поднимаю взгляд на мужчину, сидящего рядом. А ведь я совсем его не знаю. Представить страшно, сколько людей вокруг не вызывают во мне доверия и сколько же из них находятся так близко к тебе. Сжимаю руки в замок на коленях, пытаясь заставить их перестать дрожать. Летняя ночь за слепяще темным окном машины бросала меня в ледяной озноб. Что, если это снова произойдет? Мысли, натянутые до предела, будто тетива, рисуют передо мной сцены предстоящих премьер и людей с размытыми лицами, пробирающимися прямо в толпу, ближе к сцене, где стоишь ты... Мне нужно тебя увидеть, чтобы понять, что мир все так же нерушим и достаточно реален, чтобы не рухнуть, как карточный домик. Прежде всего я вижу огни, множество сине-красных огней, кажущихся с ночи еще более яркими, обжигающими сетчатку глаза и въедающимися в веки. Пытаюсь отыскать тебя среди десятков лиц, прекрасно понимая, что ты, скорее всего, занят важными делами где-то в этом двухэтажном здании. Машина останавливается у входа в кинотеатр, где было сконцентрировано больше всего людей в полицейской форме, и я покидаю салон, вдыхая холодный воздух. Глаза медленно и испуганно скользят по толпе, и я, наконец, вижу тебя. Отчаянно выдыхаю, благодаря Всевышнего, что увидела тебя, и, не успевая ничего произнести, окутываю тебя в объятиях. Этого не должно было случиться с этими людьми, с тобой. Это не было похоже на стихийную катастрофу, не вмешательство свыше, на жестокий поворот судьбы. Это было преднамеренным ударом, желанием сделать как можно больнее, и гадкое горькое чувство где-то на дне легких отравляло все тело - они ворвались к тебе, чтобы все разрушить. Слова Джона все еще не оставляли меня в покое, и за время пути я начала понимать, каким был этот план. Каким чудовищным, несправедливым и жестоким был ход мыслей этих людей. — Кристофер... — Говорю тихим голосом, так, чтобы меня слышал только ты, будто в шуме вокруг нас кто-то мог услышать. Где бы я не была, у меня был лишь ты, всегда. Моя жизнь началась, когда она обрела смысл и ты подошел ко мне, заглушив своим образом холод января. Никогда не понимала, почему именно я. Но этот мир, сооруженный вокруг нас и доступный лишь нам самим, пережил самые сильные удары, не разрушившись до сих пор, и я могла бы отдать тебе себя всю, без страха, в ту секунду, как только ты попросишь. Ты знаешь об этом, ведь ты всегда понимал меня без слов. Приблизив лицо к твоей шее, я едва касаюсь ее губами. Мир вокруг распадался на части в гуле сотен голосов, далеких сирен и колючих звуков рации. Я поднимаю на тебя взгляд, чуть отшагнув назад спустя некоторое время, и вглядываюсь в твои глаза. Меня всегда удивляло то, с какой силой ты готов переживать беды, но когда-нибудь настанет эта последняя капля, и я обязательно буду рядом. В твоих глазах застыла многолетняя усталость, присущая глубокой старости, и, опустив руку, я прикасаюсь к твоей ладони, хватаясь за дрожащие пальцы. — Я приехала так быстро, как только смогла. Мне рассказали о том, что здесь произошло. — Смыкая свои пальцы вокруг твоих, я медленно следую за тобой, слегка уворачиваясь от проходящих мимо людей. — Они пока не подозревают, что сделали самую большую ошибку в своих жизнях. — Поднимаю голову, бросив взгляд на огромные потухшие буквы, составляющие название кинотеатра. Будут ли здесь еще когда-нибудь звучать смех, одобрительные возгласы и аплодисменты людей, просто пришедших на киносеанс, отвлекаясь от суетных будней? Коротко киваю людям, стоящих с тобой до этого у входа, и все вместе мы по очереди заходим внутрь. Воздух наполняется тяжелым запахом попкорна и сладкой карамели. Мы проходим мимо распахнутого входа в кинозал, обтянутого желтыми лентами, и я заглядываю туда, будто в чужой, незнакомый и несправедливый мир, ослепленный огнем Готэма, изображенного на всю стену. Замечаю темные ряды, тянущиеся вверх, обрывки бумаг. разбросанных по красному ковру, в свете экрана кажущимся серым. По сердцу будто проводят разряд тока - я вижу куски чужой одежды, отмеченные яркой изолентой, и бурые пятна по направлению к выходу из зала. У дверей их становится больше, и у самого порога они почти полностью перекрывают собой красное ковровое покрытие - люди в панике не смогли сразу покинуть зал. Колени начинают подкашиваться, но ты, сжав мою руку сильнее, уверенно ведешь меня к лестнице, ни на миг не задерживаясь у этого места, и другой рукой я хватаюсь за твое плечо, неосознанно желая быть как можно ближе к тебе. Стоящие полицейские провожают нас взглядом, кто-то окликает тебя, но ты не останавливаешься. — Это чудовищно. — Выдыхаю я, понимая, как мало воздуха становится вокруг. Мы оказываемся в небольшом кабинете, все стены которого увешаны постерами, и над коричневым кожаным диваном у стены замечаю изображение твоего Джокера, повернутого к нам спиной. Мы оказываемся одни - вслед за нами никто не стал подниматься. Как только дверь закрывается, я физически ощущаю, как ты опустошен. Пытаюсь представить, что творится в твоей голове сейчас, но не могу - я не такая сильная, как ты. Твои плечи опускаются, ты делаешь глубокий ровный вздох, но в последнее мгновение он будто обрывается вниз. Провожаю тебя до большого деревянного стола, усаживая в кресло, но даже теперь ты садишься в нем прямо, прижимаясь к спинке и сложив перед собой руки на столе, будто твоя собственная внутренняя сила не дает тебе ни сдаться, ни успокоиться ни на секунду, даже если бы того ты хотел сам. В помещении наступает тишина, словно за его стенами ничего не происходило, и все это был лишь кошмар, лишь наш совместный сон, который на короткий миг прервался, и в этот момент мы не могли понять, где находимся, в реальности или же мы навсегда застряли на дне наших болезненных разумов. Опускаю ладонь сверху на твое плечо, молчаливо говоря, что я буду рядом с тобой. Я готова искать выход вместе с тобой. В ушах звенящим шумом звучали далекие крики, и спустя несколько секунд я, не выдерживая, поднимаю голову к потолку, обуреваемая горьким возмущением, от которого никак не могла держать себя в руках, глядя на твой опущенный взгляд. — Как эти люди только посмели думать, что в своем жалком уязвленном чувстве... — Ты поворачиваешь ко мне свое лицо, но я не вижу его, скользя взглядом по стенам комнаты, случайно попавшись на постер Темного рыцаря. — В своем ничтожном желании быть впереди... Как они только посмели решить, что могут сотворить такое с людьми. — Мой взгляд попадает на разломленную детскую маску Бэтмена, лежащую с края стола, и я закрываю глаза, прижимая к ним ладони. Ощущаю, что ты смотришь на меня, и спустя мгновение опускаю руки, размыкая веки и тут же видя твои глаза. Я верила, что мы стали достаточно счастливыми, чтобы нам хватило этого до конца дней наших, но твоя судьба оказалась куда более жестокой, чем моя. За искусство, за собственный талант всегда нужно платить, но я никогда не поверю, что за них нужно платить такую большую цену. Подхожу к тебе ближе, обнимая твою голову и ощущая жар, исходящий от твоего лба от усталости, стресса и тяжелейших мыслей. Ты обхватываешь меня руками, и горячий воздух вокруг начинает остывать. — Мы найдем выход. Этому нельзя дать забыться.
Спустя несколько минут маленький кабинет наполняется людьми. Я достаю из кармана красно-белую пачку сигарет, которую я всегда храню для тебя, и зажигаю одну. Делаю глубокий вдох, после чего подаю ее тебе и присаживаюсь на край стола, глядя на собравшихся. Кристиан, сложив руки на ногах, сидел на диване, глядя в пространство перед собой и отчаянно о чем-то задумавшись. Гэри сидел рядом с ним, в молчании так же глядя на всех. В какой-то миг наши взгляды пересекаются. Джозеф понуро смотрел в окно, немного отодвинув в сторону плотную штору. Красно-синие огни гуляли по потолку комнаты. В комнате повисло молчание, моменты которого с каждым часом этой бесконечной ночи стали невыносимы. Наконец, Джозеф, отпустив штору и повернувшись к нам лицом, спрашивает, нет ли каких-нибудь новостей о Джоне. Я выпрямляюсь, услышав его имя, на что ты, как показалось мне, сразу обратил внимание. Замечаю настороженный взгляд людей вокруг, Кристиан, подняв голову, тут же опускает ее, разглядывая свои руки, сложенные в замок. Пространство вокруг накаляется от возросшего напряжения, и я ощущаю колючие удары наэлектризовавшегося воздуха. Смотрю на тебя, и к собственному удивлению замечаю могильную серьезность в твоем взгляде. Ты отрицательно качаешь головой на вопрос Джозефа. И тогда я понимаю, что отсутствие Джона и его визит в Нью-Йорке был далеко неспроста. — Вы в чем-то подозреваете его? — Затянувшаяся пауза становится вполне очевидным ответом, и я изумленно начинаю смотреть на каждого присутствующего поочередно. Неужели они все действительно могут думать, что он может быть замешан в этом кошмаре? В комнате тяжело дышать из-за скопившегося табачного дыма. — Джон никак не замешан в этом страшном событии просто потому, что это он. Что с вами? — Во всем явно была виновата нервозность и бессонная, наполненная ужасом ночь. Мне вновь не отвечают, и я бессильно смотрю на тебя. — Крис, твой брат к этому не имеет отношения. ты ведь знаешь об этом. — Тогда почему его здесь нет? — Голос внезапно подает Гэри, хранивший все это время молчание, и я перевожу свой прямой взгляд на него. — Этому есть вполне логичное объяснение, я уверена. — Но пока я не могла найти его. Его визит ко мне был таким же внезапным, как и отъезд. Его странные слова о том, что он был ни в чем не виноват, теперь становились все более осмысленными, но его обвинение Уолли не имело под собой никаких доказательств, поэтому я не спешу обвинять последнего, чтобы не показаться голословной. Но я точно знаю, что Джон не может быть виноват в случившемся. Он просто не мог. Ничего не понимаю. Ты смотришь на меня так, будто уже знаешь, кто и что натворил, и я понимаю, что не смогу сдержать слова, данное твоему брату. Лучше всего будет, если он окажется рядом с тобой, пока не сделал чего-то лишнего. В какой-то момент я начинаю бояться за него, ведь он был совсем один, и единственное место, где бы я была спокойна за его безопасность, было в этой комнате. — Он приезжал ко мне в Нью-Йорк. Он хотел что-то рассказать. Он был очень нервным и волнующимся, видимо, из-за всего случившегося. — Ты отводишь свой взгляд от меня, доставая из кармана брюк мобильный телефон. Ты будто знал, что я скажу именно это. — Он говорил мне, что ни в чем не виноват, был будто напуган. Крис, что происходит? — Я подхожу к твоему креслу, опускаю ладонь на твою руку, в которой был зажат телефон, но ты резко встаешь со своего места, набирая чужой номер, и выходишь из комнаты. Все в комнате провожают тебя взглядом и некоторое время удивленно разглядывают захлопнувшуюся дверь. Непотушенная сигарета, брошенная в стеклянном стакане, продолжает испускать белый дым, который медленно растворялся в пространстве.

В прямоугольнике открытой двери – темная нечёткая фигура. Одна из теней толкнула другую в полосу света, и Лила Читнис, когда-то блистающая звезда на небосклоне бомбейского кинопроизводства, прикрыв лицо краешком сари, тихо прошла внутрь небольшой душной комнаты, заполненной кусками сгоревшей киноплёнки. В воздухе плыл горький запах гари. Он отдавал керосином, сандаловым маслом и медленно заполнял пространство, смешиваясь с тонким запахом табака. Как только она подошла ближе, я затушил тлеющую сигарету об угол наспех сколоченного стола и принялся откупоривать наглухо закрытые ставни, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха. Похожая на Девику Рани в этом пепельно-розовом сари, она поначалу не решалась пройти внутрь, но затем сделала несколько неуверенных шагов и протянула зажатую в кулак руку мне навстречу. Должно быть, поймав мой непонимающий взгляд, она тихо вздохнула и разжала длинные красивые пальцы – на гладкой тёмной ладони виднелись несколько аккуратно сложенных купюр. – Что стряслось, тётя? – распахнув окно, я наклонил голову, чтобы увидеть её лицо за непроницаемой вуалью, но она по привычке отклонилась ещё дальше. – Я не могу их взять, сынок, – Она медленно опустила деньги на стол и тут же сделала шаг назад. Пятьсот рупий, тихо подрагивая на ветру, напомнили о том, что я больше всего хотел бы забыть, но уже не забуду никогда. – Почему? – В тяжелые минуты, подобные нынешней, я всякий раз приходил к выводу, что мой отец был прав в большинстве своих суждений, главным из которых было то, что я слишком честолюбив, чтобы привыкнуть к горькой правде и достойно свести концы с концами. Даже этой удивительной женщине я мог заплатить жалкие пятьсот рупий, на которые она в лучшем случае могла бы купить пару новых сари и, возможно, золотые браслеты из Бенареса. Осмотревшись по сторонам, будто нас кто-то мог увидеть, она, наконец, открыла лицо и понизила голос до полушёпота. – Столько получают мужчины. Что я скажу людям, когда они спросят? – Наклонившись вперёд, будто желая поведать мне какой-то важный секрет, она качнула головой. – Да и тебе эти деньги нужнее. – Обычно она была нежной и веселой. Единственным серьёзным недостатком, по мнению моего отца, было то, что она принадлежала к древнему роду вайшья, и каждый раз, оказываясь рядом с ней под пристальным взглядом съёмочного аппарата, он чувствовал себя так, будто принимал еду из рук человека второго сорта. Вообще-то, вайшья как и кшатрии всегда относились к числу высших каст, но едва ли Притхвирадж Капур всерьёз задумывался на тем, что может оказаться неправым. – Как же так, тётя, вы называете меня сыном, а ведёте себя так, будто я посторонний? – изобразив на лице некое подобие обиды, я собрал пятьсот рупий в ладони и протянул ей. – Если называете меня так, то и относитесь ко мне как к сыну! – улыбнувшись, она вздёрнула брови и неуверенно протянула ладони навстречу моим рукам. – А как относятся к сыну? – Передав ей деньги так, чтобы не коснуться её ладони, я всмотрелся в её красивое лицо и улыбнулся. – С ним не спорят.
  Проводив Лилу-джи до узкого прохода между комнатой, где я проводил время за работой, и помещением, смутно напоминающим кухню, я вновь закурил и вышел во двор, где уже суетились все те, с кем я проводил почти каждый свой день в течение последних четырёх месяцев. Все эти люди ежедневно удивляли меня своим трудолюбием, но ещё больше – смелыми мечтами, за осуществлением которых они и пришли сюда. Мечты эти были у каждого свои: у кого-то они сводились к зарабатыванию денег, чтобы сделать престарелой матери операцию и спасти отмирающую руку, у кого-то – к добыванию пропитания для семьи, чтобы дожить до совершеннолетия своих детей. Пятнадцатилетняя девочка, проживающая в соседнем квартале, грезила о свободе и приключениях, таких, как показывают в кино. О вынужденном замужестве по сговору родителей и унылом существовании в качестве бессловесной рабы мужа и домашнего хозяйства ей думать не хотелось. Двенадцатилетний мальчишка с чумазым лицом, в чьи обязанности входило присматривать за Шаши, спал и видел, что он будет есть досыта и сможет быстрее расти, а его старший брат, отвечающий за освещение во время работы, преследовал более невероятную цель: он хотел первым среди обитателей своего района получить высшее образование. Каждый день они смотрели на меня как на волшебника, сошедшего со страниц старых сказок, который в один миг осуществит все их желания. И пока их волшебник продавал все вещи в своём скромном доме, они строили грандиозные планы на будущее. Сообщить им о том, что я и сам не уверен в успехе нашего дела, значило бы разрушить все их надежды, поэтому я молчал об этом, так же как и о многом другом, что не вписывалось в их картину нового идеального мира, где все мечты исполняются, а несправедливость не касается никого из их близких. Я любил подолгу наблюдать за ними, стоя в дальнем углу небольшой открытой террасы с папиросой в зубах. Поначалу я пытался предлагать им свою помощь, но каждый раз они отказывались, глядя на меня так, будто сам Шива спустился на землю и решил собственноручно вымыть грязный пол давно не стиранной тряпкой. В конечном итоге я перестал предпринимать эти попытки и лишь ловил на себе смущённые взгляды девушек, которые бесконечно стреляли чёрными глазами в мою сторону и о чём-то тихо перешёптывались. К деревянным покосившимся воротам подъехал серый автомобиль и, выскочив наружу, водитель в идеально белом костюме открыл дверь, откуда показалось знакомое серьёзное выражение моего отца. Притхвирадж Капур с видом царствующего короля, не замечающего ничего вокруг, выпрямился, одёрнул пиджак и, скрестив руки за спиной, направился в мою сторону. Следом за ним из автомобиля выпрыгнул Шаши и, низко опустив голову, зашагал прямо. Такая гримаса отчаяния на его смуглом лице бывала только в моменты наказания, на которые наш отец был исключительно щедр. Сравнявшись со мной, он дождался, пока я приветствуя склонюсь к его ногам  и, наконец, улыбнулся сквозь крепко стиснутые зубы. Он обладал весьма резким нравом, поэтому рассчитывать на тёплую встречу мне не приходилось, должно быть, ни разу в жизни. Ничего не спрашивая, я лишь отошёл в сторону и, направляясь следом, потрепал Шаши по низко опущенной голове – он тихо улыбнулся и опустил голову ещё ниже. Пройдя в самую большую комнату в этом здании, отец уселся в кресло как на трон и, закинув одну ногу на другую, с удовольствием закурил свою трубку. Это означало только одно – он выжидал благоприятного момента, чтобы начать со мной какой-то крайне важный разговор. Но как не странно, на этот раз он не стал дожидаться и, выпустив в воздух кольцо густого дыма, извлёк из кармана пиджака чёрно-белую фотокарточку и протянул мне. Я сразу понял, что это значит и отвернулся в сторону. Кажется, идея о моей женитьбе превратилась в дело всей его жизни. Он постоянно выдумывал самые разные причины, чтобы заставить меня хотя бы встретиться с родителями предполагаемой невесты, но каждый раз получал отказ, и это обстоятельство приводило его в слепое бешенство. – Девушку зовут Пуджа, она и её родители живут в Калькутте, но через несколько дней приедут в Бомбей, чтобы поклониться святым местам. Если бы ты показал девушке город, поехал с ней к устью Ганга, я был бы очень доволен. – Стараясь придать своей интонации как можно более дружелюбный тон, отец взглянул на меня с улыбкой, затем перевёл взгляд на сидящего рядом Шаши и вновь вернулся ко мне. На лежащую на столе карточку я так и не взглянул. – Ганг и в Калькутте течёт. – За одну секунду лицо отца приобрело привычное выражение серьёзности и какой-то почти божественной монументальности, будто он был не человеком, а свирепым божеством, вот-вот обрушившим на меня свой гнев. Он медленно встал с кресла, обошёл стол с лежащем на нём фото, и встав прямо позади меня тихо проговорил: – Девушка, о которой ты думаешь уже несколько лет, войдёт в мой дом, но сперва тебе придётся зажечь мой погребальный огонь. – Не говоря больше ни слова, он резко выпрямился, вздёрнул подбородок вверх и зашагал прочь. Если бы он знал, какой огонь горит у меня внутри, если бы я мог сказать хоть одной живой душе об этом, он бы никогда не произнёс эти слова.
  Полуденный зной сменило прозрачное тепло вечера, и пока мы дожидались сумерек, чтобы приступить к работе, я бесконечно скитался без дела, принимаясь то за одну работу, то за другую. И чем стремительнее близился закат, тем чаще я замечал, что постоянно смотрю на часы, отсчитывая минуты, а затем и секунды до момента, когда звук знакомых шагов раскрасит мой чёрно-белый мир яркими красками. Когда я увидел тебя впервые, ты была похожа на ангела, посланного Всевышним в наш грязный несправедливый мир, и от чего-то я вдруг решил, что послана ты была мне и никому другому. Ты смотрела на меня строго и прямо, как никогда не смотрят девушки, привыкшие прикрывать лицо при виде постороннего мужчины. А я даже не знал, что именно заставило меня вывернуть свои фантазии наизнанку и устремить каждую из них к тебе навстречу: твоя ли красота, талант или же тот самый острый взгляд карих глаз. Но одно я знал наверняка, чувствовал душой – пока ты здесь, рядом со мной, ты свободна. Свободен и я. Удивительно, но только с тобой я забывал обо всём: об изнуряющей нужде, которая с каждый днём всё сильнее вгрызалась в мою самоуверенную мечту о настоящем большом кино, о стыде, какой должен был испытывать любой мужчина на моём месте, даже о своих обязанностях порядочного сына – вокруг всё исчезало, когда мы вдруг встречались глазами, переплетались мыслями, и твой звонкий голос врывался внутрь меня, заставляя сердце подпрыгивать в груди как сумасшедшее. Мне оставалось лишь надеяться, что другой мужчина с более удачливой судьбой, чьей женой ты когда-нибудь станешь, не сумеет задушить своей всеобъемлющей властью то прекрасное и чистое, что всегда мерцало у тебя внутри. Но все мысли о существовании других мужчин как и других женщин в этом мире, я упрямо гнал прочь вот уже три долгих года. Догадывался, предполагал, но всё равно пытался отмахнуться от правды как от назойливого насекомого. Возвращаю фотографии девушек назад отцу, не сообщаю тебе о них ни слова, хотя и понимаю, что ты наверняка знаешь обо всём – неженатый мужчина в моём возрасте вызывает самые разные вопросы, а единственное, что сдерживает моего отца от презрения – мысль, что я могу не жениться и вовсе, опозорить наш старый род и навлечь на семью гнев богов. Он, вероятно, ещё не знает, что так и будет. Если не ты станешь моей женой, то ей не станет никто, и рано или поздно ему придётся с этим смириться. Мы оба грешники в глазах Бога и настоящие преступники по мнению большинства из тех, кто нас окружал, и даже осознавая положение нас обоих, я бы не задумываясь отдал пресловутому божеству все семь кругов своей жизни за одну лишь возможность назвать тебя своей женой.
  Разматывая плотные рулоны киноплёнки, я всматривался в кадры и мысленно сравнивал их с образами, что рисовало моё воображение. За своим занятием я не сразу заметил, как Шаши проскользнул в комнату и, прижавшись щекой к моему плечу, тихо проговорил, что ты приехала. Кажется, он ждёт тебя ни чуть не меньше, чем я, но если с моим маленьким братом ты с удовольствием проводила время за весёлыми играми, то меня старательно избегала вот уже несколько дней. Не требовалось много времени и сил, чтобы понять одну необычную закономерность: ты начинала вести себя так странно каждый раз, когда я брался за бухгалтерские книги и обнаруживал волшебное появление ещё нескольких тысяч рупий, хотя за день до этого тщательно проверял все счета. Я мог бы поверить, что это проделки благосклонного божества, если бы был глупцом, но верить в правду упорно отказывался, уверяя себя, что раз ты обещала мне не вмешиваться, то ты непременно исполнишь своё обещание. – Слушай, друг, – обращаюсь к Шаши, и он прижимается к моему плечу ещё сильнее. Должно быть, строгость отца совсем его утомила, и этот несчастный ребёнок, сам того не понимая, искал защиты. – Знаешь, когда был снят первый фильм? Почти сорок лет назад. Представь себе, уже сорок лет прошло, а мы не сделали ни одного шага вперёд. Во всём мире знают «Огни большого города», но никто не знает Индию, нашу культуру, наши обычаи, музыку, совсем ничего не знают. Вокруг нас огромный мир, а мы находимся лишь на одной крохотной его части и боимся заявить о своём существовании. Не понимаю... – Говоря ни столько с Шаши, сколько с самим собой, я взглянул на него, и он по-детски пожал плечами. Конечно, мой маленький брат не понял ни единого слова, но, тем не менее, мне стало значительно легче. Отец называл меня сумасшедшим, и пока он так же как и другие считал меня пустым мечтателем, я почему-то был уверен в том, что меня ждёт совершенно иная судьба. Правда, когда-то в юности он произнёс слова, которые я не могу забыть до сих пор и наверняка не забуду до самой смерти: «сейчас о тебе говорят как о сыне Притхвираджа Капура, но настанет день и обо мне скажут, что я отец самого Раджа Капура». Я мечтал о приближении этого дня, чтобы доказать ему что-то важное, чему и сам не знал названия. Обнимаю Шаши, и мне кажется, что его настроение как по волшебству взлетает вверх. Будучи самым младшим в нашей семье, он нередко страдал от нехватки внимания и ласки, которую не могла подарить ему даже наша мать – после того, что случилось со мной, отец почти полностью отстранил её от воспитания сыновей. Поэтому Шаши так любил проводить время здесь и всюду следовал за мной как маленький смышлёный щенок. В обстановке полнейшей беспорядочности и хрупкости своей жизни его присутствие придавало ей хоть какой-нибудь смысл. – Я не хочу быть похожим на отца, когда вырасту, – подняв на меня свой взгляд, он понизил голос, будто боясь, что нас могут услышать. – Я хочу быть таким как ты. – Ничего не сказав ему, я лишь крепко прижал его к себе. Тихие шаги послышались где-то совсем близко и, подняв взгляд в зеркало напротив, я увидел твой невесомый тонкий силуэт. В огромных карих глазах читалось выражение тревоги – за годы я, кажется, научился распознавать десятки таких выражений на твоём лице. Отправляю Шаши поиграть с другими детьми и, проходя мимо тебя, он смущённо улыбается, глядя в твоё лицо снизу вверх. Наконец, мы остаёмся одни, и дверь тихо прикрывается у тебя за спиной. Засучив рукава белой рубахи, покрытой пятнами машинного масла, откладываю в сторону плёнку и вытираю руки о кусок ткани. – Не думал, что ты сегодня придёшь, – Встаю и подойдя к тебе, всматриваюсь в твои тревожные глаза. Ты что-то скрываешь, я чувствую это с такой ясностью, будто могу угадать твои мысли. – Не хочешь что-то рассказать мне? – Протягиваю руку и, приподняв твой подбородок, внимательно всматриваюсь в потемневшие зрачки, в блеске которых встречаюсь со своим отражением.

❝ Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах.
Ибо все лучшее покупается лишь ценою великого страдания... ❞

            Наши взгляды пересеклись на секунду, и что-то болезненное внутри меня скрутилось в тугой узел, приковывая меня к месту и заставляя ощутить, как далекий, пустынный и одинокий шум пересек огромное расстояние между нами в одно мгновение и обрушился на меня. Будто в один этот миг меня отсекли от цельного, наполненного смыслом мира, этого удивительного места, в котором все было на своих местах и в то же время разбито вдребезги. И теперь я чувствовала себя другой, отдельной частью, одиноко оставленной на разгоряченной от лучей солнца поверхности стола. Медленно жара впитывалась в меня, оплавляя кончики пальцев и оставляя под ними мокрые лужи. Волейбольный, немного спущенный мяч безжизненно упал на пол, и его тут же подхватили мальчики, не перестающие играть. Ты не отводил взгляда своих серых глаз, и в этом мгновении, бескрайнем, будто безжизненная пустыня, дрожащая от порывов холодного ветра, и все таком же прекрасном, я нахожу то самое чувство, в котором сплелись воедино все нити воспоминаний последних прожитых месяцев. Твоя тихая улыбка, появляющаяся на твоем серьезном, будто сосредоточенном на одной, особенно сложной, глубокой и неразрешимой мысли лице, аккуратные и сильные движения рук, когда ты рассказывал мне об обстоятельствах, в которых находилась моя героиня, или же когда складывал свои руки воедино, сжимая в одной из ладоней четки, читая молитву и бросая свой взгляд к черному потолку сцены так, будто там, среди старых брусьев, тросов и осветительных приборов, был скрыт сам Бог. Среди тысяч дорог, постоянно ведущих к твоему твердому и спокойному голосу, звучащему за каждым темным углом моего разума, я нахожу причину, из-за чего я все еще была здесь, и эхо твоего имени, ударяющееся о стенки головного мозга, вновь и вновь вызывает во мне дикую жажду по тебе. Не понимаю, почему никогда не говорила тебе об этом, но глядя тебе в глаза каждый раз, когда ты умирал на моих коленях, лежа под одиноким светом притушенного прожектора, и абсолютная тишина затаенного дыхания по ту сторону темной непроглядной завесы, откуда на нас смотрели десятки блестящих, невидимых глаз, окутывала нас очарованным саванном, я роняла слезы на твое лицо, растворяясь в моменте этого абсолютного чувства. Чувства естественности, что я была так близка к тебе, твоему лицу и губам, вздрагиваемым от тяжести произносимых слов, держа в руках твою голову и безотчетливо проводя пальцами по твоим сбившимся волосам. И чужеродности, что как бы я не была близка к твоей коже, я вновь потеряю тебя через несколько мгновений и познакомлюсь с тобой снова лишь на следующий день, вожделенно и испуганно ожидая той самой минуты, когда я смогу уронить на тебя свои слезы и наблюдать, как они ползут к твоему рту. Твой размытый образ исчез за черной дверью, ведущей через темный коридор, в котором не было ни единого источника света, к выходу на улицу, где солнце или же зажженные ночные фонари, шум дороги и тысячи голосов мимо проходящих незнакомцев проглатывали каждого выходящего, стирая пленительный мрак театра, оставляя лишь стерильные воспоминания о персонажах, оставшихся внутри.
            Все изменилось в ту же минуту, и, прижимая к себе измятые листы с текстом, на которых сохранился еще ровный, узковатый и аккуратный почерк твоих пометок и записей, сделанных в наши первые чтения, я шла по этому театру, вмиг ставшим пустым и безжизненным, скользя взглядом по декорациям, теперь будто представленными самим себе. Где-то вдалеке слышался гул веселых голосов и треск чего-то абсолютно бессмысленного и громкого, будто вся сцена начала разрушаться от неизвестной грубой силы, разбиваясь в щепки, роняя кулисы и разрывая тросы под черным потолком, обрушивая на первые ряды осветительные приборы и погружая все в темноту. Утопая в этом воображаемом шуме, я не замечала ничего вокруг, кроме разрушений, и из забытья меня вытащило грубое прикосновение к моей руке, и только одно это прикосновение, казалось, могло оставить на коже шрамы. Узнав в лице нарушителя твоего дублера, я брезгливо отдернула руку, не понимая, почему он притронулся ко мне, ощущая, как ядовитое раздражение медленно проникало иглами в мое тело, будто в бесполезную куклу. Он что-то говорил о будущем выступлении, в котором теперь он будет играть главную роль, но мой нахмуренный взгляд был прикован к сцене, все еще освещаемой этим последним притухшим светом, и колючая мысль ворочалась в мозгу, словно рой разозленных пчел - этот парень никогда не получит свою главную роль, ведь он не был абсолютно похож на тебя. Сезон был окончательно окончен, когда холодный ветер подхватил твой уходящий шаг и растворил его в лондонском тумане, и, покинув стены театра, я не знала, как мне вернуться в свою жизнь. Бесцветный мир вокруг, потерявший свои краски, как только я перестала слышать твой голос, оставался прежним, но в то же время безвозвратно утерянным. Казалось, спасение было совсем рядом - зарыть в себе всякие воспоминания о тебе, не оставив на них даже памятной доски. Заняться новой работой, не обращая внимания на эту едва слышимую, свербящую в подкорке головного мозга мысль - мне необходимо прикоснуться к тебе. И работа была, все та же бесцветная, безысходная работа, не оставляющая впечатлений и не стирающая ни единого воспоминания о тебе, будто они были высечены на моем сердце, будто на коре молодого дерева. Порой, эти мысли пугали, но в явственном понимании, приходящем в ту же секунду, я с легкостью, с которой когда-то рассказывала тебе о своем детстве, читала, что они мне нравятся и я не хочу с ними ничего делать. И каким бы насыщенным не быль день, в котором не было тебя и твоего имени, звучащим, как мне порой казалось, вместо маятника часов, отсчитывающим секунды, устало возвращаясь домой и падая в постель, я вдыхала запах чистого белья, вглядываясь в белоснежный потолок, бессознательно и внезапно представляя, как ты хватаешь меня за руки, резко отводя их к спинке кровати. Резкий звук будильника заставляет меня оторвать голову от подушки слишком быстро, и я сразу ощущаю боль в висках, будто все это время она наблюдала за мной спящей и ждала своего триумфального момента. Некоторое время лежу, проводя пальцами по голове и лицу, надеясь на то, что боль хоть сколько-то отпустит, прекрасно зная о том, что это бессмысленно, и как только осознаю, что тяжесть век вновь закрыла мои глаза, погружая в глубокий, беспорядочный сон без сновидений, я все же решаю встать. Сегодня было назначено несколько встреч, одна из которых сулила мне, по словам моей ассистентки, перспективный во всех смыслах этого слова контракт. Ставя на плиту турку и включая огонь, я задумываюсь о том, в каких смыслах может в принципе быть контракт перспективным, и болезненно закрываю глаза, ощутив, как головная боль вбила в мой висок очередной гвоздь, и после этого удара в моих мыслях пробудился ты, будто не услышав будильника и проспав мой подъем. Опускаюсь на стул, со стоном выдыхая воздух, не пытаясь даже осознать, что именно мне делает так больно. Вскипевший кофе выливается за края турки, потушив огонь, но я остаюсь сидеть на месте, не шевелясь, пытаясь вспомнить, с кем сегодня назначены мои встречи, и заглушить твой голос, упрямо повторяющим, что жить я буду долго, очень долго, и это будет мне наказанием.
            Спустя час я была готова к выходу, успев до блеска очистить плиту и приведя себя в порядок, с горьким чувством отметив в своем дневнике очередную прибавку в весе. От боли не осталось и следа - о ней напоминало лишь ноющее чувство на поверхности висков, будто кто-то сильно сжал их в железные тиски и лишь секунду назад, наконец, разжал их. Опустившись в кресло, я роняю взгляд на часы - ассистентка должна была позвонить с минуты на минуту, и, не желая лишний раз напрягать глаза, я откладываю телефон в сторону. Скользя взглядом по стенам своей небольшой, излишне белой и чистой квартиры, я резко натыкаюсь на что-то, что заставляет меня почувствовать тот самый болезненный узел внутри. Из-за раскрытой двери в спальню на меня смотрел ты, и я застываю на несколько секунд, встревоженно вглядываясь в твое удивительное, мягкое лицо - доказательство бытия Божьего. На экране открытого ноутбука был поставлен на паузу сериал с тобой в главной роли, и я вспоминаю собственное безумие прошедшей ночи. Смущенно подхожу к столу и захлопываю нагретый за время всей ночи ноутбук, кусая пальцы. Ты был прекрасен в этой роли, как и в любой другой, но что-то совершенно незнакомое теперь я видела в твоем этом взгляде, льющемся с экрана и заставляющим меня думать, что ты видишь все, что я делаю. Именно эта мысль сегодня ночью надоумила меня поставить серию на паузу и сделать что-то, о чем теперь я закрывала стыдливо глаза, не в силах чувствовать на себе этот взгляд, сквозь сотни километров, сказанных вслух строчек сценария и отснятого материала. Звонок в дверь обрывает поток моих мыслей и, удивляясь тому, почему ассистентка решила подняться ко мне, а не просто позвонить, я раскрываю дверь, не думая даже о том, чтобы спросить того, кто за ней стоял. Увидев лицо незнакомца, я тут же прячусь за дверь, оставляя его взору лишь свое лицо и кусочек плеча. - Доброе утро, мисс Кларк. Прошу прощения за свое вторжение, но... - Я заинтересованно разглядываю этого человека, в особенности его лицо, которое, при всем видимом желании парня выглядеть представительно, было совсем не выспавшимся и бледным, с серыми кругами под глазами. Не слушая его, я раскрываю дверь шире, приглашая зайти внутрь, не думая о том, что я впервые вижу этого человека. Он представлял собой вид совершенно уставшего работника, который, как ни странно, не привык испытывать это чувство, и, испытав чувство жалости, я предлагаю ему чашку кофе в тот самый момент, когда он протягивает мне тонкий маленький конверт и произносит твое имя. Оно действует на меня, словно отрезвляющая пощечина по лицу, и, забрав письмо из рук, как оказалось, твоего ассистента, я ухожу вглубь гостиной, переставая обращать всякое внимание на него, когда он направился на кухню и зашумел там посудой. Необъяснимое чувство возбуждения наполняет мою грудь с каждым прочитанным словом, и я ловлю себя на мысли, что узнаю твой почерк, что когда-то ты держал это письмо в своих руках и теперь я прикасаюсь к нему. В голове не пробуждается ни единой мысли о том, чтобы отказать тебе, и все причины, попытавшиеся встревожить мой разум предстоящими делами и моей ответственностью перед ними, были с легкостью отметены, словно ненужный мусор. Жаркие эмоции заглушают собой всякие мысли, которые мелкими, почти неслышимыми ударами отдаются внутри моей головы. Не существовало теперь ничего, никакого прошлого, в котором мы даже не попрощались друг с другом, и только ожидание скорой встречи с тобой завладело мной, вызывая то же ощущение дикой жажды. И даже осознание того, что ты мог не ощущать той же тревоги, что владела мной все эти месяцы, не покрыла трещинами сомнений мое желание отправиться к тебе сейчас же. Казалось, моей жизни, пройденной до этого самого момента, достаточно было твоего взгляда, чтобы не быть бездарно прожитой. - Где мистер Лоу теперь? - Я захожу на кухню, ловя удивленный взгляд парня и не сразу разбираю слово, которое он произносит, отпивая горячий кофе из кружки, от которой исходил пар.
            Я замечаю огни Венеции прежде, чем очертания этого великого города начинают вырисовываться на горизонте, за которое совсем недавно зашло солнце, едва осветляя остатками закатных лучей синее небо на западе. Разнообразные здания за окном начинают проплывать все чаще, пока вовсе не превращаются в нескончаемую вереницу домов, кафе и древних палаццо. Я откидываюсь назад, с приятным чувством понимая, что все остается позади, тот город, в котором не было тебя, та пустая, белоснежная квартира, и если мне придется вернуться туда вновь, то точно не в этот день, и с закрытыми глазами я забывала о той головной боли, что была теперь вдалеке от меня. Ассистент, с почти любовным взглядом вглядывающийся в окна, начинает рассказывать мне о тех или иных местах, мимо которых мы проезжали, как мне казалось, с черепашьей скоростью, и с оскорбленным до глубины души выражением лица отвечает каменным голосом на мои вопросы, когда они не затрагивают тему архитектуры Венеции. Я спрашиваю о тебе, в какой-то момент поняв, что автомобиль начинает сбавлять свой ход, и мы останавливаемся у величественного здания, которое, наконец, заставило меня замолчать. Коротко приведя справку о палаццо Грасси, ассистент не без удовольствия наблюдал за моим лицом, когда подает мне руку, помогая выбраться из машины. Не прикоснувшись к нему, я покинула

Мы, когда бросаемся грудью на тернии, – мы знаем. Мы понимаем.
И все равно – грудью на тернии. Так будет всегда.
   Комната, которая ещё несколько минут назад казалась мне больше функциональной, чем уютной, в один короткий мир превратилась в тёплый очаг, где светло и ясно от незримого пламени. Я сразу полюбил длинные коридоры палаццо, умевшие заглушать любой звук, и их стойкий аромат, сочетавший запахи моря и старого камня. Но, оказавшись впервые в комнате, которую сейчас медленно и плавно заполняло твоё присутствие, мне показалось, что я остался совершенно один в целом мире – абсолютно неживая комната, не за что зацепиться взгляду. Светлое стекло, полированная мебель в старом венецианском стиле, прямые грани и ровные линии; кресла из красной древесины, гладко полированные лаком, всегда оставались холодными, будто были отлиты из металла. На низком столике ваза, а в ней – бледно-голубой цветок, похожий на засушенный репей с тощим одревесневшим стеблем. Переступая порог этой комнаты впервые, я услышал добродушный совет Соррентино: если хочется курить, то не стоит спускаться в сад, достаточно приоткрыть окно, а сам задумался, неужели он верит, что в этом воздухе присутствует кислород и зажигалка сработает? Здесь мне не снились сны, но долгими ночами удавалось думать обо всём, что было и, возможно, ещё повториться вновь. Ночи здесь намного светлее тех, что мы встречаем в Англии, и луна такая большая, что, кажется, опустись она ещё ниже и заглянет в окно, узнает мои мысли и, усмехнувшись, скроется за горизонтом. Лёжа в этой постели или сидя напротив окна в глубоком кресле, я всматривался в подёрнутый мучительной скорбью лик распятого Христа, и почему-то вспоминал о тебе, бежал по коридорам своей памяти, которые казались замкнутым лабиринтом, а потом вновь испытывал острое желание услышать твой голос и вымолить встречу. Поначалу мне удавалось бороться с этой жаждой, влекущей меня к тебе через сотни километров. В особенно натужные часы уговаривал себя, что у нас с тобой нет будущего ни в одной из существующих или фантастических реальностей – ты знаешь меня слишком мало и наверняка удивилась бы, узнав, что я совершенно ужасный хозяин, который не в состоянии приготовить даже овсяную кашу, зато горжусь тем, что помню телефоны всех пиццерий и итальянских ресторанов в Лондоне. И если этот факт твоя чистая, незамутнённая людской злобой душа ещё смогла бы принять, то Его пребывание в нашей с тобой жизни, она бы ни за что не смогла снести. А когда-то и Он мечтал о такой как ты. Липкий взгляд маленького Дэвида будто смотрел мне внутрь, и сколько бы я не пытался избавиться от него, отвернуться или крепко зажмурить глаза, он неизменно смотрел на меня, как загнанный в угол зверёк. Шли годы, мелькали лица в толпах незнакомцев, прошлое стиралось из памяти как полузабытый странный сон, и только взгляд огромных синих глаз Дэвида, заставлял меня вздрагивать среди ночи словно от удара. Становится стыдно и неловко от самого себя. Иногда замечаю, что в такие минуты даю слабину, теряю контроль над собственной жизнью, которого добивался столько лет, и мне становится ещё больнее. Кажется, со дня нашей встречи я только и делаю, что живу в коротком промежутке между ненавистью к себе и болью, похожей на ту, что испытывает человек от потери близкого. А, может, так было всегда, просто я заметил лишь после встречи с тобой, наполненной жизнью и светом. Пытаюсь заглянуть в то, что принято называть «внутренним миром», но не вижу там никого мира – у меня внутри кладбище, заброшенное кладбище надежд и грёз о чудесном будущем, с покосившимися крестами и терпким запахом влажной земли. Я бы хотел дать тебе весь мир, но не могу дать ничего кроме утопленных в безнадёжности дней. И так будет всегда, один день будет сменяться другим, как сменялись и все предыдущие, как будут сменяться и все последующие дни, потому что в этом и состоит моя жизнь. Так говорила Сэйди, красавица с копной рыжих волос, на которой я когда-то женился, и о которой почти сразу же пожалел. Нужно чем-то пожертвовать, говорила она. Например, позволить ей переехать ко мне, жить в одном доме, как живут все нормальные люди, и спать в одной постели, видя лица друг друга каждое утро. Пока какая-то часть меня протестовала против неё, другая хотела попробовать начать всё сначала. Я здоров, не полностью, но по сравнению с тем, что происходило в дни моей юности, теперь я самый здоровый человек во вселенной. Спустя бесчисленные попытки получить работу я, наконец, получил её. Пусть не главную роль – неважно. Всё во мне кипело и бурлило от томного ожидания перемен, и Сэйди Фрост была частью этого процесса. По правде говоря, всё дело было не в ней, а в этой самой части, в составном винтике сложного механизма, без которого он не начнёт работать. Окажись на её месте любая другая женщина, я бы испытывал то же самое, так же держался за неё как за ненадёжный спасательный круг и так же мысленно называл бы её сукой, которая ворвалась в мой внутренний кокон и решила, что получила право что-либо требовать. Эта сука была везде, находилась, казалось, одновременно повсюду, приспосабливая своё тело к анатомии моей жизни и составу моего дома, читая мою книгу в моём же кресле, считая чайные ложки, посещая уборную, развязывая узелки на шторах, чтобы закрыть окно и не впустить в комнату свет. Пока мы расставались, я сидел, сложив руки, одним бедром на подоконнике и курил, глядя в окно, погибая от скуки. Наконец, она вышла из дрожащей квартиры, и вибрация захлопнутой двери ещё долго отзывалась у меня в нервах. Глядя на её удаляющийся силуэт сквозь окно, я думал не о ней, а о пустоте этой улицы, где уход моей милой Сэйди был ничем не отпразднован. А спустя годы, пока я поцеловал её руки, благодаря, что она нашла в себе силы не хоронить воспоминания обо мне на дне своей памяти, маленький Дэвид осуждающе качал головой.

   Входя в столовую во время большой перемены, он всегда чувствовал себя исследователем дикой природы, наблюдавшим за различными видами в их естественной среде обитания. Здесь были местные мозговитые ребята, которые корпели над учебниками и смеялись над математическими шутками, которые не понимал никто кроме них. Рядом был стол помешанных на искусстве глубоких личностей с душевной организацией тоньше фольги из-под шоколадных конфет – они бесконечно курили смеси из трав за стенами школы и рисовали комиксы на полях своих тетрадей. В самом углу, рядом с шумным холлом, располагались уроды, в ожидании конца учебного дня. Дэвид понял, что обречён, когда мама в первый день учёбы в пятом классе подарила ему подарок за завтраком – внутри аккуратного свёртка оказалась большая тетрадь с изображением Винни на обложке. Он действительно хотел такую когда-то, кажется, в классе третьем, когда это ещё казалось крутым. Мама широко улыбнулась в ответ на его искусственную улыбку, а он уже рисовал в своём воображении, что ему предстоит пережить из-за этой дурацкой тетради. Уже на следующий день в этой самой столовой один из представителей группы помешанных на искусстве, вылил томатный сок на Винни, и Дэвид, возможно, впервые в жизни почувствовав настоящую злость, толкнул его к кондитерской стойке, ещё не зная, что крутые ребята не любят, когда жертва сопротивляется в ответ. Возможно, всё началось именно с того дня, хотя он подозревал, что по сути рубеж был пройден ещё раньше. Началась бесконечная охота длиной в десять лет.

   Твоё светлое чистое лицо оказывается рядом, и я закрываю глаза, втягивая полуоткрытыми губами воздух, чувствуя, как кончики твоих ресниц невесомо касаются моей кожи. Казалось, всё пространство наполнилось твоим присутствием. Лёгкое волнительное головокружение заставляет мою грудь учащённо вздыматься под плотной тканью сутаны, борясь с внезапной нехваткой воздуха. Поцелуй вновь обжигает лицо, и я бесконтрольно сжимаю ладонями твои белые плечи, пока призрачная броня сомкнутых век расходится по швам от каждого прикосновения. Мягкие губы оставляют пылающие следы от нежных несмелых поцелуев, которые как канаты привязываю мою душу к твоей, и каждое их движение сопровождается болезненным жаром, будто температура моего тела повышается от каждого твоего вздоха. Отвечаю на твой поцелуй, до конца не уверенный в своей правоте, но где-то на дне сознания рождаются твои честные и не по годам мудрые слова, сказанные мне когда-то во время репетиций – подняв на меня глаза, ты пожала плечами и, неловко улыбнувшись, сказала: я думаю, кто счастлив, тот и прав. Это воспоминание врывается в мысли, отпугнув сомнения, и мытарства минувших недель берут надо мной верх. Крепко прижав тебя к своей груди и чувствуя сквозь лёгкую ткань ночной сорочки воздушную дрожь твоего тела, сдаюсь без сопротивления и заглушаю разумные доводы ума, потерявшие всякую ценность по сравнению с россыпью твои поцелуев. — Buongiorno, – Далёкий голос Корелли, долетевший как из другого мира, вынуждает меня остановиться, и в один миг холодный рассудок вновь расправляет крылья, занимая главенствующее место в моей жизни. Оторвавшись от твоих губ и опустив руки, делаю глубокий вдох, мысленно благодаря Господа за то, что этот человек появился так вовремя. — Ti stiamo aspettando per la colazione e la preghiera del mattino. – Говорит он по-итальянски, и я, резко встав с постели и одёрнув сутану, как по привычке одёргивал пиджак, отвечаю ему: — Mi scuso per l'attesa, signor Corelli. – Не глядя в твои глаза, будто один твой взгляд способен вновь разрушить мою уверенность, оборачиваюсь к распятому Христу на стене, и теперь в его печальных зрачках, направленных вниз, мне мерещится осуждение. Чудовищное легкомыслие, какое никогда бы не допустил Ленни Белардо. Какая-то часть меня всё ещё кричала о том, что он всего-навсегда не знал тебя, не догадывался, что ты не можешь восприниматься живым мужчиной как одна из многих женщин, оставаясь единственной в своём роде, но не смотря на это, я всё же сумел предпринять усилие воли, и мой взгляд вновь стал серьёзным, как когда-то во время нашей первой встречи. — Когда будете готовы, спускайтесь к завтраку. Прямо отсюда и вниз по лестнице. – Не сказав больше ни слова, я обернулся к шкафу, откуда взял новую сутану, к которой ещё не успел привыкнуть, на этот раз с витиеватыми узорами из золотой нити, вышел из комнаты и, захлопнув дверь, прислонился к ней на пару секунд, всё ещё ощущая, как быстро бьётся сердце у меня в груди, а мысли о тебе уносятся вскачь куда-то очень далеко. Соррентино, встретив меня у лестницы, с довольной улыбкой сообщил, что непредусмотренная ещё вчера вечером дополнительная комната каким-то чудом нашлась, и с особенной интонацией в голосе отметил, что из неё открывается чудесный вид на залив. Протянув мне ключи, он коротко обмолвился о планах на завтрашний день и, пожелав чудесного выходного, исчез в шумном зале, где уже начали выстраивать декорацию для съёмок. Комната, о которой он говорил с таким восторгом, и впрямь оказалась намного уютнее моей. Единственная лимонного цвета лампа освещала стены, солнечно жёлтые, как лето, безупречно натёртый паркет поблескивал тёмной рекой. С внешним балконом, которые так свойственным итальянским домам, комнату соединяли два высоких подъёмных окна, доходящих почти до пола, и большая стеклянная дверь. Напротив двуспальной широкой постели вновь показалось распятие. Коротко осмотрев комнату, я осторожно разложил сутану на постели и скрылся в ванной комнате, где под струями почти ледяной воды бесконечно думал о тебе и вспоминал лёгкие прикосновения твоих губ.
   Сесиль де Франс, забежавшая из восточного крыла палаццо, чтобы поздороваться и забрать сценарий нового эпизода, пристально смотрела на меня с другой стороны стола, подперев лицо рукой – я не видел её изучающего взгляда, но тем не менее, явственно ощущал его. — За кого вы молитесь сегодня? – спросила она таким тоном, какой обычно ассоциируют с чем-то тягучим, сладким и приятным. — В этот раз за себя, – Открыв глаза, я улыбнулся ей, и её широкая, будто приветствующая всю Италию улыбка блеснула в ответ. Она хотела сказать что-то ещё, но поток её воодушевлённой болтовни прервали знакомые звуки мелких шагов и скрип открывшейся двери, последующий сразу за ними. В ту же секунду, как ты оказалась в комнате, Сесиль резко встала со своего места и, прижав папку со сценарием к груди, склонила голову на бок. — Кстати говоря, сутана с золотом очень вам к лицу. – Стуча высокими каблуками по мраморному полу, она приблизилась к тебе, всё с той же улыбкой протянула тебе руку и после короткого знакомства, удалилась так же быстро, как и появилась здесь. Указав ладонью на место справа от себя, я проводил тебя взглядом и улыбнулся, стараясь вести себя так, будто этим утром не произошло ничего примечательного. — Как вы добрались до Венеции, мисс Кларк? Мне очень неловко, что вам пришлось оставить дела из-за меня. Но я счастлив вас видеть. – Если бы я знал, к чему приведёт мой необдуманный поступок и то злосчастное письмо, я бы сделал всё, что угодно, лишь бы оно не дошло до тебя. Мой маленький мир, выстроенный по кирпичикам, где единственное важное место занимала работа и всеведущий взгляд Станиславского, медленно рассыпался от каждого твоего вдоха. Театр, кино и всё то, чем я живу год за годом кому-то показались бы лишь отголосками любимой профессии, а кому-то – занятным способом заработать деньги, но я всегда видел в этом нечто большее. Хотя, что ещё остаётся человеку, не имевшему прошлое, куда ещё смотреть, чтобы убедиться, что мир не исчез. Погружаясь в Ленни Белардо, я всё дальше и дальше отстранялся от реального мира, и это казалось единственным правильным выходом. И вот пришла ты. Красивая, безупречная девушка с лучистыми глазами, полная жизни и искренности, которые не сыграть даже мне. Моя система жизни бессильна перед тобой, и какой-то частью разума я чувствовал, что ты знаешь об этом. — Сегодня выходной день, а я внезапно понял, что так и не увидел дворец дожей и канал в Венеции. Не составите мне компанию, Эмилия? – Помешивая в чашке ароматный капучино и не притрагиваясь к свежеиспечённой канолло с шоколадом, внимательно смотрю на тебя, глядя то в твои светлые глаза, то на губы, которые целовал этим утром. Если бы ты только могла знать, как я схожу с ума от этих твоих губ. — Кстати, у нас появилась ещё одна комната. Она в другом конце коридора от той, где вы провели эту ночь. Очень уютная с широкой постелью, чудесным видом на залив. Я помогу вам перенести свои вещи. Вы любите широкие постели? – Понизив голос до шёпота на последней фразе, смотрю в твои глаза прямо и слишком откровенно, будто хочу выведать какую-то важную тайну. Воспоминания о том, что произошло между нами, всё ещё атакуют мою память, а разум требует обратиться к молитвам. С первого дня работы над Ленни, я начал общаться с невидимым Богом, заучивая латинские молитвы наизусть. Губы произносили слова, а мысли были совсем далеко. Я не обращался к нему, не просил его от чистого сердца об исполнении желаний, всегда думая о чём-то своём. Сам процесс молитвы погружал меня в невесомое состояние, будто душа на какое-то время покидала тело и парила где-то в спокойствии, открывая новые миры, даря вдохновение и осознание какой-то невероятной святости каждого момента. И это бесценное чувство не омрачало даже бесконечное молчание Господа – я без труда мог придумать, что он меня слышит. Он ведь услышал меня вчерашним утром, когда я, совершая привычную литургию в домашней церкви палаццо, умолял вселенную подарить нам хотя бы одну встречу. Теперь я надеялся, что Бог, придуманный мной и тот, что, может быть, восседает на небесах, простит меня за это маленькое предательство – я должен был посвятить Ленни Белардо каждую свою мысль, а вместо этого бесконечно думал о тебе.

   Став лишь призрачным воспоминанием, это событие все еще жило меж легких, отдаваясь эхом и полузабытым запахом влажного сена, забыть до конца который у меня не получится никогда. Твое детское лицо и очертания мальчишеской худощавой фигуры мелькают перед глазами, дрожат, переливаясь со слабыми лучами солнца, едва показавшимся из-за темных металлических туч, с которых несколько минут назад лил отвесной дождь, который теперь грязевыми потоками тек с пригорков, выползая на каменистую дорогу, будто стая змей, и растекаясь по ней. Ты бежишь, оборачиваясь ко мне, и я ловлю твой взгляд, действующий на меня каждый раз как тот же самый ослепляющий луч летнего солнца. Брызги выбиваются из-под наших ног, перемешанные с грязью, приземляясь черными пятнами на края твоих светлых брюк и моей юбки, и, кажется, нам одновременно приходит мысль, что это абсолютно неподобающее и вызывающее поведение для нас, но осознание того, что мы делали это вместе, будто бы давало нам еще больше сил и опьяняющего чувства необходимости происходящего. Я почти догоняю тебя, осталось всего несколько сантиметров, и я бросаю вперед руку, на бегу прикоснувшись кончиками пальцев лишь твоих волос. Мы долго спорим, кто теперь водит, остановившись на краю тропинки, которая, уходя в лес, становилась все более незаметной, покрывшись за все годы непроглядным мхом. С позеленевших ветвей вековых деревьев стекают капли, блестящие на солнце будто алмазы, и после озлобленной, обиженной бури лес, глядевший на нас с укором, как на единственных, кто нарушал теперь наступившую священную тишину, медленно темнеет с уходящим к горизонту солнцем. Шагая по дороге, уходящей в сторону от леса и следовавшей по его краю, мы продолжаем спорить, ловя своими щеками, волосами, спутавшихся из-за бега, и плечами крупные капли дождя, падающие с деревьев, чьи ветви росли над нашими головами. Наверное, именно тогда я поняла, что наши споры и ругань были лишь неумелыми декорациями к нашему совместному спектаклю, и бесповоротно мы не расстанемся с тобой никогда. Детская мечта, тщательно скрываемая за печатями гнева и раздражения, в первую очередь, от себя самой, начала медленно расползаться в груди, но даже после этого, в течение многих последующих лет, путь к моему разуму она слишком долго не могла найти. И в чудесном мгновении, когда мы вышли из тени деревьев к тропинке, ведущей к конюшне, я умолкаю и складываю руки на груди, не глядя на тебя и молчаливо соглашаясь с правилами нашей игры. Чтобы ты начал водить, мне нужно было прикоснуться к тебе.
   Ноги сами вели нас к конюшне, и я не придаю значения той непривычной тишине, что стояла вокруг небольшого бревенчатого здания с широкими воротами, выходящими прямо перед тропой, и будто бы наблюдала за нашими приближающимися фигурами издалека своим угрожающим, пустым взглядом. Мои разгоряченные мысли все еще заняты чувством уязвленности, обиды на тебя, чьи причины были лишь в том, что ты был правее меня, и эти эмоции смутно напоминали мне о том, как я однажды упала в лужу и обвинила в этом тебя, зачерпнув в ладони грязную воду и выплеснув ее на твою белоснежную рубашку, лишь из-за того, что в один момент заметила, как ты улыбнулся. Приближаясь к раскрытым настежь воротам, я почувствовала, как изнутри темноты, запертой меж стен, на меня выдохнуло ледяным холодом, и, уменьшив скорость, я зашагала медленнее, пропуская тебя вперед, будто визит к мистеру Лоусону, что поддерживал это место в надлежащем виде и ухаживал за единственным конем, оставшимся здесь с зимы, было твоей идеей. Неуверенность туманной поступью прошла по моей душе, и едва уловимая мысль проскочила внутри моей головы, что здесь нам сегодня находиться не нужно. Наверное, это можно было бы назвать предчувствием или женской интуицией, ростки которой лишь начали всходить в моем малолетнем сознании, но твоя фигура слишком быстро растворяется во мраке помещения, и мои глаза не сразу находят тебя, оказавшись после яркого солнечного света в темноте и некоторое время еще видящие перед собой только яркие цветастые пятна. Хочу позвать тебя по имени, но твоя рука крепко хватает мою ладонь и уводит за собой вглубь конюшни. Пару раз сильно зажмурившись и раскрыв глаза, я, наконец, начинаю различать предметы, и первое, что я замечаю, это крупная невесомая пыль, зависшая в облаке света, падающего откуда-то с крыши, и это небольшое пространство, озаренное солнцем, было единственным источником света. Я медленно следую за тобой, осторожно ступая по дощатому полу, в щелях которого застряла пыльная, старая солома, и от чего-то мне не хотелось издавать ни единого шума, будто мы с тобой оказались внутри заброшенного храма. Ты тоже сохраняешь молчание, лишь раз бросив на меня взгляд, смысл которого было невозможно прочесть. В нем залегло любопытство, которого не был лишен ни один ребенок в нашем возрасте, но что-то еще более незаметное затаилось на дне твоих зрачков, что, на самом деле, не покидало твоего взгляда ни на минуту. Какая-то каменная уверенность, проскальзывающая при этом в каждом твоем движении. Я замечаю впереди какое-то движение, и мы с тобой резко поворачиваем в один из пустых загонов. Мистер Лоусон, вытирая чистым платком свое красное лицо, проходит мимо, не заметив нас, и с тяжелым дыханием скрывается в уличном свете. Внутри начинает ворочаться что-то неприятное, и былое чувство интереса и авантюризма задуманного дела - ведь мы хотели с тобой вывести без спроса коня из загона - исчезает без следа, уступая место вязкому страху. Все дело было в запахе этого влажного, старого сена, который, словно вакуум, заполнял легкие, вытесняя все остальное. Ты выходишь из укрытия, увлекая меня за собой, и я настороженно оглядываюсь по сторонам, ожидая неизвестной опасности с любой из сторон света. — Я не знала, что он здесь. Обычно, он не задерживается настолько... - Мой голос умолкает, едва сумев нарушить тишину этого места, и я останавливаюсь справа от тебя. Нашему взору предстала одна из тех картин, что отпечатываются в памяти навсегда, без всяких деталей и времени, единым кадром, и что бы не произошло впредь, этот кадр то и дело будет появляться перед глазами, со смытыми контурами, изъеденными прожитыми годами, но все таким же живым. В последнем загоне, на расстеленной поверх вороха сена старом пледе, лежал конь, которого мы с тобой хотели выкрасть и уйти далеко, и его вид был далеко не таким, каким мы запомнили его в последний раз. С одного взгляда мне было понятно, что с ним происходит в данный момент, но взглянув на тебя, я замечаю в твоих глазах непонимание и растерянность, будто бы ты не верил тому, что видишь. Лошадиные глаза, большие, словно чайные блюдца, невидящим взором огибают пространство и проскальзывают по нам с тобой, будто по тому же несуществующему пространству и застывают в неизвестной точке, испуганно и беспомощно. Когда-то темно-карие глаза теперь помутнели и воспалились, и в них было страшно смотреть. Ноги коня, неподвижно лежащие на полу, словно тряпичные, редко вздрагивали в предсмертной судороге, и я опустилась рядом, аккуратно вытянув руку и проведя кончиками пальцев по его гриве, боясь прикоснуться целой ладонью. — Кажется, он умирает. — Ты встаешь около меня, опустив ладонь на мое плечо, ничего не отвечая, нахмуренно наблюдая за животным, прокручивая в голове известные лишь тебе одному мысли, и мы вдвоем застываем, будто оказавшись внутри этого лошадиного туманного взгляда, не находя слов, которые, на самом деле, не было никакой необходимости произносить.
   Помню, когда я была ребенком, меня одновременно пугал и восхищал твой дом. По большей части, мы проводили время на улице вместе с моей няней, чтобы не действовать на нервы твоей матери своей беготней и постоянной угрозой что-то разбить или испортить. Но когда мы оказывались внутри, я не упускала возможности побывать в каждой комнате этого замка, сотканного будто из сотен старых сказок о принцессах и рыцарях, о древних чарах и зле, затаившемся внутри шкафов. Не все комнаты были открыты для доступа, но там, где нам было позволено появляться, мы играли, кажется, во все игры, что придумывали сами, и я с интересом замечала, как твой взгляд менялся, будто бы в очередной комнате, убранство которой напоминало лондонский музей, ты оказался впервые и все в ней было чужим. Это меня и восхищало в том месте, которое ты никогда при мне не называл домом - любая фантазия здесь начинала приобретать яркие очертания, а твое присутствие делало ее живой. Но после того случая с твоим отцом я больше не чувствовала себя свободной в воображении, и наши игры в войну быстро сошли на нет внутри этих стен, кажется, в тот же день. Мы смогли сохранить эту игру лишь в наших отношениях. Мои приезды в этот замок начали становиться все реже, и я перестала привозить с собой цветы, которые раньше постоянно оставляла в вазе в библиотеке, в которой мы проводили больше всего времени. Что-то безвозвратно начало меняться с течением времени, и детский страх перед твоим отцом и замком начал перевоплощаться в холодность, а восхищение и полет фантазии - в безличное уважение. Пока я не перестала вовсе посещать твой дом, который без твоего присутствия казался мне  безликим и заброшенным. Теперь чувства в один миг взметнулись внутри меня, опадая хлопьями между легких - стало трудновато дышать от волнения. Своды огромного двухстворчатого входа двинулись на меня, проглатывая с головой, и я, будто впервые оглядывая незнакомый дом, начала озираться по сторонам и отмечая про себя, что это место совершенно не изменилось, но оно будто сделало вдох после долгого сна. Пространство комнат наполнилось светом, каким-то легким воздухом и запахом едва слышимого парфюма. Поприветствовав дворецкого и отдав ему верхнюю одежду, я следую за отцом в холл, придерживаясь за его локоть, будто боясь потеряться среди множества стен, старинных комодов и изящных столиков, на которых раньше стояли пустующие старинные вазы, внутри которых теперь стояли живые цветы, не издающие ни единого запаха. Мой взгляд, скользящий по всем этим предметам мебели, картинам и книжным полкам, которые когда-то я изучала и запомнила на всю жизнь, и теперь на которые я смотрела, будто на людей из прошлого, искал что-то единственное и скрытое от меня, пока я не поняла, что все еще не вижу Кита. Чувство тревоги и необходимости увидеть его разъедало внутри, словно один его взгляд распустит все мои сомнения и воспоминания о вчерашнем дне, убедит меня, что это был дурной сон. Что-то тихо подсказывало мне, что глупо было появляться здесь сегодня, и весь фарс и сумбурность вчерашнего вечера не повторится в этом месте, где правила и этикет действовали всегда, вне зависимости от законов жизни. Я не могла уловить, что именно давало мне понять это, в какой момент нити разума начали обрываться, которые все еще верили в то, что это лишь игра, и сейчас из-за двери покажется Корбин, и все мы начнем этот комедийный спектакль, как ни в чем не бывало. Шагая за отцом по отполированному  до блеска деревянному паркету, выложенному в узорчатый рисунок, я ищу тебя взглядом, ожидая, что ты затаился где-то, облокотившись одной рукой о стол, в своей излюбленной позе, и наблюдаешь за мной своими искрящимися глазами и полуулыбкой сухих губ. Здесь тебя нет. Мои глаза натыкаются на лицо сэра Харингтона, твоего деда, и я с улыбкой замечаю, что именно этот взгляд имеешь порой и ты. Величественный, уверенный взгляд человека, который имеет точное представление о себе и своем положении, и одним своим видом способен дать знать об этом всем остальным окружающим людям. — Добрый день, сэр. После того, как сэр Харингтон поприветсвовал моего отца, он повернулся ко мне, и я коротко пожала его руку. — Благодарю вас за приглашение. — Мои глаза отрываются от прямого и простого взгляда твоего деда, и я замечаю тебя, остановившегося в дверях, в нескольких шагах.

В прямоугольнике открытой двери – темная нечёткая фигура. Одна из теней толкнула другую в полосу света, и Лила Читнис, когда-то блистающая звезда на небосклоне бомбейского кинопроизводства, прикрыв лицо краешком сари, тихо прошла внутрь небольшой душной комнаты, заполненной кусками сгоревшей киноплёнки. В воздухе плыл горький запах гари. Он отдавал керосином, сандаловым маслом и медленно заполнял пространство, смешиваясь с тонким запахом табака. Как только она подошла ближе, я затушил тлеющую сигарету об угол наспех сколоченного стола и принялся откупоривать наглухо закрытые ставни, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха. Похожая на Девику Рани в этом пепельно-розовом сари, она поначалу не решалась пройти внутрь, но затем сделала несколько неуверенных шагов и протянула зажатую в кулак руку мне навстречу. Должно быть, поймав мой непонимающий взгляд, она тихо вздохнула и разжала длинные красивые пальцы – на гладкой тёмной ладони виднелись несколько аккуратно сложенных купюр. – Что стряслось, тётя? – распахнув окно, я наклонил голову, чтобы увидеть её лицо за непроницаемой вуалью, но она по привычке отклонилась ещё дальше. – Я не могу их взять, сынок, – Она медленно опустила деньги на стол и тут же сделала шаг назад. Пятьсот рупий, тихо подрагивая на ветру, напомнили о том, что я больше всего хотел бы забыть, но уже не забуду никогда. – Почему? – В тяжелые минуты, подобные нынешней, я всякий раз приходил к выводу, что мой отец был прав в большинстве своих суждений, главным из которых было то, что я слишком честолюбив, чтобы привыкнуть к горькой правде и достойно свести концы с концами. Даже этой удивительной женщине я мог заплатить жалкие пятьсот рупий, на которые она в лучшем случае могла бы купить пару новых сари и, возможно, золотые браслеты из Бенареса. Осмотревшись по сторонам, будто нас кто-то мог увидеть, она, наконец, открыла лицо и понизила голос до полушёпота. – Столько получают мужчины. Что я скажу людям, когда они спросят? – Наклонившись вперёд, будто желая поведать мне какой-то важный секрет, она качнула головой. – Да и тебе эти деньги нужнее. – Обычно она была нежной и веселой. Единственным серьёзным недостатком, по мнению моего отца, было то, что она принадлежала к древнему роду вайшья, и каждый раз, оказываясь рядом с ней под пристальным взглядом съёмочного аппарата, он чувствовал себя так, будто принимал еду из рук человека второго сорта. Вообще-то, вайшья как и кшатрии всегда относились к числу высших каст, но едва ли Притхвирадж Капур всерьёз задумывался на тем, что может оказаться неправым. – Как же так, тётя, вы называете меня сыном, а ведёте себя так, будто я посторонний? – изобразив на лице некое подобие обиды, я собрал пятьсот рупий в ладони и протянул ей. – Если называете меня так, то и относитесь ко мне как к сыну! – улыбнувшись, она вздёрнула брови и неуверенно протянула ладони навстречу моим рукам. – А как относятся к сыну? – Передав ей деньги так, чтобы не коснуться её ладони, я всмотрелся в её красивое лицо и улыбнулся. – С ним не спорят.
  Проводив Лилу-джи до узкого прохода между комнатой, где я проводил время за работой, и помещением, смутно напоминающим кухню, я вновь закурил и вышел во двор, где уже суетились все те, с кем я проводил почти каждый свой день в течение последних четырёх месяцев. Все эти люди ежедневно удивляли меня своим трудолюбием, но ещё больше – смелыми мечтами, за осуществлением которых они и пришли сюда. Мечты эти были у каждого свои: у кого-то они сводились к зарабатыванию денег, чтобы сделать престарелой матери операцию и спасти отмирающую руку, у кого-то – к добыванию пропитания для семьи, чтобы дожить до совершеннолетия своих детей. Пятнадцатилетняя девочка, проживающая в соседнем квартале, грезила о свободе и приключениях, таких, как показывают в кино. О вынужденном замужестве по сговору родителей и унылом существовании в качестве бессловесной рабы мужа и домашнего хозяйства ей думать не хотелось. Двенадцатилетний мальчишка с чумазым лицом, в чьи обязанности входило присматривать за Шаши, спал и видел, что он будет есть досыта и сможет быстрее расти, а его старший брат, отвечающий за освещение во время работы, преследовал более невероятную цель: он хотел первым среди обитателей своего района получить высшее образование. Каждый день они смотрели на меня как на волшебника, сошедшего со страниц старых сказок, который в один миг осуществит все их желания. И пока их волшебник продавал все вещи в своём скромном доме, они строили грандиозные планы на будущее. Сообщить им о том, что я и сам не уверен в успехе нашего дела, значило бы разрушить все их надежды, поэтому я молчал об этом, так же как и о многом другом, что не вписывалось в их картину нового идеального мира, где все мечты исполняются, а несправедливость не касается никого из их близких. Я любил подолгу наблюдать за ними, стоя в дальнем углу небольшой открытой террасы с папиросой в зубах. Поначалу я пытался предлагать им свою помощь, но каждый раз они отказывались, глядя на меня так, будто сам Шива спустился на землю и решил собственноручно вымыть грязный пол давно не стиранной тряпкой. В конечном итоге я перестал предпринимать эти попытки и лишь ловил на себе смущённые взгляды девушек, которые бесконечно стреляли чёрными глазами в мою сторону и о чём-то тихо перешёптывались. К деревянным покосившимся воротам подъехал серый автомобиль и, выскочив наружу, водитель в идеально белом костюме открыл дверь, откуда показалось знакомое серьёзное выражение моего отца. Притхвирадж Капур с видом царствующего короля, не замечающего ничего вокруг, выпрямился, одёрнул пиджак и, скрестив руки за спиной, направился в мою сторону. Следом за ним из автомобиля выпрыгнул Шаши и, низко опустив голову, зашагал прямо. Такая гримаса отчаяния на его смуглом лице бывала только в моменты наказания, на которые наш отец был исключительно щедр. Сравнявшись со мной, он дождался, пока я приветствуя склонюсь к его ногам  и, наконец, улыбнулся сквозь крепко стиснутые зубы. Он обладал весьма резким нравом, поэтому рассчитывать на тёплую встречу мне не приходилось, должно быть, ни разу в жизни. Ничего не спрашивая, я лишь отошёл в сторону и, направляясь следом, потрепал Шаши по низко опущенной голове – он тихо улыбнулся и опустил голову ещё ниже. Пройдя в самую большую комнату в этом здании, отец уселся в кресло как на трон и, закинув одну ногу на другую, с удовольствием закурил свою трубку. Это означало только одно – он выжидал благоприятного момента, чтобы начать со мной какой-то крайне важный разговор. Но как не странно, на этот раз он не стал дожидаться и, выпустив в воздух кольцо густого дыма, извлёк из кармана пиджака чёрно-белую фотокарточку и протянул мне. Я сразу понял, что это значит и отвернулся в сторону. Кажется, идея о моей женитьбе превратилась в дело всей его жизни. Он постоянно выдумывал самые разные причины, чтобы заставить меня хотя бы встретиться с родителями предполагаемой невесты, но каждый раз получал отказ, и это обстоятельство приводило его в слепое бешенство. – Девушку зовут Пуджа, она и её родители живут в Калькутте, но через несколько дней приедут в Бомбей, чтобы поклониться святым местам. Если бы ты показал девушке город, поехал с ней к устью Ганга, я был бы очень доволен. – Стараясь придать своей интонации как можно более дружелюбный тон, отец взглянул на меня с улыбкой, затем перевёл взгляд на сидящего рядом Шаши и вновь вернулся ко мне. На лежащую на столе карточку я так и не взглянул. – Ганг и в Калькутте течёт. – За одну секунду лицо отца приобрело привычное выражение серьёзности и какой-то почти божественной монументальности, будто он был не человеком, а свирепым божеством, вот-вот обрушившим на меня свой гнев. Он медленно встал с кресла, обошёл стол с лежащем на нём фото, и встав прямо позади меня тихо проговорил: – Девушка, о которой ты думаешь уже несколько лет, войдёт в мой дом, но сперва тебе придётся зажечь мой погребальный огонь. – Не говоря больше ни слова, он резко выпрямился, вздёрнул подбородок вверх и зашагал прочь. Если бы он знал, какой огонь горит у меня внутри, если бы я мог сказать хоть одной живой душе об этом, он бы никогда не произнёс эти слова.
  Полуденный зной сменило прозрачное тепло вечера, и пока мы дожидались сумерек, чтобы приступить к работе, я бесконечно скитался без дела, принимаясь то за одну работу, то за другую. И чем стремительнее близился закат, тем чаще я замечал, что постоянно смотрю на часы, отсчитывая минуты, а затем и секунды до момента, когда звук знакомых шагов раскрасит мой чёрно-белый мир яркими красками. Когда я увидел тебя впервые, ты была похожа на ангела, посланного Всевышним в наш грязный несправедливый мир, и от чего-то я вдруг решил, что послана ты была мне и никому другому. Ты смотрела на меня строго и прямо, как никогда не смотрят девушки, привыкшие прикрывать лицо при виде постороннего мужчины. А я даже не знал, что именно заставило меня вывернуть свои фантазии наизнанку и устремить каждую из них к тебе навстречу: твоя ли красота, талант или же тот самый острый взгляд карих глаз. Но одно я знал наверняка, чувствовал душой – пока ты здесь, рядом со мной, ты свободна. Свободен и я. Удивительно, но только с тобой я забывал обо всём: об изнуряющей нужде, которая с каждый днём всё сильнее вгрызалась в мою самоуверенную мечту о настоящем большом кино, о стыде, какой должен был испытывать любой мужчина на моём месте, даже о своих обязанностях порядочного сына – вокруг всё исчезало, когда мы вдруг встречались глазами, переплетались мыслями, и твой звонкий голос врывался внутрь меня, заставляя сердце подпрыгивать в груди как сумасшедшее. Мне оставалось лишь надеяться, что другой мужчина с более удачливой судьбой, чьей женой ты когда-нибудь станешь, не сумеет задушить своей всеобъемлющей властью то прекрасное и чистое, что всегда мерцало у тебя внутри. Но все мысли о существовании других мужчин как и других женщин в этом мире, я упрямо гнал прочь вот уже три долгих года. Догадывался, предполагал, но всё равно пытался отмахнуться от правды как от назойливого насекомого. Возвращаю фотографии девушек назад отцу, не сообщаю тебе о них ни слова, хотя и понимаю, что ты наверняка знаешь обо всём – неженатый мужчина в моём возрасте вызывает самые разные вопросы, а единственное, что сдерживает моего отца от презрения – мысль, что я могу не жениться и вовсе, опозорить наш старый род и навлечь на семью гнев богов. Он, вероятно, ещё не знает, что так и будет. Если не ты станешь моей женой, то ей не станет никто, и рано или поздно ему придётся с этим смириться. Мы оба грешники в глазах Бога и настоящие преступники по мнению большинства из тех, кто нас окружал, и даже осознавая положение нас обоих, я бы не задумываясь отдал пресловутому божеству все семь кругов своей жизни за одну лишь возможность назвать тебя своей женой.
  Разматывая плотные рулоны киноплёнки, я всматривался в кадры и мысленно сравнивал их с образами, что рисовало моё воображение. За своим занятием я не сразу заметил, как Шаши проскользнул в комнату и, прижавшись щекой к моему плечу, тихо проговорил, что ты приехала. Кажется, он ждёт тебя ни чуть не меньше, чем я, но если с моим маленьким братом ты с удовольствием проводила время за весёлыми играми, то меня старательно избегала вот уже несколько дней. Не требовалось много времени и сил, чтобы понять одну необычную закономерность: ты начинала вести себя так странно каждый раз, когда я брался за бухгалтерские книги и обнаруживал волшебное появление ещё нескольких тысяч рупий, хотя за день до этого тщательно проверял все счета. Я мог бы поверить, что это проделки благосклонного божества, если бы был глупцом, но верить в правду упорно отказывался, уверяя себя, что раз ты обещала мне не вмешиваться, то ты непременно исполнишь своё обещание. – Слушай, друг, – обращаюсь к Шаши, и он прижимается к моему плечу ещё сильнее. Должно быть, строгость отца совсем его утомила, и этот несчастный ребёнок, сам того не понимая, искал защиты. – Знаешь, когда был снят первый фильм? Почти сорок лет назад. Представь себе, уже сорок лет прошло, а мы не сделали ни одного шага вперёд. Во всём мире знают «Огни большого города», но никто не знает Индию, нашу культуру, наши обычаи, музыку, совсем ничего не знают. Вокруг нас огромный мир, а мы находимся лишь на одной крохотной его части и боимся заявить о своём существовании. Не понимаю... – Говоря ни столько с Шаши, сколько с самим собой, я взглянул на него, и он по-детски пожал плечами. Конечно, мой маленький брат не понял ни единого слова, но, тем не менее, мне стало значительно легче. Отец называл меня сумасшедшим, и пока он так же как и другие считал меня пустым мечтателем, я почему-то был уверен в том, что меня ждёт совершенно иная судьба. Правда, когда-то в юности он произнёс слова, которые я не могу забыть до сих пор и наверняка не забуду до самой смерти: «сейчас о тебе говорят как о сыне Притхвираджа Капура, но настанет день и обо мне скажут, что я отец самого Раджа Капура». Я мечтал о приближении этого дня, чтобы доказать ему что-то важное, чему и сам не знал названия. Обнимаю Шаши, и мне кажется, что его настроение как по волшебству взлетает вверх. Будучи самым младшим в нашей семье, он нередко страдал от нехватки внимания и ласки, которую не могла подарить ему даже наша мать – после того, что случилось со мной, отец почти полностью отстранил её от воспитания сыновей. Поэтому Шаши так любил проводить время здесь и всюду следовал за мной как маленький смышлёный щенок. В обстановке полнейшей беспорядочности и хрупкости своей жизни его присутствие придавало ей хоть какой-нибудь смысл. – Я не хочу быть похожим на отца, когда вырасту, – подняв на меня свой взгляд, он понизил голос, будто боясь, что нас могут услышать. – Я хочу быть таким как ты. – Ничего не сказав ему, я лишь крепко прижал его к себе. Тихие шаги послышались где-то совсем близко и, подняв взгляд в зеркало напротив, я увидел твой невесомый тонкий силуэт. В огромных карих глазах читалось выражение тревоги – за годы я, кажется, научился распознавать десятки таких выражений на твоём лице. Отправляю Шаши поиграть с другими детьми и, проходя мимо тебя, он смущённо улыбается, глядя в твоё лицо снизу вверх. Наконец, мы остаёмся одни, и дверь тихо прикрывается у тебя за спиной. Засучив рукава белой рубахи, покрытой пятнами машинного масла, откладываю в сторону плёнку и вытираю руки о кусок ткани. – Не думал, что ты сегодня придёшь, – Встаю и подойдя к тебе, всматриваюсь в твои тревожные глаза. Ты что-то скрываешь, я чувствую это с такой ясностью, будто могу угадать твои мысли. – Не хочешь что-то рассказать мне? – Протягиваю руку и, приподняв твой подбородок, внимательно всматриваюсь в потемневшие зрачки, в блеске которых встречаюсь со своим отражением.